Междуцарствие в головах

– Засилье телепередач, опускающих зрителей на самые низменные пласты, позволяет мне сегодня вспомнить термин «антропологический кризис». Конечно, те же самые процессы идут не только у нас, но во многих странах такие «инстинктивные» шоу стыдливо убраны с государственных каналов. Их можно смотреть только за деньги, по коммерческому телевидению. Безусловно, это мало кого спасает – обсуждаемые вещи небезопасны для человека как вида: переворачиваются представления о норме, снимаются внутренние запреты, как бы внушается установка на то, что успех возможен только при бесстыдно-агрессивном напоре, человеческие же усилия бесполезны, можно остановиться в своем развитии. Психотерапевты хорошо знают истину: «К какому “Я” ты в человеке обращаешься, то “Я” тебе и отвечает». Бесконечное обращение к самому упрощенному, даже можно сказать, животному «Я» на нашем сегодняшнем телевидении дает мировоззренческое обоснование регрессии общества…

ЗАМЫСЛИЛИ ОНИ ДОБРО

Смотрите? Я тоже смотрю. Вы, вообще, какой телезритель – заядлый или балующийся? В учебниках по социальной психологии говорится, что если в день вы смотрите телевизор часа четыре и больше (это тысячи часов в год) – значит, вы заядлый.

И я «заядличаю» уже несколько дней, сознание мерцает, как телевизор в темной комнате. Трудно только в первый день выдержать сразу четыре часа, коченеешь как-то, эмоционально обомжевываешься. Как будто поселилась на вокзале.

* * *

Я на вокзале. Это студия так сделана – под вокзал, там еще поезд все время ездит на заднем экране – везет людям встречу с близкими, программа называется «Короткие встречи». Игорь Кваша с Марией Шукшиной давно ведут подобную программу, там тоже людей находят, но… Как-то там все тактично, сострадательно, медленно… Такие вещи не живут долго в памяти – слишком все по-человечески. А здесь в детский реабилитационный центр приходит корреспондент и спрашивает: «Кто из вас Сережа?»

– Это я, – отзывается мальчик лет десяти. И везут его в Москву, где уже сидят на вокзале-студии его мама и бабушка. Пять лет они его не видели – отец увез. Письма писал, потом перестал, спился. Сережа позже расскажет, как приблудился к строителям, жил с ними в вагончиках; хорошо там к нему относились, кормили. Но стройка закончилась, он скитался, потом попал в реабилитационный центр. И вот теперь его – с поезда на сцену, посадили между мамой и бабушкой. Он их видел в последний раз малышом – теперь глядит подростком.

– Ну что, Сережа? – требовательно, с каким-то даже металлом в голосе спрашивает ведущая, – с кем ты останешься? Вернешься в реабилитационный центр? Или поедешь домой с мамой?

– Не знаю, – мучительно, болезненно морщась, говорит мальчик, – даже не знаю.

– Сережа! Поезд ждет! Что ты решил? – не отступает ведущая. И очень требовательно через пару секунд:

– Сережа! Говори!

Бабушка и мама, причитая: – Ну как же это, все тебя ждут, мы так тебя ждали, готовились…

– А где вы были, когда я на стройке… – Ну не может ребенок сразу отреагировать все эмоции, застрял в каких-то внутренних пустотах. Накрыло его внезапным этим теледобром, как взрывом, он под завалами. Вытащат? Спасут?

– Сережа! Итак… – не унимается ведущая. – Сережа! Мы ждем…

Отворачиваясь, плача, не глядя на родных (посмотришь – расслабишься), мальчик принимает решение к ним не возвращаться… Поезд везет его назад, в реабилитационный центр. Студия аплодирует.

Может быть, «окнами», «стеклами», «голодом», «домами», «запретными зонами» огрубленные, мы просто уже не можем знать, где в самом деле зоны по-человечески запретные? Мы столько пережили запредельных, но понарошечных откровений. Так много людей истекло на наших глазах клюквенным соком, столько было стонов раненых помидоров. Завороженный ужас – привычное состояние, мы просто смотрим, мы не знаем. Настоящий это мальчик или нет? Боль у него – настоящая? Но если да, то все случившееся для него по силе травмы равно тому, что чувствуют жертвы терактов. Спросите у любого психиатра, он подтвердит, что по последствиям для детской психики шок от таких вот коротких и ни к чему не ведущих встреч переживается ничуть не легче… А если это все-таки был маленький гений – актер? Или дети из Беслана – могли ли их сыграть дети-актеры в шоу Гордона, как вы считаете? А если дети настоящие, то как стало возможным приглашать их в шоу Гордона?

Приглашать их – в шоу?

* * *

Вы вообще видели это шоу? Оно так и называется – «Стресс»? Странно все-таки смотрится здесь ведущий, правда? Как переодетый волк: «Ребятушки, козлятушки…». Там, где-то за пределами студии, проходит ось зла, а здесь, из студии, защитник, доброумышленник Александр Гордон напрямую в эту ось пробивается: «Мэр города такого-то! Поставьте женщинам телефон, они делают доброе дело…» Он знает точно, кто виноват и что делать. Он хороший. В сказках и в комедиях обычно, когда герой вот настолько подчеркнуто хороший, так непременно у него ус отклеится, парик слетит или маска отдерется… Я сейчас даже не говорю про ту передачу, где были дети из Беслана, я просто даже не возьмусь про нее говорить… Я про следующий сюжет: в студии – женщины-правозащитницы из Сочинского района. Они буквально спасли 15-летнего Витю, беглеца из северного городка. Мальчик просил милостыню и теперь вот, уже в телестудии, объясняет, что милостыню просить его заставил «этот черный таджик». Правозащитницы в рассказе своем о «хозяине» мальчика говорят не иначе, как «этот товарищ». Подразумевается – мошенник, бандит, гад; и это нормально, потому что так оно, наверное, в действительности и есть. Ведущий обобщает:

– А как этот узбек-таджик-оглы вообще там оказался?

И это он не потому так говорит, что «привет милиции, я свой». Что все словесные портреты злодеев рисуем вместе. Нет, здесь как раз все вовсе без пафоса. Слишком сама роль пафосна, невозможно же все время держаться в рамках роли цивилизованного, гуманистического кого-то, «ну ребятушки, ну козлятушки…», сколько же можно? Невозможна искусственная гармония. А гармонии хочется

– Ты работу-то там у себя пробовал найти? – с интонацией прямо-таки отеческой спрашивает ведущий у Вити.

А Витя работает. Крошки кирпичные крошит, можете себе представить, крошки заработка. Мать больна, дома все детишки младшие. Отец бросил. Вите, напомню, 15. Он и в Сочи-то подался от безнадеги, безысходности. А ведущий теперь про планы спрашивает. Самое время спросить. Хочет Витя в техникум, выучиться бы ему на сварщика.

– Сделаешь? – спрашивает ведущий.

Перевод происходящего диалога: «Что, парень, плохо тебе?» – «Да, очень, невыносимо, я не знаю, как вытащить семью, я пробовал, и вот что вышло, не знаю, что делать, как…» – «Обещаешь быть хорошим?»

– Сделаю, – через паузу отвечает мальчик.

Все. С Витей разобрались. Аплодисменты.

* * *

Уходим? Вы куда попали? Я в вечерние новости на первом канале. Здесь гость из института социологии Михаил Горшков, и он все объясняет – у нас, оказывается, 36 процентов населения вообще не хотят быть богатыми. Вот в чем все дело. Иные мы все-таки люди, иные у нас ценности. Неуклонно растет количество населения, довольного своими доходами. Крепнет и увеличивается средний класс. Бедных на всю страну всего семь процентов. И это – дно, в основном, опустившиеся люди – так говорит господин Горшков. Ими, конечно же, надо заниматься.

Пропускная способность сознания заядлого телезрителя (моего, сейчас, к примеру) равна возможностям центральных магистралей Москвы в вечер пятницы. Это внимание водителя в мертвой пробке: поначалу он идет на любой маневр даже ради каких-то миллиметров, но уходит влево – а правая полоса вроде как слегка двинулась, вправо – встала правая. Там реклама, здесь новости, здесь те же новости. Бесполезность, безрезультатность каких-то действий рождает ощущение полного аута, беспомощности. В таком состоянии – рассеянном, свободно плавающем – внимание может быть захвачено чем угодно. Вы застреваете, к примеру на Горшкове, слушаете и думаете: все давно уже у всех наладилось, все процветают, только вот я один такой лох. Или рационализируете: «Ну… вряд ли средний класс растет, здесь, наверное, путаница в терминах. Вот, к примеру, знакомый из провинции получает копейки, крутясь на двух работах, а говорит, что по меркам своего города живет средне. Он и зачисляет себя в средний класс». То есть вот что происходит на самом деле – людям показывают уже почти советскую реальность, а люди внутри этой реальности пытаются как-то жить, они в нее верят, обосновывают ее. То есть не советский зритель живет в почти уже советской телереальности. А он, то есть мы с вами, точно не советский – телезритель советский жить в телереальности не мог просто по определению – он в нее категорически не верил. Ну не было в его жизни киселевского НТВ, не носились по его экрану кони с «Вестями». А в нашей было, и мы поверили, мы привыкли очень быстро, как к пульту – к хорошему всегда привыкаешь быстро, – к телевизору, который все нам расскажет, все покажет и даст комментарии всех сторон. И конечно же, мы заметили тихие подмены. Передачи убирались не потому даже, что они были оппозиционны, а потому, что были живые, непредсказуемые – торчащие гвозди всегда забивают. Когда журналистские гвозди забиваются – все остается без контекста, даже добро. Добро без контекста – чужое добро, какая-то наличность, – оно не духовно. Жесты ветра повторяют не только флюгеры, но и цветы.

Пульты теперь держат не руки, а инерция доверия, кредит, который пока все еще не исчерпан. И он неисчерпаем, потому что это такой удобный самообман: мы смотрим, потому что верим, а верим, потому что реальность невыносимей.

В телевизоре нас любит «Техносила». Все время про нас думает «Тефаль». ТНТ помогает, Александр Гордон излечивает стресс. Программа «Короткие встречи» найдет, если потеряемся. Нам сказочку расскажут, нам песенку споют: «Не ходите, дети, в Африку гулять! В Африке большие злые крокодилы, внутренние враги, пособники террористов, гвозди торчащие, мысли НЕ НАШИ».

* * *

А вы знали? В Таганроге пробки были как в Москве. Их создавал Рома из реалити-шоу «Дом-2» – где остановится, там в течение пяти минут и пробка, водители выпрыгивают из машин и бегут к нему, все бегут. Вот он сейчас об этом рассказывает. Про маму с папой еще говорит, про то, что им нравится, а что нет в том, как он строит любовь. Оказывается, вот уже месяцев пять или шесть каждый вечер по телевизору папа с мамой внимательно смотрят, следят за этим процессом. Рому ненадолго отпустили из телевизора домой, и привез он оттуда для шоу пожелание. Какое? «Розыгрышев побольше надо». Два раза Рома это повторил: «Побольше надо розыгрышев», и никто не дернулся, а все, наоборот, закивали. Вместе с ведущими. И меня не передернуло – шел четвертый день моего заядлого телесмотрения. А что, в самом деле, такого неправильного в речи этих «реалистов»? Вот когда моему сыну было годика три, он сказал как-то: «Это мой вилка». А я, конечно, сразу же и поправила его: «Не мой вилка, вилка – моя». Он обиделся: «Что я тебе, девочка, что ли?»

Слово «розыгрыш» мужского рода. Ну и… в общем не знаю, там какая-то логика наверняка есть. Где-то.

Вы сейчас где?

ГЕРОЙ ВИРТУАЛЬНОГО ВРЕМЕНИ

Можно, я с ресниц начну? Очень нравятся – длинные, черные, изогнутые на концах. Дальше: серебристые виски, бархатные перчатки с серебряными кнопочками. Холеные ногти, нефритовые четки, н-да.

Пробор – безукоризненно аккуратный, волосок к волоску, крахмальный воротничок, жемчужная булавка в шелковом галстуке, вот-с…

Подтянутый – сказываются ежеутренняя обстоятельная гимнастика с японцем-камердинером, зеленый чай, дыхательные упражнения. Высокий, худощавый, широкоплечий. Брюнет, глаза синие, заикается, курит сигары.

Узнали? Кто-то, может быть, с самых первых строк описания, кто-то – позднее, но узнали, полагаю, все акунисты (звание присваивается каждому, кто «глотал» чтиво Бориса Акунина). Ну конечно же: господин статский советник Эраст Петрович ФАНДОРИН. Почему именно этот лощеный франт, элегантнейший аристократ, писаный красавец? А потому, что человек без ружья просто категорически не герой нашего времени. У Эраста же Петровича всяких штучек колюще-режуще-стреляющих – куча. Он даже в баню, напомнить вам, как собирался? «За эластичную ленту подтяжки для правого носка засунул маленький стилет в легких ножнах… в кобуру на спине сунул велодог – миниатюрный пистолет… в другую кобуру, приспособленную для ношения под мышкой, – семизарядный “герсталь-баярд…”»

Я, конечно, все буквализирую, а на самом-то деле Фандорин – силовик, человек с ружьем на страже государства, в достаточно высоком чине, ранге и звании. Послужной список опять же: принимал участие в русско-турецкой войне, был на дипломатической службе в Японии, кавалер ордена Святого Владимира 4-й степени за дело «Азазель», Святого Станислава 3-й степени – за дело «Турецкий гамбит», Святой Анны 4-й степени – за дело «Алмазная колесница», а также японских орденов Большой и Малой Хризантем.

Но даже и не в этом дело. А еще и в строчках биографии, даже самой ранней – вникните: мать умерла рано, отец ушел из жизни, когда Эрасту было 19, и ничего родитель, разорившийся дворянин, своему единственному сыну не оставил, кроме долгов. Эраст вынужден был уйти из гимназии и поступил на службу в полицию коллежским регистратором. И уже в двадцатилетнем возрасте получил чин титулярного советника – без какой-либо протекции. Числясь, кажется, в Министерстве иностранных дел, стал в реальности работать на Третье отделение.

Слушайте! Вам тоже вспоминается всем известная биография питерского студента юрфака, который делал все для того, чтобы быть приглашенным к сотрудничеству со спецслужбами? Восточные единоборства, знание иностранных языков, борьба с терроризмом – это я про кого?

А я все равно про Фандорина. Да кто ж сегодня помнит, что такое значат его вот это самое Третье отделение и уж тем более русско-турецкая война, скажете вы. Разве это все актуально, когда сегодня – Чечня и Афганистан? Почему герой нашего времени – из позапрошлого века, с хризантемами большими и малыми? Разве нет достойного в реальном времени?

Нету. Точнее, может быть, в реальном времени и есть, но мы живем в потрясающе-ослепляюще яркой графике реальности виртуальной, а потому самоотдачи чьей-то видеть не можем. Блоки самоподач настолько утомляют и притупляют зрение, что увидеть то, что есть, просто невозможно – все видят только то, что надо видеть. На это «надо» работают представители самых доблестных сегодня профессий – имиджмейкеры, политические технологи, визажисты, дизайнеры, декораторы. Не садовники, не строители, то есть не создатели и не творцы, а «украшатели». «Украшенным» остается только декларировать благородные цели, а делать можно все что угодно. Мир получается ролевой: функции обязывают, имиджи на фоне первоклассных декораций работают, а люди изо всех сил соответствуют мимикой, жестами, речами, но… не соответствуют. И на таком вот театральном фоне несоответствия, понарошечных слов и неписаных правил игры писаный красавец Фандорин (вспомним честно: и человек-то он писаный) оказывается самым настоящим и осязаемым.

Потому что правил игры не соблюдает. И вообще не играет – просто живет по собственным правилам. Ничего не декларирует. А просто объясняется: «…Собственные правила – это не желание обустроить все мироздание. А попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной близости. Но не более. И даже такая малость мне не слишком удается». То есть рыцарь он без страха, но с вечными упреками самому себе. И, может быть, потому как человек – безупречен. От такого не ждешь вероломных поступков. Фандорин, скажем так, «веропочинительный». Даже явный враг его, тезка Жеглова князь Пожарский, обвиняя его, это-то и подтверждает: «При всех блестящих качествах у вас есть огромный недостаток. Вы начисто лишены гибкости, не умеете менять форму и цвет применительно к обстоятельствам, не способны сворачивать с намеченного пути на кружную тропинку. А стало быть, не подсидите и не воткнете нож в спину».

Есть такая притча: «Сказали мне: эта дорога ведет к смерти. И с тех пор вьются передо мной глухие, кривые, кружные тропки».

А любопытно так взглянуть: Жеглов, Пожарский и Фандорин – все трое потрясающе обаятельные суперсыщики, у всех в ремесле риск, все играют с опасностью. У каждого быстрая реакция, уникальнейшая интуиция и абсолютно аналитический склад ума. Все трое авантюрны и почти всегда блистательны. Два Глеба свернули с дороги, а по прямой, «ведущей к смерти», пошел только один.

* * *