Надо жить

На моей родине в лесу много земляники. Папа для ее сбора завозил нас на поляны, которые без преувеличения были красными от ягод. Мы и ели ее непосредственно в лесу, и собирали впрок. До варенья дело доходило редко. Наши с братом желудки вмещали землянику с молоком без остатка.

Сад, который заложили мои родители на пятнадцати сотках глинистой, не очень плодородной почвы, радовал нас многие годы и своими плодами, и тем, как он развивался. Немногочисленной сельской ячейкой общества, семьей, состоящей из четырех человек, мы очень любили и лелеяли свой сад. В нашем саду, кроме плодовых и ягодных деревьев, росли каштаны, кусты смородины, крыжовника, клубники.

Вместе выбирали, покупали на базаре, по тем временам за большие деньги, лучшие сорта яблонь, груш, вишен, слив. Воскресная поездка на повозке, запряженной лошадью, с родителями в город на базар – это для нас с братом было событие. Отец очень любил брата, воспитывал его по-мужски, всегда давал «порулить» лошадью.

В городе был вокзал, через который проносились поезда с незнакомыми названиями разных городов, и большой сахарный завод. Стук железнодорожных колес, запах железнодорожной жужелки (так называли отходы от паровозного топлива), шум сахарного завода, ситро из автомата (газированная сладкая вода), людской гомон базара, традиции сельской жизни, пример родителей – все рождало в наших детских головах разные представления о будущей нашей жизни.

А в саду каждое деревце буквально «облизывалось» для того, чтобы оно родило. Каждый год на новом деревце появлялись одно или два первых плода, которые нам с братом хотелось раньше времени попробовать, но табу отца на такие действия мы ни разу не нарушили. По мере созревания папа приносил в дом яблочко или грушу. Все это разрезалось на четыре кусочка, и каждый пробовал на вкус. Это было счастье.

Родители держали большое хозяйство. Легче назвать, чего во дворе у нас не было, чем перечислить все то, что было. Сколько я себя помню, всегда были корова и лошадь. Лошадь – не большой, но дополнительный доход в семью. Доход выражался не в деньгах, а во взаимной помощи. За то, что отец помогал кому-то вспахать землю или что-то перевезти, люди помогали нам на сенокосе, обработать огород летом. В отличие от большинства женщин нашего села, мама работала. А корова во дворе – это еда на столе. Возникала проблема, когда корова вынашивала теленка, и молока в доме не было. Всегда выручали сестры и брат отца: помогали друг другу то работой, то продуктами, ведь коровы телились в разное время. Так и жили – дружно, по-человечески.

Я очень ярко запомнила, как отец принес перед Новым 1956 годом в наш новый дом пушистую, высотой до потолка, елку. Всей семьей – отец, мама, брат и я – с большой радостью и с веселыми криками ее устанавливали. Мы с братом клеили гирлянды из бумаги и ваты и наряжали нашу елку. У нас было все свое, мы делали в своем доме все, что хотели – это было наше, наш дом. Как же это дорого душе, с какой грустью сейчас вспоминается, с какой тоской по тому времени!

Сколько хороших слов о своих мамах высказано человечеством! С моей безмерной любовью к моей маме я все равно не способна придумать что-то новое. Мама – это святое. Всероссийская общественная организация «Матери России» реализовывала проект «Письмо маме». Я тоже написала письмо своей маме, Шуляк Антонине Павловне.

Письмо маме

Здравствуй, мама! Бабушка и ты, с того времени как я себя помню, приобщали меня к православной вере. Поэтому я пишу тебе письмо с верой в то, что ты меня услышишь.

Дорогая мамочка! Прости меня за те беспокойство и неприятности, которые я тебе доставляла. И большое тебе спасибо за то, что ты так стоически и мудро относилась ко всем моим проступкам, которые были совершены вопреки здравому смыслу. Говорила, что умные люди учатся на ошибках других, а дураки – на своих. Радовалась, если я понимала и извлекала уроки из своих ошибок. В результате, как мне кажется, из меня получился неплохой человек.

Мамочка дорогая, со временем я, конечно, поняла, как тяжело тебе с отчимом было меня растить. При нашей деревенской бедности ты умудрялась сделать так, чтобы у меня были туфли-лодочки, белые фетровые валеночки, юбочка плиссе, ручные часики «Заря». Платьица, ситцевые, штапельные, были всегда со вкусом сшиты бабушкой. Мне очень хотелось шерстяную коричневую в складочку школьную форму. В семье не было денег на такую дорогую покупку. И тогда ты перекроила два своих лучших платья – кашемировое кофейного цвета и маркизетовое синего цвета – и перешила их для меня. Это было счастье. Коричневый и синий цвета – это мои любимые цвета в одежде и сегодня. Я очень хорошо помню, как ты экономила копейки, и вы с бабушкой готовили на будущее для меня приданое. Бабушка шила и вышивала, а ты покупала материал, нитки, выбирала узоры.

Я неоднократно слышала от людей, что я от природы хорошенькая. Но мне очень хотелось, как и другим девочкам в деревне, что-то сделать со своим лицом: подвести ресницы, накрутить на гвоздик челку. Но на мои желания ты отвечала жестко: «Не надо». Убеждала просто: «Нэ дав Бог красы – у Чорта не просы». И добавляла, что для девочки самое главное украшение – это чистота и порядок не только на лице, но и в голове. Я так до сих пор не научилась и не стремлюсь краситься. В моем трюмо – крем, лак для волос, помада и духи – вся моя косметика. Стремлюсь держать порядок в голове. Быть честной перед людьми и жить в ладу с самой собою.

Ты очень хотела, чтобы я получила высшее образование. Мама, дорогая, я его получила, окончила три высших учебных заведения. Интуитивно, на подсознании я понимала, насколько было важно для тебя то, что твоя дочь, рожденная вне брака, не дурочка. Я стремилась к тому, чтобы тебе за меня не было стыдно, чтобы ты мной гордилась.

Мама! Ты очень долгое время была в деревне единственной женщиной коммунисткой. Тебе приходилось вопреки всем на Пасху идти на субботник, убирать из дома иконы, ходить на партийные собрания. И это в деревне, на Украине, где большинство людей были глубоко верующими. Где ведение домашнего хозяйства, воспитание детей, забота о старших родителях ложилась на плечи, прежде всего женщины, хозяйки дома. У нас в доме хозяйство, огород были не меньше, чем у других семей. А ты должна была работать, участвовать в общественной жизни села и вести домашнее хозяйство наравне с теми семьями, где женщины были домохозяйками. Женщины твоего времени не имели стиральных машин, пылесосов и всякой другой техники, которая помогает вести домашнее хозяйство и без которой современная женщина свою жизнь не представляет.

Ты как член компартии не могла ходить в храм. Но ты не была воинствующей атеисткой: твои дети и внуки – крещеные. В доме, когда партия ослабила свои ошибочные требования к верующим членам партии, сразу же были поставлены на место иконы. Ты молилась и знала молитвы. Но ты глубоко и преданно верила в непогрешимость и справедливость социалистического строя, который исповедовала вся наша великая страна. Принцип «раньше думай о Родине, а потом о себе» для тебя, для твоих родителей, детей и внуков не было пустым звуком.

Каким же горьким было твое разочарование, когда ты поняла, что те люди, которые руководили сельской партийной организацией, относились к своим партийным обязанностям формально. Когда ты похоронила мужа, моего отчима, осталась одна и решила переехать ко мне жить в Республику Коми, ты первым делом решила сняться с партийного учета. Мы пошли с тобой вдвоем за партийным билетом. И секретарь партийной организации на ходу, очень буднично, не пожав руки, не сказав «спасибо» за работу, отдал тебе партийный билет и учетную карточку. Ты покидала свою родину навсегда. Я помню, как ты плакала. Как тебе было обидно от проявленного равнодушия. Ты говорила, что он должен был сказать «спасибо» хотя бы за те взносы, которые ты честно проплатила партии более 30 лет, отрывая копейки от своих детей. Ты не сожалела о том, что ты была коммунисткой. Тебя унизило равнодушие конкретного человека, который, по твоим понятиям, должен был быть другим.

Дорогая мама, в этом письме к тебе на небо я могу с полной уверенностью отметить, что частный случай, с которым ты столкнулась как представитель передовой части сельской интеллигенции, красноречиво подтверждает начало деградации механизма партийного руководства страной задолго до 90-х годов. Для приспособленцев, к категории которых и относился секретарь партийной организации села, главным было решение личных вопросов, а не партийных и государственных. Он совмещал высокую должность в колхозе и одновременно формально выполнял обязанности секретаря партийной организации. Формализм в стиле его руководства зашкаливал, людей перед собой он уже не видел, о чем и свидетельствует частный случай, произошедший с тобой.

Ты не отказалась от своих идеалов и до конца дней своих не роптала на судьбу. Будучи фактически прикованной к постели, ты никогда не сидела без дела. Ты интересовалась тем, что происходило в мире, в обществе. Была моим личным политинформатором. В течение дня ты записывала, а когда стала плохо видеть, просто слушала и запоминала интересные выступления по телевизору известных политиков России, Республики и по вечерам все мне пересказывала.

Я потеряла в Афганистане сына Геночку, а ты – внука. Ты переживала все человеческие потери в Чечне как свои. И когда пришло время служить твоим младшим внукам, ты молилась и ждала их из армии.

Дорогая мама! Теперь я очень хорошо понимаю, с каким психологическим комплексом в душе ты прожила жизнь. Ты никогда мне не рассказывала о моем биологическом отце. Хотя вся деревня знала его и то, что я его дочь. Но мне так и не выпал случай хотя бы с ним поговорить. Такова жизнь. Уже, к сожалению, никто не ответит, почему так все сложилось в жизни. Но Богу было угодно, чтобы его сын Женя нашел меня. Мы с Женей изредка переписываемся. Приглашает в гости на Родину. Очень хочется поехать на Родину. Поклониться дорогим могилам, пройти по знакомым улицам и вдохнуть воздух родной земли. Мама, нынешнее время резко отличается от того времени, в которое ты жила. Отличается в отношениях между людьми, в жизненных оценках, в морали и во многом другом. Я считаю, что не имею права никого осуждать и ни на кого держать обиду. Когда я это поняла, мне стало жить намного легче. Не суди, да не судим будешь.

Мама! Одним из твоих любимых тостов был тост, который ты произносила всегда: «За мир во всем мире!». Ты девчонкой во время войны находилась на оккупированной территории, на нашей милой Родине – Украине. Ты мало об этом рассказывала, но отдельные моменты я помню. Ты рассказывала, как ты узнала, что моего дедушку, а твоего папу, Шуляка Павла Петровича, расстреляли немцы за связь с партизанами.

Мамочка дорогая! Самая страшная весть, которую я хочу тебе сообщить – на Украине война. Люди разделились. Фактически я лишилась своей Родины. Собираюсь летом на Украину, но не уверена, что эта поездка может состояться. Война. И ехать туда небезопасно. Теперь я очень хорошо понимаю, насколько значимым для всех нас был твой тост: «За мир во всем мире!».

Мамочка! Как мне тебя не хватает. Не хватает вечеров, которые мы с тобой провели вместе в беседах. Сейчас мне кажется, что этих вечеров должно было быть намного больше. Но нам же всем некогда. Мы все куда-то спешим. Куда? Ты самый дорогой и близкий для меня человек. Для тебя я всегда была лучшей. Время научило меня понимать, что от мамы и хула – похвала. Царствие тебе небесное! Ты была добрая верующая женщина, и я надеюсь, что Бог твою душу принял, и она успокоилась.

Прости меня, мама, за слезы, сединки,
Что не осторожна была я в словах.
Если бы можно разгладить морщинки
У глаз твоих, губ, на уставших руках.
Спасибо тебе за красивое имя,
Что при рождении мне ты дала.
Ты – Ангел Хранитель, моя ты Богиня.
Спасибо за то, что на свет родила.

    Лариса Гущина

    Твоя дочечка Галочка
    Январь 2015 года
    г. Сыктывкар

Галочка – так меня называли два человека – мои любимые мама и бабушка, мамина мама, Шуляк Варвара Егоровна. Моя бабушка считалась среди своих подруг грамотной – она окончила четыре класса церковноприходской школы. Умела написать письмо своему сыну Ване в Донбасс и дочери Наде, моей крестной, в Тюмень.

Я до сих пор не перестаю удивляться тому, насколько поколение женщин, моих бабушек, в жизни было мудрым и интеллигентным без высшего образования, без интернета, без гаджетов, без психологов, которые уже имели советские женщины, не говоря о женщинах постперестроечного времени.

Моя бабушка до конца своей жизни сохранила верность своему мужу, моему дедушке. Каждую весну, когда расцветала сирень, бабушка одевала свое единственное нарядное длинное платье, срезала ветки сирени с куста, который рос под окном дома, ставила букет в банку с широким горлом на стол, застеленный белой подаренной дядей Ваней скатертью, перед портретом дедушки. Я наблюдала, с каким почтением она подходила к его портрету и подолгу стояла перед ним в молчании. До сих пор храню скатерть, на которой остался ржавый след от той банки.

На улице, где жила бабушка, все соседки называли друг друга по имени-отчеству. Я никогда не слышала, чтобы соседи ругались. С особенным почтением люди обращались друг к другу в церкви. До школы я с бабушкой была в церкви постоянно. «Не хочу, не буду!» – такое не обсуждалось. Это было естественно. Я иду с бабушкой. Очень сожалею, что мое знакомство с православной верой окончилось при поступлении в первый класс. И вернуться к вере я смогла спустя много лет.

Бабушка для меня в моей жизни – это теплое Солнце. Когда я подросла и могла помогать по дому, то большую часть лета я жила дома с родителями, а на зиму перекочевывала к бабушке. Ее дом находился рядом со школой. Летом бабушку я не забывала. Относила ей молоко. Помогала ей заготавливать «колючки» – хвойные иголки, их собирали в лесу и в мешках приносили домой на подстилку скоту. Ходили в лес за земляникой, за щавелем, за орехами. Немудреный диалог с бабушкой во время совместной работы, а также зимними вечерами с керосиновой лампой – это мой лучший теоретический жизненный университет. Все, что за лето можно было собрать, бабушка кропотливо и тщательно собирала в баночки, мешочки и складывала в кладовку на зиму больше всего для любимого сына Вани. Кладовка всегда была под замком.

Бабушка меня научила многому: шить, вышивать, хорошо учиться, содержать в чистоте дом. Для меня весной подготавливать дом к Пасхе и одновременно успевать в школе было легко. А дом надо было выбелить внутри и снаружи. Все перемыть, перестирать. В четвертом классе я первый раз подоила корову. Получилось случайно. Мама уехала в район, а мне поручила позвать соседку, чтобы та подоила корову. Я заигралась и вспомнила про корову за несколько минут перед тем, как надо было ее выгнать в стадо. Делать было нечего: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Я подоила корову. Мама вечером обрадовалась, одобрила мои действия и похвалила. Однажды мама очень поранила руку, доить корову не могла. Мама, пока рука не зажила, вынуждена была меня будить в четыре часа утра, чтобы я подоила корову. Имея своих детей, я могу представить, насколько маме тяжело было это делать. Но вариантов не было и отговорки типа «не хочу, не могу, не буду, чуть-чуть полежу» исключались. Так нас учили уважительно относиться к родителям.

Однажды мама принесла нам с Сашей две шоколадные конфеты «Весна». Современные дети, к счастью, не смогут понять, какая это была радость заполучить шоколадную конфетку в красивой обертке, которые мы собирали и хранили в разных своих коробочках с детскими ценностями. Я ее спросила: «Мама, как же ты вытерпела, не съела эти конфетки и принесла нам?». Мама ответила: «Вот будут у тебя дети, и ты поймешь». Мама была права, много пришлось понять…

Детство тянулось как сон интересный,
Самый счастливый и самый чудесный.
Плыло как облачко легкое летом,
Ветром обласкано, солнцем согрето.
Пело, мурлыкало, словно котенок.
Детство для всех – словно чудо природы.
Им начинаются школьные годы.
Годы, что в классах идут торопливо,
Скачут, как камешки в речке шумливой.
Школьные годы спешат и взрослеют,
Тянуться вверх и заметно смелеют
Детству на смену отрочество встало —
Время, которому времени мало.
Время, которое плещется в школе
Волнами, словно зеленое поле.
Поле желтеет, шумит, поспевает, —
Наше отрочество вдаль уплывает.

    Е. Кириллова

Моя юность закончилась быстро

Юность – прекрасное время приходит.