Междуцарствие в головах

– Вы себе можете представить, какой должна быть затратная часть, чтобы все это обеспечить? Это просто невозможно. Как можно бояться возврата 37-го года, когда все у нас сегодня гораздо страшнее? Любой следователь прокуратуры может вас посадить, если захочет. Людей бросают на двухъярусные нары, где они по очереди спят, где нет никакой вентиляции, параша, бог знает какая вода и какая пища – миллионы загоняются в эту систему. И когда люди уже ломаются морально, инфицируются – их выпускают. И все это тиражируется, тиражируется.

Я не знаю, что страшнее: когда бросали в тюрьмы за политический анекдот – или когда за что угодно, если нет в кошельке денег. Ясно одно: сегодня жертв гораздо больше, чем это было в 37-м.

АСФАЛЬТ ДЛЯ ОЛИГАРХОВ

…Все наши тайны перерыли социальные технологи. Взломали души, перевернули в них все вверх дном, подняли пыль, грязь, инстинкты – убирай потом после них. Да и кому убирать, если удалось им выловить, схватить черты вековой, можно сказать, мечты российского человечества – вылепить ее, вручить нам. И что?

– Абсолютная апатия, усталость общества, – говорит психиатр Алексей Копылов.

Прошло четыре месяца, как всенародно избран президент. Август. Год 2000-й. Планета – Земля. Я прошу психиатра прокомментировать монолог давнего своего знакомого, спасателя по профессии…

Монолог спасателя:

…Вроде такая работа, она дает потрясающий моральный допинг – ты всегда на высоте, очень развито самоуважение. Я в последнее время стал это терять, стал себя самого ловить на каких-то подленьких мыслях, а уж чего-чего – подлости в нашей профессии нет, не держатся здесь гады.

Но откуда-то изнутри они поднимаются – подленькие мысли, не мысли даже – позывы, так будет точнее. Слушаю сводки из Чечни и умом понимаю: погано! Мор. Солдаты, дети, старики – все гибнут. Но жалко солдат, а дети и старики – их жаль, конечно, но жаль так, как вот в американских фильмах говорят при случае: «ай эм сори» – «я сожалею».

То есть только вслух, не внутри – потому что чеченцы же, может, и в самом деле, чем их меньше – тем лучше. Заложников брали, мучили, изгалялись. И самому себе: стоп! Да что ж такое? Если зависнет на высоком этаже малыш, разве стану я выяснять, кто он – русский или чеченец? Конечно, нет. Я полезу спасать, я сделаю все, чтобы спасти. А если знать буду, что это чеченский ребенок? Да полезу не раздумывая и, может, врежу на ходу тому, кто посчитает нужным мне это уточнить. Тогда что? Откуда? Почему? Да потому, что я сам вот этими руками разгребал то, что натворили взрывы на Каширке, в Печатниках.

Я разгребал, а по ночам водку жрал – глаза не мог закрыть, слезились, болели. И будто лампа внутри без выключателя – горит, горит! И я не знал, кто – чеченцы или нет, кто это сделал. Но указали нам: чеченцы сделали! И все, и пусть все они сдохнут!

Потом взялись за этих богатейших, как их там? Да, олигархов. И также был момент – ну изнутри, ну не знаю как: всех их в Бутырку. Пусть. Пусть сгниют, хорош жировать, дети валятся в обмороки в провинции, я это видел, ездил, знаю. То есть вот если бы голосование какое – я был бы «за»! Внутри, там, внутри себя. А умничать – это пожалуйста, я умом, конечно, понимаю: если пойдет эта волна – так сначала все чеченцы виноваты, потом все богатые, потом, может, и мы. И если так пойдет, так мы – все вероятнее, чем олигархи.

Всегда разберутся, откупятся те, кто в первых вагонах…

Будьте осторожны при выходе из последней двери последнего вагона.

    (Из призывов в Московском метрополитене.)

– Так, а что? На антагонизмах всегда выстраивались популистские вещи, – комментирует психиатр Алексей КОПЫЛОВ, – когда нет духовной самозащиты, люди идут за дудочкой. Это и есть роскошное поле для манипуляций – люди, которым не хватает рационализма.

– В них легко играть?

– Есть кем играть – значит, будут играть. Когда пешек много, ими обязательно будут играть. Они потенциально провоцируют игроков. Вопрос не в том, какой у них король, вопрос – в количестве пешек. Чем их меньше, тем лучше: играть некем. Всего-то есть 3 – 4 варианта дешевого управления страной. Тоталитарный – самый дешевый: всех запугать, задавить. Громкие дела, допросы… И посмотрите на НТВ – бодро сражались, а лица теперь другие. Значит, прошло? Или все-таки – нет? А это так и делается: отрезками. Закидываются некие вещи: не пройдет – ладно, пройдет – пошли дальше. С не-пешками, с людьми зрелыми, мыслящими не проходит! Два у нас сегодня полюса. С одной стороны, рефлексированный страх: сейчас раздавят, посадят! С другой – хоть бы всех поскорее пересажали, перестреляли, хоть нормальная жизнь начнется… Один полюс чувствительный, другой – пофигистский, но агрессивный, яростный. И все это вместе взятое есть глубокая социальная апатия, трясина, усталость.

– Как выходят из апатии?

– Ну, есть примеры: как выходили Германия, Америка и как – Северная Корея. Есть вариант халявы: нами будут управлять, мы – люди маленькие. Это других обидят, а нас, людей добрых, если мы будем послушными, хорошими, нас не тронут, нас вытащат. Такая фишка: нам разрешат не иметь проблем и разрешат не думать. Что мы теряем при этом – вот о чем речь, и с чего это от нас вдруг так хотят пассивности – вот в чем вопрос.

– Я смотрю новостные блоки достаточно серьезных телепередач и все чаще ловлю себя на ожидании, что в конце скажут: репортаж вели Ася Бякина и Вася Букин. Настолько все часто нелепо и бредово выглядит, что представляется глуповатой пародией.

– А это не пародия, не прикол, это все серьезно. И газета «Мой любимый президент» – это серьезно. И ваш спасатель серьезен, когда говорит о голосовании: кто – «за» и кто – «против» того, чтобы всех богатых в Бутырку.

– Существует такая точка зрения, что 37-й год сегодня невозможен хотя бы потому, что никакого финансирования не хватит, чтобы создать нужную атмосферу: тотальной слежки, прослушки…

– Почему? Профинансируют – и будет; это все равно дешевле, чем делом заниматься. Поиск врагов – путь легкий и дешевый. И что там Чечня или олигархи – посмотрите на ситуацию с губернаторами. Не зарезали, не посадили, не ввели войска, но – пожалуйста, взяли и поделили все на новые административные центры. И что? Проходит? Надо понимать, что за годы боевого идиотизма появились огромные блоки, на которые всем было, грубо говоря, наплевать. Целые отрасли промышленности, униженная армия – забытый слой, который нуждается, чтобы о нем вспомнили. У них много агрессии, потому что она была придавлена. Не доехали до них олигархи, не вложили в них денег, не помогли им губернаторы.

– Это и есть те 10 процентов, которые уже сегодня готовы заасфальтировать олигархов, а завтра, может быть, и губернаторов?

– Мы говорим о манипуляциях, так вот то, что вы сейчас говорите, – применение одного из их орудий. Кто мне будет рассказывать, что я готов сделать, что я одобряю на 10 процентов, а что – нет? Я на 10 и 90 процентов не делюсь! Понимаете, неважно кто – орел Павловский или кто другой, – кто-то всегда будет закидывать эти манипуляционные штучки. Важно – проходит или не проходит. Проходит во многом еще и потому, что СМИ выступают в роли усилителей. Можно написать: «Раздался чих. Точка. Чихнул такой-то. Точка» – все. Нам же либо говорят, что «чих» был зна?ком, и высказывают по этому поводу массу версий. Либо называют как-то различные этапы. Назвали, разложили, взялись за следующий. Констатация фактов, пустопорожние рассуждения. Вот как вспышка на солнце – мы оценим, поймем эту вспышку. И никто не хочет понимать, что делать, чтобы вспышки не было.

– А как это понять?

– Любое перемещение пластов дает выброс агрессии. В обществе должно быть нечто цементирующее, чтобы ничего кровавого не произошло. Критическая масса должна быть достаточной.

– Многие говорят сегодня о том, что за президентом чувствуют себя как за каменной стеной!

– Кому нужна каменная стена, тому это хорошо. А мне-то кажется, не хотят люди за каменную стену. Вот и ваш спасатель – он тоже не хочет. Но не за что человеку зацепиться, чтобы устоять, не стать пешкой, не позволить кому-то в себя играть.

– Так за что же людям цепляться, для того чтобы их не передвигали, как фигурки на деревянной доске?

– Да за простой рационализм. Надо учиться думать. Вот идет посыл: диктатура закона. Это же просто игра на менталитете, без диктатуры никак было нельзя? Белые, красные, олигархи, пролетариат. Как будем думать: лучше бы эти съели тех, или те – этих, или – как сделать так, чтобы вообще никто и никогда никого не ел? Все под врагов устраивать – это не путь для выживания. Другие должны заработать механизмы, чтобы спасатель не терял самоуважения. Нельзя его бесконечно провоцировать, очень это опасная стезя – увлечение манипуляциями.

ВНУКИ ЖЕГЛОВА

Говорят, мы живем в смутное время. Нам так не повезло. Говорят, в каждой секунде смутного времени тысячи сюжетов, достойных Шекспира. У нас слишком много страстей и трагедий.

Но время – категория абстрактная. Мы понимаем его ровно так, как ощущаем сами себя. А как мы можем ощущать себя сами, когда у нас понятие «идентификация» звучит только применительно к фрагментам мертвых тел?

Наверное, даже Шекспир в нашей стране и в наше время не смог бы создать ни одной блестящей драмы. Потому что когда трагедий много, они не могут глубоко пройти, создают затор в воображении.

В таком состоянии страна теряет общественное сознание. Его невозможно ни смутить, ни возмутить. Его как будто больше нет. Есть только фрагменты.

Когда общественное мнение любили, ласково называя его «электоральным», – с ним носились, как с ребенком, которого решили отправить в космос. Вводили всевозможные инъекции, очень режимно кормили, наращивали мускулы, а в свободное время с ним занимались самые разные репетиторы. На переменках ему рассказывали кто сказки, кто страшилки – в зависимости от специализации, и многие так старались, что даже подтверждали рассказанное наглядными примерами из жизни, для чего эти примеры тут же и внедряли в жизнь. Еще у него без конца, чуть ли не каждый час, брали анализы (рейтинги). Оно, быть может, от того и истощилось (а вы представьте, что это у вас что ни час берут анализы), и перевозбудилось, так как степень его бодрствования достигла в какой-то момент просто пика. Зато нужные, то есть заданные медиками и репетиторами, показатели анализов – рейтинги – росли, как сахар в крови больного диабетом. И в таком вот перевозбужденном состоянии в итоге бросили, перестали кормить.

Когда общественное мнение разлюбили – его как будто больше и не стало.

– Нас все время заставляют решать не те вопросы и не так их ставят, – объясняет член Русского психоаналитического общества Владимир ОСИПОВ. – Всегда опасно, когда мы говорим об отсутствии общественного мнения. Это значит – уместен вопрос: «О чем молчим?»

– Или о чем не думаем?

– Нет, именно о чем молчим. Под влиянием событий – будь то государственный рэкет или очередной взрыв, сгоревшая телебашня, затонувшая подлодка – люди испытывают страх, разочарование, напоминание о том, что на самом деле происходит. И каждый при этом чувствует себя достаточно одиноко и незащищенно. Каждый хотел бы получить опору, поддержку в своем неприятии того, что происходит. Однако не находит. В такие моменты общественное мнение и замолкает. Люди не одобряют происходящего, чувствуют себя одиноко, неуютно и испытывают страх в душе.

Когда общественное сознание замолкает, не погружается ли оно, измученное и ставшее беспризорным, в спячку?

– Так и пусть оно спит, никогда не надо будить тех, кто, может быть, не хочет пробуждения. Не надо будоражить, – сказал мне психоаналитик Сергей БАКЛУШИНСКИЙ. – Журналисты всегда думают, что, разбередив, разбудоражив, поступают хорошо, благородно, а приносят вред. Потому что это все равно, что прописать спортивные упражнения тяжелобольному. На людей в предвыборный период было вылито такое огромное количество информации, что они переставали что-либо понимать вообще. Они были под воздействием манипуляций, это видно хотя бы по тому, что 2 – 3 месяца спустя людям уже неудобно говорить, за кого они голосовали. Это как если вы увидели на дороге тяжелую аварию и день-два говорите только об этом. А через неделю уже и не вспомните – освободились. Как только ситуация стабилизируется – начинается процесс освобождения.

– Алексей, вот вы – психиатр. Что, с вашей профессиональной точки зрения, происходит сегодня с общественным сознанием? Спит, молча копит раздражение, попало в сеть абракадабры? Или пропало без вести?

– Ему не хочется думать, откликаться, реагировать, – говорит психиатр Алексей КОПЫЛОВ. – Говоря языком Булгакова, это такой маленький «антракт негодяев». Образно говоря, Сидорову сегодня не хочется думать ни о чем общественном, он выбрал власть – она и ответственна.

– Власть дает ему ощущение стабильности?

– Апатия – тоже стабильность. Тоска, печаль, скука. Кто-то там лез наверх, столько денег на это грохнули, зачем – чтобы в конце концов апеллировать к Сидорову? Они пробились, и нечего экспортировать ему свои проблемы. Он не может ходить все время возбужденным – он и так уже перевозбужден. Его достали: расстреляют через день или грохнется эта башня на голову? – ну, грохнется. Ничего нового уже не подействует: сколько ни тычьте во что-то другое – все уже не так важно, не интересно. Нечему больше валиться на его голову. Его невозможно разбудоражить, да и чего этим можно добиться? Какой цели? Растревожить? Он и так живет в тревоге, в панике, он и так вечно разбудоражен.

– Выходит, общественное сознание застыло в молчаливом ужасе?

– Оно просто реализуется посредством других каких-то вещей. Зарабатыванием денег, профессионализацией. А общественные проблемы – вон там есть, кого выбрали. Пусть они… Это реакция отторжения, защита от агрессии.