Междуцарствие в головах

– Это не значит, что ситуация сегодня хорошая. Она лучше только тем, что можно бороться, можно противостоять, а не тем, что нарушений прав меньше.

Я-то не думаю, что поколение правозащитников, к которым принадлежит Людмила Алексеева, стремилось к тому, что есть сегодня. Рискуя, стоически выдерживая стены непонимания, мечтая: вот зачеркнем шестую статью и тогда расслабимся, – разве могли они тогда предположить, что, зачеркнув, будут радоваться тому, что в силах помочь каждому второму?

Дело в том, что те 50 % дел, которые они проигрывают, обесценивают выигрыш другой половины. Если в лоб сказать – те самые 50 %, которым помочь невозможно, и создают для другой половины фон морга. Ощущение нереальности, деперсонализации, зависимости от общего большого зонта, под которым можно спрятаться. Страшно попасть в другую половину – под осадки. А в этой самодеградация неизбежна: что-то такое выигрывая, некую иллюзию безопасности, мы проигрываем себя.

Вот и был такой момент, когда выпрыгнули люди в дождливый митинг НТВ – неважно как: морально ли, физически. И парашюты – не общий зонт, а личные маленькие разноцветные зонтики – у них раскрылись. Для тех же, кто не прыгнул, наступил момент замешательства и очень даже искреннего недоумения: да ради чего? «Ведь не стоит предмет, да и тема не та…»

– Киселев! Да неужели он вам действительно нравится? Такой пафосный, да и деньги там крутятся, а не принципы, разве не понятно? Разве это все действительно можно защищать с чистым сердцем?

Не понимая, что дело вовсе не в Киселеве… А в том, что игроки их могут менять, как пешки.

Мы, живя на 50 %, устали от «идей, сужающих сердце». От перевернутых прописных истин: лежачего бьют, чужие письма читать хорошо, судите погромче и несудимы будете. Устали все сдавать, все терять… Но крепились: ну да, война, но ведь не железный занавес. Ну да, подлодка – «она утонула» и потопила что-то человеческое в цинизме властей, но ведь у нас выборная система… Ну да, фальсификации, но ведь на 50 % мы что-то защищаем…

Люди с маленькими зонтиками, защищающими только от дождя, «выбросились» не из-за Киселева. И не из-за НТВ. Просто самолет, в который они вошли, когда только-только отменили шестую статью Конституции, летел все время не туда. И они устали себя успокаивать. И устали терять в одиночку…

В «Опытах» Монтеня есть такой эпизод: идет война, и некий граф теряет одного за другим своих близких родственников и друзей. Гибнут его сыновья, братья, товарищи, с которыми он рос, а он как будто не меняется в лице. Он присутствует на всех похоронах, но никто не может похвастать тем, что видел хотя бы раз слезинку на его мужественном и суровом лице. И вот после уже 15 или, может быть, 20 таких смертей убивают его оруженосца – человека для него нового, чужого. И на его похоронах граф неожиданно громко разрыдался. Люди вокруг поражены и шокированы, им кажется просто неприличным так скорбеть о неблизком человеке, когда погибло столько близких. Но плакал он не оттого, что оруженосец оказался ему дороже, а только потому, что устал от потерь. Потому что это оказалось последней каплей.

Плакал, потому что дошло.

ВТОРЖЕНИЕ,

или «А на ТНТ сейчас макароны дают!»

Как только НТВ из горячей точки превратилось в контролируемое пространство, мое личное пространство нарушилось. Телевизор с тогда еще дециметровым каналом ТНТ был только в комнате моего двенадцатилетнего сына, но он любил СТС. Смотрел всякие фильмы про команду спасателей, про инопланетян и Чарльза, который почему-то всегда за все в ответе. Я вторглась в пространство сына: «Дай послушать НТВ. В смысле ТНТ. Пожалуйста». А что он мог сделать? Согласился, но сквозь зубы.

Мысленно говоря: «Ты же всегда смотрела все в своей комнате!» Его микромир был угнетен.

Я уходила. Сидела, грустила: «А на ТНТ сейчас макароны дают»… В моей комнате есть НТВ, но оно стало одноклеточным. Кто-то за меня решил для меня все упростить. Сквозь бутылку пива, которая закрывает часть разбитой машины (помните, была такая реклама), это «как бы НТВ», может быть, и можно смотреть. Но мешало осознание, что все-таки машина разбилась. Предупреждал же Станислав Ежи Лец: «Не буди в палачах совесть, не то пробудишь их добросовестность». Так нет же, разговаривали с ними, усовещивали, разбудили до суда. И все они нам объяснили про права собственника и долги. Но я – телезритель, и мне неважно, что там как и из-за чего произошло. Мне неинтересны формальные поводы. Я привыкла именно в это время, именно в этой комнате, именно в этой позе слышать и видеть именно этот канал – привыкла на уровне условного рефлекса. Мне ломают привычку, в нее вмешиваются, меня в моей крепости – в доме поразили в правах, достали даже здесь. Нарушили личную границу – ее перешли. Со мной не посчитались. И что? Помощь зала, звонок другу? Но зал разадаптирован, а друзья испытывают примерно те же чувства, что и я. Звоню специалистам, в чьей профессии есть слово «ПСИХО», что скажут?

Алексей КОПЫЛОВ, психиатр, психоаналитик:

– Когда человек ощущает, что кто-то ему установил или убрал рамки или взял и поменял их, – что он может испытывать? Растерянность, разочарование. Ситуация с НТВ для кого-то поменяла все, для кого-то не изменила ничего. Кто-то обезоружен, становится пассивным, кто-то, наоборот, напрягается, перегруппировывается. Нет адекватной замены тому, что у него отобрали, – будет делать что-то, что ему эту недостачу компенсирует. Все это есть реакция на вторжение. Вторжение всегда рождает вторжение. Команда НТВ вынуждена вторгаться в другую среду, телезритель-поклонник – на другие непривычные кнопки… Дискомфортно всем.

Владимир ТРИПОЛЬСКИЙ, кандидат психологических наук:

– В старых учебниках психологии описывается такой эксперимент: человека вводят в специально оборудованную комнату и закрывают за ним дверь. Это обычная комната: круглый стол, на нем скатерть с бахромой, четыре стула, трехрожковая люстра на потолке, занавески на окнах. Все так, но перевернуто на 180 градусов, то есть люстра внизу, бахрома со скатерти не свисает, а поднята вверх, занавеси идут от пола к потолку. В такой непонятной ситуации каждый реагировал по-своему. Кто-то хихикал, кто-то заболевал: у него начиналась рвота, головокружение. Когда резко меняются ориентиры, люди испытывают чисто физический дискомфорт, который может перейти в физиологический: головная боль, раздражение, бессонница, повышенная возбудимость. А причина – в личностном психологическом дискомфорте. Если не один человек, а сразу много людей его испытывают, возникает социальная напряженность. Для общества – это потрясение. Оно – расколото.

Елена КАЗЬМИНА, психоаналитик:

– Случившееся с НТВ увеличило эмоциональную нагрузку на всех. Кто понимает это, кто нет, но чувствуют и реагируют все, потому что это – изменившаяся реальность. И человек задается вопросом: где теперь моя реальность? И какова теперь реальность вообще? НТВ стало линией разлома двух мироощущений. Первое: царь хороший – бояре плохие. Я не выдержу мысли, что царь плохой. Второе: я могу допустить, что реальность плоха, что она такова, и я принимаю эту реальность, буду жить дальше, зная и понимая ее.

КАК МЫ СТАЛИ ВИРТУАЛЬНЫМИ

Общество злых детей

2003 год. На первом канале телевидения состоялась премьера передачи «Розыгрыш». Планета… не помню, как называется…

Повсюду – вой людей, убедивших себя в том, что «с волками живем уже». Идет какая-то дико-агрессивная волна самопрезентаций: «Я лучше, чем вы!» Чем? «Чем вы все!» Сплошная линия когтей и клыков – неслабые звенья. Каменный век телевидения, внутривидовой отбор: «Если мы сначала не ударим, голоса нашего никто не услышит. Сначала ударь (ударь, ударь, ударь!), потом получишь рейтинг. Без него погибнешь от холода, голода, диких зверей. По-волчьи вой!»

– Мужчина, я хочу вам сказать, что вы – подонок!Поаплодируем. Передайте микрофон женщине, она очень хочет что-то сказать.

– Мужчина, я от себя тоже очень хочу сказать, что вы…А это же все феномен толпы. В толпе всегда кто-то первый кричит: «Вот он, бей его!» Бегут-догоняют целыми селами, целыми стадионами, «целыми» телеаудиториями – кольями забивают, арматурой глушат, лежа на диванчике, мысленно сжигают на площади. И – рейтинг, конечно – рейтинг, что уж там «За стеклом», что там «Окна»! Только ленивый об «Окнах» этих не писал, и только ленивым – нам вот с вами – и казалось, что ниже опуститься уже невозможно. Еще казалось, что если переключишься – значит, все и нормально. Не нравится – не смотри, жми другую кнопку. А понимаете, что случилось: НЕКУДА БОЛЬШЕ ЖАТЬ.

На одном канале люди, преодолевая страх (игра такая), а заодно и брезгливость, едят-давятся прямой кишкой свиньи. На другом – «Розыгрыш». Я попала не в начало, а в конец первой истории (всего их в передаче три). Успела только увидеть девушку, на которую неожиданно с высоты что-то не то высыпали, не то вылили. Ей страшно обидно, она пытается поначалу ругаться, а потом плачет: всерьез, по-настоящему. Это – странно, но нам показывают ее теперь уже в студии, вот она сидит на сцене. Рядом в креслах – актриса Русланова и писатель Шендерович. Их тоже разыграли. Сейчас покажут как…

Это все в субботний вечер – внимание расслабленное, после рекламы возвращаюсь на канал не сразу, поэтому не знаю, что происходит, но по тому, как мечется на экране Русланова, создается ощущение горя – взаправдашнего. Она причитает, хватается за мобильный, кричит (цитирую не дословно, но по смыслу точно): «Зашла в магазин, вышла, а на месте моей машины – танк». И в самом деле, показывают настоящий танк, и под ним – раздавленная машина! Зрителям это видно, но зрители-то знают, как передача называется, а Русланова о присутствии телевидения и не подозревает (я это уточняла): съем-ки велись скрытой камерой и все «шилось» на живую нитку-эмоцию.

Затертое слово «шок» здесь просто нечем заменить: актриса испытывает настоящий шок, и мы это видим, мы слышим, как она это свое горе прокрикивает, оплакивает. Видим ее и в другой, уже новой стадии, когда больше не кричится и она молча курит. Там есть забавные элементы, с точки зрения людей посторонних, – я их намеренно опускаю. Я хочу показать, что если это и комедия положений, то только не для героини – у нее-то трагедия, и прочувствовать это ей дают по полной программе.

Подъезжает, наконец, машина ГАИ, начинается разговор автоинспекторов с танкистом. Все герои – члены съемочной группы, в ситуации по-настоящему живет, ее проживает только Русланова. Танк в итоге отъезжает, и только после того, как она ощутила уже все сполна: вот они – раздавленные, раскоряченные детали любимицы, вот она – ее боль, посмотри, зритель, просмакуй всю эту гамму чувств, – вот только тогда ей объясняют подмену, показывают спрятанную невдалеке ее целехонькую машину. И она бежит, смеется. И это все что угодно, но только не смех человека, которого только что остроумно и безобидно разыграли. Это скорее смех счастья: уже не чаяла, мысленно, эмоционально похоронила, а вот оно – живо…

ШУТ-точки. Кажется, вот сейчас над ухом довольного, в прошлом «нотного» телеведущего Валдиса Пельша проблестит стрела – и странно, что не одет он в шкуру…

* * *

Третья тема – Шендерович… Этот розыгрыш зрители в зале признали лучшим. Что же с ним произошло?

Есть физическое здоровье, но существует еще и понятие здоровья психического. Если перевести одно в другое, то можно попробовать представить себе ситуацию так. На человека нападает стая бандитов, бьет, калечит, сбивает с ног. Бьет уже лежачего. Удары звериные, явно ощутимые. Неожиданно все прекращается, и человеку говорят: «А это был розыгрыш! Мы не бандиты и не стая».

А в чем розыгрыш? А в том, что мы не бандиты и не стая… Ха-ха. Предупреждал Булгаков: «Никогда не разговаривайте с неизвестными…» Виктору Шендеровичу позвонили как бы из подмосковного города, кажется, Королева, и «юбилейным» голосом сообщили, что подавляющая часть города мечтает побывать на его концерте. Он верит (а почему бы, собственно, и нет?), приезжает в названный Дом культуры, и здесь его встречает характерный типаж – такой «новый русский» (тот самый актер-танкист, «убивший» автомобиль актрисы). Типаж по-своему так балагурит, конвертик с гонораром сует, тут же просит «сфоткаться» с девками – «они так мечтали!». И что? А «Мастер и Маргарита»: «Машину зря гоняет казенную! – наябедничал кот, жуя гриб». Тут вот тоже что-то такое «ябедное», и все кажется: ну теперь-то уж рассмеются, скажут: «Гляди, коллега, вон там камера – как мы тебя, а?» Но до первой крови бьют в драках, а тут – «розыгрыш». И Виктор выходит на сцену, где в зале, понятное дело, занято всего-то ряда два-три, но типажи опять-таки подобраны мастерски: в одном ряду – солдатики, из другого – провинциально-вычурно и в то же время скромно одетые дамы глядят с непередаваемым обожанием, и крепко сидят мужчины, похожие на председателей советских колхозов.

Ну нет у Виктора никаких догадок, начинает он концерт. И вот только начинает, как на сцену выпрыгивает женщина и громким шепотом вопрошает: а не предупреждали ли, мол, его о том, что ей поручено вести сурдоперевод, потому что в зале есть глухонемые? Шендерович удивлен, но согласен: он снова начинает вступительное слово, но тут в зале поднимается другая женщина и елейным голосом говорит о благодарности ему, Виктору Шендеровичу, за то, что он посетил их славный город. Все попытки выступающего (пожалуйста, мол, давайте после концерта все вопросы) разбиваются о фанатичный блеск глаз и бесконечный поток кругленьких, как мыльные пузырьки, слов: мы так любим вас, вы великий русский писатель.

Писатель отшучивается в своей манере:

– Я, знаете ли, настолько же великий, насколько русский…

Когда дама, наконец, садится и на сцене возобновляются попытки все-таки начать концерт, с места поднимается господин с вдумчиво-внимательным взглядом и развивает мысль о том, что много вот что-то нынче стало на виду всяких-разных шендеровичей, якубовичей ну и так далее. «Вопрос-то в чем?» – нервничает Виктор; он уже окончательно разадаптирован, не понимает, что происходит. Да, забыла сказать, что ряд солдатиков пустеет – они сообщили, что им концерт очень нравится, но дальше сидеть не могут, так как опаздывают к ужину.

Вопрос «антисемита» в том, что всюду должны быть представлены нации пропорционально. Согласны? Шендерович заводится, почти кричит о том, что нет, он так не считает, люди должны всюду, по его мнению, быть представлены пропорционально таланту! «Антисемит» не сдается, Шендерович говорит, что либо он уходит со сцены, либо разговор окончен. «Антисемит» продолжает…

Шендерович поворачивается и уходит.

Смотрите, как его разыгрывают: сначала человек испытывает абсолютную профнепригодность – он-то ведь не знает, что это все выходят «прямо из зеркала трюмо, маленькие… в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком». Что смакуется все – и эта вот его растерянность теперь, когда он уже сидит в кресле на «гостеприимной» сцене студии Первого канала, в том числе. Камера выхватывает его реакцию – вот он смеется: как бы «да, ребята, молодцы, здорово я попал, мастера вы талантливые»… Но вот он слегка забылся, он просто не в силах следить за собственной мимикой. Закрыл лицо руками, виден один только глаз, и ловит его камера, все ловит: смятение, стыд за себя – муки какие-то просто невыносимые! Идет изощреннейшее, просто садистское измывательство – подглядывание за человеком, помещенным внутрь ситуации, совершенно дикой; подглядывание за подглядывающим за собой – бедная старая передача «За стеклом». Ее считали этической голытьбой, но там-то участников изначально предупреждали о скрытой камере!

А просто нет предела совершенству…

* * *

«Что дальше происходит в квартире № 50?.. Словом, был гадкий, гнусный, соблазнительный, свинский скандал…». «Милиция», грозящая отвезти писателя в отделение, «новый русский», требующий деньги вернуть, кричащий, что Шендерович ему в итоге швырнул не те деньги: «Мы тебя как человека приняли, а ты главного человека в городе обидел!» (Замечу в скобках еще раз, что все цитаты из телепередачи не дословны, я пытаюсь передать суть.)

…Не только люди – ценности наши, заповеди тоже «внезапно смертны». Они могут быть пока еще укоренены в духе, но они – без почвы. Выросли, поднялись злые дети из культового фильма Ролана Быкова «Чучело». Встали на все эти наши слова про «так можно», «не нравится – не смотрите», создали свои культы.

Кто не спрятался – чучела…

Комментарий специалиста

Дмитрий ЛЕОНТЬЕВ, доктор психологических наук, профессор МГУ: