Избранные произведения в 2-х томах. Том II. Подменыш (роман). Духовидец (из воспоминаний графа фон О***)

– Ну, как тебе нравится здесь? – спросил он её.

Она осмотрелась кругом. Наверху, в крыше из скалы, была узкая дыра, к тому же зубчатая. Один лишь дрожащий солнечный луч наклонно проникал через неё. Почти белым блестел внизу песок, а воздух казался темно-синим. Над ней скала отсвечивала красно-коричневым блеском, дальше казалась жёлтой и чёрной. Вода под расщелиной в скале была зелёная, а там, где омывала её ноги, светло-голубая. А сзади она была темно-синей, почти фиолетовой, наконец, совершенно чёрной.

Ей все ещё было холодно. Она слегка дрожала. Он подошёл к ней, стряхнул воду с тела: светясь, попрыгали серебряные капли в синеву воздуха. Он сел возле неё, растёр её руки и ноги, плечи и бедра, все тело. Она улыбалась ему, чувствовала, как тепло пульсирует в её жилах кровь.

Он отпустил её и только держал её руку.

– Теперь мы уже не люди, – тихо говорил он. – Мы – водяные существа, дети солнца.

Взор его мечтательно покоился на красках.

– В этом гроте живёт морское чудовище, говорят рыбаки. Так, впрочем, думают только самые просвещённые, вроде Карло. Набожные утверждают, что вовсе не морское чудовище живёт здесь, а демоны, языческие морские боги. Голоса их, говорят они, можно слышать через дыру сверху.

Он сидел рядом с ней и обнял рукой её плечи. Ей становилось тепло, и она чувствовала, как эта теплота, исходя от неё, окутывает его. Она прильнула к нему.

– Если какой-нибудь рыбак, – сказал он, – взберётся на скалу и услышит наши голоса, он подумает: тут боги тихого грота.

– А разве это не так? – прошептала Эндри.

Он провёл рукой по её волосам. Она сняла повязку и вынула гребни. Косы упали. Она их расплела, и длинные волосы окутали её плечи. В темноте, в синем воздухе блеснули красноватые волосы.

Они тесно прижались друг к другу. Когда он наклонился над ней, она протянула ему свои губы.

– Ян! – прошептала она.

Они лежали на белом песке, наполовину покрытые водой. Глубоко в скале, глубоко в море. Только луч солнца видел, что было между ними.

* * *

В этом гроте она оставила свою повязку, гребни и шпильки.

– Следуй за мной, – сказал он, – нырни и широко раскрой глаза. Где увидишь свёт, туда и плыви.

Он проделал это перед ней раза два, выплыв наружу и снова вернувшись в грот.

Она последовала за ним. Скоро они снова были под палящим солнцем. Мимо проплыл рыбак. Ян окликнул его, и они взобрались в лодку. Эндри сидела у борта и мечтательно смотрела назад – там находилось место, где она была счастлива. Оно навсегда, пока стоит земля, останется таким же. Только там было её брачное ложе – и нигде больше!

Они подъехали к малому берегу, нашли свои платья и поднялись в грот Митрас. Поднялись дальше по всем ступеням, мимо Арко, вокруг горы Тиберио. Они медленно шли под руку, не говоря ни слова. Чувство блаженства охватывало Эндри: если бы так было всегда и не могло быть ничего другого!

Если она чего-то желала, если о чем-либо мечтала на этом блаженном пути, так только об одном: чтобы сюда, им навстречу, пришла бабушка. Если бы она могла быть здесь, где они идут рука об руку…

Дни были однообразны и все же один, как другой, полны счастья. Они бродили по горам, плавали в море, скрещивали шпаги друг с другом и со своим учителем фехтования.

Созревал виноград. Пришла и ушла осень. Но солнце продолжало смеяться, и лето оставалось на их острове. Эндри жила, как Ян, дышала и чувствовала, как он. Как полевые лилии, которые все ещё цветут среди скал…

Она осталась спокойной и тихой, когда наступил конец. Однажды утром он получил письмо. Прочёл его и взволнованно вскочил:

– На, читай! – крикнул он ей. – Я должен встретить их в Каире, Диди Гранштеттена и маленького Гальдена, – наконец-то! Мы хотим подняться к Голубому Нилу – поохотиться на слонов, львов, гиппопотамов, и кто там ещё живёт. – Он смеялся, как школьник.

– Когда ты собираешься ехать? – тихо спросила Эндри.

– Завтра! – воскликнул он. – Нет – уже сегодня. Я могу ещё успеть на последний пароход в Неаполь. Все равно я должен экипироваться в Каире, так что мои вещи могут остаться здесь. Возьму с собой лишь ручной чемодан.

Она согласилась. Помогла ему уложить вещи. Проводила его к Большой Набережной.

– Я напишу тебе, – сказал он. – И приеду сюда, когда все кончится. Расскажу тебе обо всем.

Он не заметил, как она была разбита. В этот день она и сама не заметила этого.

Она медленно подымалась с набережной к городку через Соборную площадь, через узкие улицы, между заборами садов. Тихо говорила себе:

– Теперь он уедет в Египет. К Голубому Нилу на охоту. Затем вернётся и снова будет как раньше.

Но она хорошо знала, что этого никогда больше не будет.

Она жила на их вилле. Антония и старая Констанца прислуживали ей. Ян распорядился перевести её состояние в один мюнхенский банк. Оттуда она ежемесячно получала деньги – гораздо больше, чем расходовала. Она совершала прогулки, бродила по острову, взбираясь на горы и спускаясь с них, как делала с Яном. Закрывая глаза, она думала, что он идёт рядом с ней.

Все, что она хотела бы сказать ему, она тихо говорила себе самой. Писать – не знала куда…

Да и то, что она думала, не могло быть написано. Об этом можно лишь сказать, да и то в редкие минуты.

К ней пристала изголодавшаяся собака и всегда бегала рядом с ней. Она относилась к ней хорошо потому, что Ян любил собак. Эндри понимала взгляд собаки: что будет со мной, если ты уедешь? Разве она сама не была брошенной собачкой?

Учитель фехтования приезжал к ней дважды в неделю. Он оставался на целый день, фехтовал с нею, давал ей уроки языков. И приходил в восторг от её быстрых успехов, засыпал её похвалами. Она была этому рада. Думала: может быть, и Ян будет этим доволен.

Когда пришла весна, она послала за крестьянами с гор, Пеппино и Натале. Она поехала с ними к скалам Фараглиони, велела обвязать себя верёвкой и карабкалась вверх. Ловила травинкой голубых ящериц, как учил её Ян, играла с ними, а затем отпускала их. Как-то раз она нашла одиннадцать яиц чаек и отнесла их старой Констанце, которая должна была приготовить из них яичницу, как готовила для Яна.

Иногда она вынимала его вещи, оставленные им костюмы и бельё. Осматривала их почти с нежностью и снова запирала в шкаф. Или же гладила его шпагу и саблю, фехтовальную маску. Каждый день говорила о нем с обеими женщинами.

Иногда приходила весточка. Открытка, а порой и письма. Сердечные, тёплые, но в них не было ни одного слова любви.

Нет, он ей никогда и не говорил, что любит её. Как и бабушка никогда ей этого не говорила. Она гладила её по волосам, по лбу и по щекам. Это была её единственная ласка. Ни разу она даже её не поцеловала.

Ян – Ян её целовал. Он обнимал её руками. Она лежала с ним в укромных местечках на берегу в скале, под каменными дубами и каштанами на склоне Монте-Михеле. Столько ночей она делила с ним его ложе, пока солнце, смеясь, не будило их своим поцелуем.

Теперь она поняла: он брал её потому, что она принадлежала всему этому. Потому, что он любил Войланд и Рейн, весёлое гарцевание в полях, лесах, быстрое скольжение по обледенелым равнинам, потому что он любил графиню и её гордых соколов, он любил и её, любил ребёнка, Приблудную Птичку, которая была принадлежностью всего этого. И потому, что он любил синее море и скалистые гроты, эти горы и дикие овраги, небо и горячее солнце, потому что он любил все это на счастливом острове Капри, – он взял также и её, которая этому принадлежала.

Она была частью этого острова, как некогда была частью Войланда.

Такой была его любовь.

* * *

В своей комнате в отеле «Plaza» в Нью-Йорке Эндри Войланд ждала своего кузена, ждала весь день и весь вечер. Один раз зазвонил телефон. Она вскочила, взяла трубку, Но это был не Ян, а Гвинни Брискоу.

Она отвечала рассеянно – что ей было делать с Гвинни сегодня вечером? Она мечтала о солнечном острове, о глубоком морском гроте их счастья.

Однако вспомнила своё обещание Тэксу Дэргему.