Кукушкины дети

Глава 2

Родители Лиды, почти всю жизнь прожившие в Москве и покинувшие ее после выхода на пенсию, наезжали теперь в свою старую квартиру с редкими визитами, как гости. Последний такой случай был более года назад. Перемены, случившиеся за это время, бросались в глаза, удивляли и настораживали. На улицах столицы повсеместно стала появляться реклама. Рекламировали в основном заморские товары: «сникерсы», «бигмаки», «кока-колу». На тех местах, где раньше находились портреты Ленина или Брежнева, теперь полуголые девицы висели на щитах с широко раскрытыми ртами, собираясь откусить от батончика «Марс». Растяжки над Садовым кольцом, где писалось раньше о том, что «народ и партия едины», или, к примеру, провозглашались равенство и братство, заняли изображения зубной пасты в окружении чьих-то белоснежных челюстей. Старики ничего не имели против ни батончиков, ни тем более зубной пасты, но так ли они важны, чтобы им выделять такое почетное место. Вот, что их смущало. Им еще только предстояло узнать то, что реклама – двигатель торговли, в которой не может быть места ни равенству, ни братству.

Во многих местах, особенно у станций метро, появились коммерческие палатки с разнообразным товаром, доселе невиданным. В верхних рядах витрин стояли алкогольные напитки в разномастных бутылках. Содержание бутылок имело не только привычные для вина красные и светлые тона, но и ярко зеленые, и ядовито синие и даже густо желтые. Названия тоже были экзотическими. Внизу под полками с вином лежали ровными рядами в очень красочных упаковках плитки шоколада, печенье, жвачки. Сигареты с неизвестными названиями и еще много всякой всячины. Предназначение некоторых товаров даже трудно было объяснить.

В Советском Союзе ассортимент товаров, производимый промышленностью, был не слишком широк, а иногда просто узок до аскетичности. Человек, живущий в провинции, мог родиться, прожить всю жизнь и умереть, так и не узнав, что кроме докторской и любительской колбасы существуют еще и другие виды. Он, конечно, догадывался, что где-то возможно они и есть и даже думал об этом наверняка, но в глаза видеть ничего другого не приходилось. Рассказы о таких вещах, как синее вино или заморский продукт под названием «йогурт» и вообще принимались за розыгрыш. Единственным городом в стране, где ассортимент был достаточно широк, была Москва. Это знал и стар и млад. Поэтому все стремились попасть в златоглавую с любой подвернувшейся оказией. Москвичи по советским меркам были избалованными покупателями. Но даже и они были весьма заинтересованы товарами первых коммерческих ларьков. Люди стояли у витрин и рассматривали их. Покупали редко и только то, что подешевле, так как цены на товар были шоком номер два. Содержимое витрин полностью было импортным, то есть купленным за валюту. На ценниках стояла цена в у.е. Далеко не все сразу поняли, что это значит. Одни стояли у витрин, делая предположения и шушукаясь. Другие, потоптавшись немного, спрашивали у продавца, что, мол, это за «у.е.» такое. Продавец, уставший объяснять, говорил коротко:

– Условные единицы. В долларах.

– В долларах? – удивленно переспрашивали любопытные. – Вот это да! – выражали они свое удивление. Да и как было не удивляться, если за сделки с валютой была статья в уголовном кодексе. По причине наличия этой статьи немало людей познакомились с тюремной жизнью. А тут, на тебе, «в долларах». Кто побойчей, спрашивали:

– А что, статью отменили?

– Да, отменили – отвечали в ларьке раздраженно.

– Ой, ли – сомневались у ларька. – А на наши можно? И сколько же это будет на наши?

Продавец говорил, что можно и называл цену. Желающие вкусить заморского яства, удивленно выпучив глаза, расходились в разные стороны. Да и как было не удивиться? Европейские и мировые цены на тот же продукт были во много раз дороже, чем на территории бывшего Союза. Уходящая в небытие, страна уносила с собой и привычку к постоянству цен. Большинство ценников не менялись по двадцать и более лет. Многие люди уже приличного возраста не могли припомнить за всю свою жизнь, чтобы они видели где-то, когда-то другую цену на молоко, или хлеб, или, к примеру, мороженое. Иной человек, живущий где-нибудь в Сибири или на Волге, приезжал на отдых в Сухуми или Крым, а можно и в Ташкент, и на подобные товары встречал такие же цены, что и у себя дома. Захотел купить пломбир, доставай смело девятнадцать копеек. Хоть в Ленинграде, хоть в Калининграде. И вот, все изменилось. Резкий перенос мировых цен на нашу территорию вводил людей в недоумение. Казалось, только явный безумец или безолаберный транжира мог покупать такую дороговизну.

В Советском Союзе цена продукта складывалась вовсе не из себестоимости, а привязывалась к средней зарплате населения. Средняя зарплата была около ста сорока рублей. Многие, например, такие профессии как библиотекарь или уборщица, получали и вообще по семьдесят рублей. Это была минималка. Ниже нельзя. Мужчины, работавшие в литейных цехах или в шахтах, получали по триста и более. Возможность заработать была у каждого, кто был согласен на тяжелую физическую работу. Умственная работа тоже оплачивалась хорошо. Приобрести ее было намного трудней. Нужно было получить высшее образование и на ниве полученной специальности доказать свою необходимость на данном рабочем месте. Одним словом, стать нужным работником. Это было не так просто.

Большинство из окончивших ВУЗы становились ничем не примечательными служащими. Получив не пыльную работу, они автоматом получали и среднюю зарплату. Далее, без особых трудовых подвигов, со временем добавляли рублики то за выслугу лет, то за должность, а то просто за хороший, то есть удобный для начальства характер. Называлось это приспособленчеством. Приспособленцев критиковали. С точки зрения общечеловеческой, ничего плохого здесь нет. Напротив, это можно считать хорошим показателем, так как демонстрируется проявление ума. Любой разумный человек ищет для себя хорошего, и если он в любой ситуации находит способ прилично и достойно жить, не затрагивая при этом интересы других людей, то он и есть молодец. Двадцатый век преподнес населению бывшего Союза столько перемен и испытаний, что поневоле станешь приспособленцем. Революции, войны, двукратная смена политического строя, сопровождающаяся каждый раз полным переворотом жизненных укладов и моральных устоев – такова была жизнь Российской империи в двадцатом веке. Понять и судить все это может только тот, кто пережил подобное.

Во всем мире принято возводить в высший ранг идейные и духовные начала. А как быть, если эти начала все время меняют свой ориентир? Как бы человечество не провозглашало значимость духовных начал, мы – люди остаемся в первую очередь биологическими существами, у которых чувство самосохранения на первом месте. Убедиться в этом очень легко. Стоит только сравнить материнскую любовь и высокие идеи. Нет таких идей, ради которых любящая мать отказалась бы от своих детей или причинила бы им вред. Таким образом, население Советского Союза, не нарушая заветы Ленина и не забывая идеи коммунизма, к концу восьмидесятых годов было прекрасно приспособлено к выживанию в предлагаемых условиях. На ту мизерную, по мировым критериям, зарплату люди умудрялись не только обеспечить свое существование, но зачастую жить, имея все необходимое. Поговорка «голь на выдумки горазда» приобрела в нашей стране общенародное применение. Бюджет наших семей пополнялся различными способами: продукты питания выращивали своими руками на дачных и приусадебных участках, одежду и предметы обихода изготавливали в свободное от работы время, бензин покупали по дешевке у водителей государственных автомобилей, мясо и молоко брали на фермах почти или совсем бесплатно, сигареты выносили с табачки, вино – с ликерки. Среди народа воровством это никто не считал. Ведь все было общенародным. Как говорила в популярном фильме тех времен актриса Нонна Мордюкова: «все вокруг колхозное, все вокруг моё». Основная масса населения научилась жить и обеспечивать себя всем необходимым на сумму, значительно превышающую их официальный заработок.

Не было забыто и о духовной пище. Наши театры были переполнены зрителями. Певцы и актеры работали не за зарплату, а чаще всего из-за любви к искусству. Писатели, не имея сносных гонораров, все равно писали. Слава нашего балета гремела на весь мир. Наши спортсмены за копейки бились за честь страны, зачастую, с гораздо большим успехом, чем их соперники за огромное денежное вознаграждение. Кино, музыка, книги, увлечения были обязательным атрибутом жизни каждого человека. Социализм в том виде, в каком он был в конце восьмидесятых годов, уже не устраивал никого. Находясь на грани краха, не продуманная, устаревшая, застоявшаяся государственная система с трудом находила силы на каждый очередной вздох. Всем было ясно, что нужно обновление. Нужны новые решения, ориентиры, идеи, настроения. Их все ждали и хотели, но сказать, что «низы» не могли жить по-старому, нельзя. «Низы» могли. Еще как могли. А вот с «верхами» было все сложней.

Первоначальные идеи «большевиков» о равенстве и братстве, о том, что землю надо раздать крестьянам, а заводы – рабочим, конечно, были хорошими. В том виде, как им тогда мечталось, в жизнь они так и не воплотились. Что-то, где-то на каком-то этапе развития пошло по ложному пути. Дало сбой. Сначала что-то упустили, затем не захотели признать ошибки, а потом побоялись потерять влияние. Вместо реальных доказательств своей правоты начали использовать силовые методы, работая репрессиями и угрозами. Это окончательно подорвало безоговорочный авторитет коммунистических идей. Верхушка партии, не желая признавать своего бессилия, все больше буксовала в проблемах. Лидеры сменяли один другого, а светлое будущее, обещанное народу, все не наступало. Приход Горбачева не только не исправил ситуацию, а окончательно добил и низложил завоевания прошлых лет.

Отсутствие четкого представления о том, куда идет страна, беспомощность партийной верхушки, раболепские заигрывания с лидерами капиталистических стран и безудержная зависть к условиям их жизни, внутрипартийные интриги и полное забвение о нуждах народа – вот, что было представлено на политических подмостках того времени. Все это безусловно приводило к потере доверия к руководству страны.

К концу восьмидесятых правительство уже было не в состоянии выполнять свои обязанности. Сначала стали пропадать продукты. Итак скудный ассортимент опустился до крайних пределов. Затем начались перебои с заработной платой и пенсией. В такой критической обстановке да еще с наличием многих других проблем начали расти цены. Заграничное слово «инфляция» выучила вся страна от мала до велика. Порой она достигала восьмисот процентов. В средствах массовой информации начались пустые разговоры о том, что у нас, мол, цены были занижены, а во всем мире эти товары стоят гораздо дороже. Мы, мол, держим курс на выравнивание цен до уровня мировых. Пора, мол, жить с остальным миром по единым правилам. Народ возмущался, совершенно справедливо требуя выровнять тогда и зарплаты, а самое главное выплатить их. Ответа не было. Денег тоже не было. Ни у правительства, ни у народа. Зато был долг. Страна была не только нищей, но и в долгах. Начались волнения, забастовки, митинги. А кого ругать? Кого упрекать? В чем упрекать?

Государство народное. А народ – это все мы. От капитализма отказались в семнадцатом году. С социализмом провалились. Другого ничего не знаем, что бы сейчас подошло. Демократы рвали глотки за демократию. Народ им не перечил, но и поддерживал как-то вяло. Демократия без тепла и хлеба не Бог весть какая радость. СМИ направляли мысли в нужное русло. От капитализма отказались, мол, не мы, а отцы и деды. Им не нравилось. Они социализма хотели. А мы им сыты по горло. Нам капитализм больше нравится. Вон за границей как живут. Да у них социальных гарантий больше чем у нас. По телевидению стали чаще показывать зарубежные фильмы. Заграничная жизнь привлекала, своя угнетала. Сказать, что все были согласны на возвращение капитализма, нельзя, но и выбирать-то больше было не из чего. Каждый понимал, что согласие или несогласие здесь ничего не решает. Новый строй в страну за один день не затащишь и старый в форточку не выкинешь. Ни за год, ни за десять не устроишь того, что у некоторых там во Франциях да в Англиях имеется. Каков же выход? Да никакого. Живите, как хотите и делайте, что хотите – был по сути дела ответ. Приличия, конечно, отчасти соблюдались. Речи какие-то говорились. Мол, мы стремимся к тому-то да к сему-то. Будет у нас то-то да сё. Усилия, мол, направляются. Всем было ясно, что все это пустое. Суть была одна – спасайся, кто может и как может.

На кухнях стали судачить о том, что, мол, сейчас все можно. Приказ, мол, даден – никого ни в чем не ограничивать. А чтобы выжить, шевелиться надо. Как шевелиться и чем шевелить, никто не знал. Да и откуда? Уже выросло четвертое поколение людей, живущих при социализме. В условиях, где инициатива наказуема. Где шаг в сторону – расстрел или тюрьма. Предпринимательство и инициатива назывались единым словом – самоуправство. Смысл этого слова был отнюдь не положительным. Торговля в любом виде – спекуляция. И то и другое – вещи не допустимые, а значит наказуемые. Были годы, когда даже скотину держать запрещалось. Вот после этого всего и предлагалось шевелиться.

Молодежи было и трудней и легче одновременно. Труднее, потому что они были совсем не устроены в жизни. Не было никакого тыла. Работу получить еще не успели. А кто успел, того увольняли по сокращению в первую очередь. Новой работы не было. Денежных запасов тоже. Легче, потому что они застали только последние, самые спокойные годы старого режима и были, что называется, не пуганными. Им было несравнимо легче решиться на что-то новое. Именно молодежь первой ринулась в бой за освоение новой жизни. Самым простым была торговля. На Родине нужно было все, так как не было ничего. Спрос самый высокий был обеспечен. А вот, где взять товар? Чем торговать? Ответ был очевиден. Раз открыли границы, значит там и нужно брать. За границей. По всей стране стали организовываться сначала туристические, а затем и коммерческие поездки за рубеж с целью закупки товара. Вот этот товар и продавался в киосках и ларьках.

Глава 3

По старой привычке Елена Леонидовна и Валерий Иванович по дороге с вокзала зашли в гастроном недалеко от дома. К их удивлению магазин был почти пуст. В хлебном отделе имелся черный хлеб одного наименования и все. В молочном был майонез. Остальные полки были завалены морской капустой и кабачковой икрой в банках. Старики с удивлением увидели, что вместо продуктов на полках лежат детские игрушки. Причем везде одни и те же. По всему было видно, что выложены они здесь не по случаю заботы о детях, а с целью хоть чем-то занять пустые места.

– Лидусь, а что это с нашим гастрономом? Закрыть, что ли, собрались? – робко спросила мать, уже предчувствуя неладное.

– Нет, мамуль, не закрыть. Хотя кто это знает! Может и вообще скоро всё закроют.

– В каком смысле? – подключился к разговору отец.

– Ну, родители! Вы что там у себя в деревне вообще, что ли, от жизни отстали? Один строй закрыли. Другой что-то никак не открывается. Ну, вот это и есть издержки переходного периода. Так в газетах пишут.

– Нет, мы, конечно, знаем, что компартия прекратила свое существование, и что Ленинград назад в Санкт-Петербург переименовали, но чтобы в Москве увидеть такое. Этого мы себе представить не могли. Это же ужас – с совершенно испуганным лицом бормотала Елена Леонидовна.

– Да никакого ужаса. Мы уже привыкли и приспособились. Не все, конечно, но в основном люди научились перебиваться, как придется.

Они вышли на улицу, купив только хлеба, но зато сразу три буханки. Дочь пыталась успокоить родителей, в глазах которых читался просто панический страх.

– Ну, что вы расстроились? Я же вам не зря говорила, чтобы вы взяли с собой продуктов из деревни. Вы же их привезли с собой. Правда? – как к детям, с преувеличенной заботой обращалась она. Тем временем они дошли до своего дома. Остановившись у подъезда, Валерий Иванович, все еще не отошедший от увиденного, снова заговорил:

– Нет, ну в провинции это почти обычное дело. Продуктов завозят мало и все сразу же разбирают. Полки почти всегда пустые. Но в нашем, таком большом и раньше таком хорошем гастрономе застать такую картину я не ожидал. Этого никакой перестройкой извинить нельзя.

– И оправдать – зло добавила супруга, тоже еще не очнувшаяся от переваривания увиденной наглядной информации.

– Мам, да никто ни объяснять, ни оправдываться не собирается. Вы что, еще не поняли. Продукты можно купить в центре или на рынке. В центральных гастрономах очереди просто страшные, а на рынке цены ого-го-го.

– Так как же жить?

– Ну, как-то же все живут. Все выкручиваются, и мы выкрутимся. Вот увидите. Вот, посмотрите на Москву, на новую жизнь и после свадьбы поедете назад в Кукушкино. Там вам продуктов хватит.

– Ой! – схватилась за голову пожилая женщина. – А как же свадьбу делать? На стол что подавать?

– Мам, ну ты что забыла, как в Союзе всегда жили. Не имей сто рублей, а имей сто друзей – дочь весело поглядывала на приунывших родителей. – Все будет. Люди добрые помогут.

– А. Ну, это конечно – согласился отец.

Елена Леонидовна, не разделяя дочерней уверенности в положительном исходе дела, ринулась к своему подъезду. Едва передохнув с дороги и перекусив деревенскими припасами, старики решили все же пойти погулять по городу, а заодно и прошвырнуться по магазинам. Затариться, чем Бог пошлет.

В центре было очень людно. Их удивило, что многие люди не идут, как раньше, по делам, а просто сидят или даже стоят группами без дела. В скверах вообще все лавки были заняты. Все вели споры и разговоры. Видеть такое в вечно занятой и трудолюбивой столице было не привычно. Пройдя еще немного, они увидели группу людей, стоящих вдоль дороги с плакатами. Надписи на плакатах были разными, но по содержанию почти все одинаковы. Они призывали к досрочным выборам и торжеству демократии. Многие надписи критиковали главных руководителей страны.

– Глянь, ведь и в милицию не забирают – удивилась Елена Леонидовна.

– Да, раньше бы и пяти минут с такими дощечками не простояли – поддержал ее муж. – Видно и взаправду теперь свобода слова.

– Что же дальше-то будет? Как же дети жить будут? – запричитала супруга.

Они потратили весь остаток дня на то, чтобы что-нибудь купить. Им почти повезло. Конечно, это было не то, что они хотели бы, но все же это было достаточное количество продуктов. Они были и этим довольны.

Вечером к ним должны были приехать Виталий со своей сестрой Мариной, которая была его единственным кровным родственником и близким человеком. Дома они застали свою дочь в самом прекрасном настроении. Она готовилась к встрече с женихом и его родней. Квартира была уже убрана и вымыта. На кухне что-то булькало в кастрюльках, а из духовки пахло выпечкой. Любовь и ожидание счастья вселяли в нее бурлящую энергию и нескончаемую работоспособность. Все горело в ее руках. Ей казалось, что она горы может свернуть и, судя по результатам подготовки к вечеру, это было недалеко от истины. Видя такую радостную картину, родители повеселели и стали наперебой, как дети, рассказывать, что они видели нового и что их удивило. Впечатлений было много. Лида с удовлетворением разобрала сумки с покупками, заодно слушая родителей. Она смеялась, показывая на часы со словами:

– Скоро гости. Вы переодеваться будете?

– Ой, господи. Я уже и не помню свою одежду. И не знаю, впору ли она мне теперь. Я говорю о том, что здесь оставалось – заохала Елена Леонидовна.

– Ну, Ленок, я думаю, нам простят. Мы же с тобой уже не москвичи. Мы с тобой теперь жители поселка Кукушкино.

– Да, да. Крестьяне то есть.

Виталий приехал не только с сестрой Мариной, с которой все уже познакомились во время суда, но и с ее мужем и сыном. Квартира сразу же наполнилась народом и стала тесной. Наконец-то после церемоний и приветствий все уселись за стол. Во время обсуждения будущей свадьбы и дальнейшей жизни молодых, уже достаточно выпив и закусив, решили включить телевизор.