Альрауне

Солнце взошло уже, и свечи зажглись в люстре, когда в залу вошел тайный советник тен Бринкен. У него был торжественный вид: во фраке, с большой звездой на белой сорочке и золотой цепочкой в петлице, на которой болталось двадцать небольших орденов. Советник юстиции поднялся, поздоровался с ним, представил его, и старый господин пошел вокруг стола, со стереотипной улыбкой говоря каждому какую-нибудь приятную любезность. У виновниц торжества он остановился и подал им красивый кожаный футляр с золотыми кольцами – с сапфиром для белокурой Фриды и с рубином для брюнетки Ольги. Сказал им обеим мудрое напутствие.

– Не хотите ли нагнать нас, господин тайный советник? – спросил Себастьян Гонтрам. – Мы сидим здесь уже с четырех часов – семнадцать блюд! Не дурно, не правда ли? Вот меню, пожалуйста, выбирайте, что вам по вкусу!

Но тайный советник поблагодарил: он уже пообедал. В залу вошла фрау Гонтрам. В голубом, немного старомодном платье с длинным шлейфом, с высокой прической.

– Мороженое не вышло, – воскликнула она. – Билла поставила его в печку!

Гости рассмеялись: этого нужно было ожидать. Иначе им было бы не по себе в доме Гонтрама. А адвокат Манассе закричал, чтобы подали блюдо: не каждый день ведь увидишь мороженое прямо из печки!

Тайный советник тен Бринкен взял себе стул. Он был невысокого роста. Гладко выбритый, с большими мешками под глазами. Довольно-таки некрасивый: толстые губы, большой мясистый нос. Левый глаз почти всегда был закрыт, но правый зато широко раскрывался.

Позади него кто-то сказал:

– Здравствуй, дядюшка Якоб! Это был Франк Браун.

Тайный советник обернулся; нельзя сказать, чтобы он был очень рад встретиться здесь с племянником.

– Как ты сюда попал? – спросил он. – Хотя, в сущности, иначе и быть не могло!

Студент рассмеялся.

– Конечно! Ты сразу, дядюшка, понял. Впрочем, и ты ведь тоже здесь и к тому же официально, в качестве действительного тайного советника и профессора, при всех орденах и знаках отличия. Я же инкогнито здесь – даже ленточка корпорации у меня в жилетном кармане.

– Доказывает только твою нечистую совесть, – заметил дядюшка. – Когда ты…

– Да, да, – перебил его Франк Браун. – Я уже знаю: когда я буду в твоем возрасте, тогда я сумею и так далее… ведь это хотел ты, наверное, сказать? Но, слава Богу, мне нет еще двадцати лет. Я как нельзя больше этим доволен.

Тайный советник сел.

– И ты очень доволен? Конечно, конечно! Ты на четвертом семестре и только и делаешь, что фехтуешь, ездишь верхом, выкидываешь всякие глупости! Разве за этим мать послала тебя в университет? Скажи, милый мой, был ты вообще хоть раз на лекции?

Студент налил два бокала.

– Дядюшка, выпей-ка, ты не так будешь сердиться! Ну-с: на лекции я уже был, не на одной. Но впредь решил никогда не ходить больше. Твое здоровье!

– Твое! – ответил тайный советник. – И ты думаешь, что этого совершенно достаточно?

– Достаточно? – засмеялся Франк Браун. – Я думаю, этого даже чересчур много. Совсем излишне! Что мне делать на лекциях? Возможно, что другие студенты могут кое-чему научиться у вас, профессоров, но их мозг, должно быть, приспособлен к этому методу. У меня же мозг устроен совершенно иначе. Мне вы все кажетесь невероятно скучными, глупыми, пошлыми.

Профессор удивленно посмотрел на него.

– Ты страшно нахален, милый мой юноша, – спокойно заметил он.

– Неужели? – Студент откинулся и заложил ногу за ногу. – Неужели? Не думаю, но если и так, то это вовсе не так уж плохо. Видишь ли, дядюшка, я прекрасно сознаю, зачем говорю это. Во-первых, для того, чтобы тебя немного позлить – у тебя очень смешной вид, когда ты сердишься. А во-вторых, чтобы потом услышать от тебя, что я все-таки прав. Ты, дядюшка, например, несомненно очень хитрая, старая лисица, ты очень умен и рассудителен, у тебя большие познания. Но на лекциях ты так же невыносим, как и все твои достопочтенные коллеги. Ну, скажи сам, интересно было бы тебе слушать их лекции?

– Нет, конечно, нет, – ответил профессор. – Но ведь я другое дело. Когда ты – ну ты уже знаешь, что я хочу сказать. Но скажи, мой милый, что тебя в сущности привело сюда? Ты согласишься, конечно, со мной, что это не общество, в котором охотно видела бы тебя твоя мать. Что же касается меня…

– Хорошо, хорошо! – ответил Франк Браун. – Что касается тебя, то я все уже знаю. Ты сдал этот дом в аренду Гонтраму, а так как он, наверное, не такой уж пунктуальный плательщик, то полезно навещать его время от времени. А его чахоточная супруга интересует, конечно, тебя как врача. Ведь все городские врачи в недоумении от этого феномена без легких. Потом тут есть еще княгиня, которой тебе хочется продать свою виллу в Мелеме, и наконец, дядюшка, тут есть еще два подростка, свеженьких, хорошеньких, не правда ли? О, у тебя, конечно, нет никаких задних мыслей, я знаю, дядюшка, знаю прекрасно!

Он замолчал, закурил папиросу и пустил дым. Тайный советник взглянул на него своим правым глазом, пытливо и ядовито.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил он тихо.

Студент засмеялся:

– Ничего, ровно ничего! – Он встал, взял со стола ящик с сигарами, открыл его и подал тайному советнику. – Кури, дорогой дядюшка, Ромео и Джульетта, твоя любимая марка! Советник юстиции, наверное, только для тебя и купил их.

– Мерси, – пробурчал профессор, – мерси! Но все-таки: что ты хотел этим сказать?

Франк Браун подвинул свой стул ближе к нему.

– Могу ответить тебе, дорогой дядюшка. Я не терплю твоих упреков. Понимаешь? Я сам знаю прекрасно, что жизнь, которую я веду, довольно пуста, но ты меня оставь в покое, тебя это ничуть не касается. Ведь я не прошу тебя платить мои долги. Я требую только, чтобы ты не писал таких писем. Пиши, что я очень добродетелен, очень морален, что я много работаю, что делаю большие успехи. И так далее. Понимаешь?

– Но придется ведь лгать, – заметил тайный советник.

Он хотел сказать это любезно, полушутливо, но вышло как-то грубо.

Студент посмотрел ему прямо в лицо.

– Да, дядюшка, ты должен именно лгать. Не из-за меня, ты знаешь это прекрасно. А из-за матери. – Он замолчал на мгновение и выпил вина. – И за то, что ты будешь лгать моей матери и поддержишь немного меня, я согласен ответить тебе, что я хотел сказать своею фразою.

– Мне очень хотелось бы знать, – заметил тайный советник.

– Ты знаешь мою жизнь, – продолжал студент, и голос его зазвучал вдруг серьезно, – ты знаешь, что я – и теперь еще – глупый мальчишка. И потому, что ты старый и заслуженный учитель, богатый, повсюду известный, украшенный орденами и титулами, только потому, что ты мой дядя и единственный брат моей матери, ты думаешь, что имеешь право воспитывать меня? Но есть у тебя это право или нет, ты этого делать не будешь. Ни ты, никто – одна только жизнь.

Профессор хлопнул себя по колену и рассмеялся.

– Да, да, жизнь! Подожди, милый мой, она тебя воспитает. У нее достаточно острых углов и краев. Много незыблемых правил, законов, застав и преград!

Франк Браун ответил:

– Все они не для меня. Не для меня так же, как и не для тебя. Ведь ты же, дядюшка, обровнял все эти углы, пробил все преграды, насмеялся над всеми законами. Что же, и я так могу сделать.

Послушай-ка, дядюшка, – продолжал он. – Я тоже хорошо знаю твою жизнь. Весь город знает, даже воробьи щебечут о ней со всех крыш. А люди шепчутся только и рассказывают потихоньку, потому что боятся тебя, твоего ума и твоей, да, твоей власти и твоей энергии. Я знаю, отчего умерла маленькая Анна Паулерт. Знаю, почему твой красивый садовник должен был так быстро уехать в Америку. Знаю и еще кое-какие истории. Ах, нет, я не смакую их, не думаю даже. И не возмущаюсь ничем. Я, быть может, даже немного восторгаюсь тобой, только потому, что ты, как маленький король, можешь безнаказанно делать подобные вещи. Я только толком не понимаю, почему ты имеешь такой невероятный успех у всех этих детей – ты, ты с твоей уродливой рожей.

Тайный советник играл своей цепочкой от часов. Потом посмотрел на племянника, спокойный, почти польщенный, и сказал:

– Правда, ты этого не понимаешь?

Студент ответил:

– Нет, не понимаю. Но зато я знаю прекрасно, как ты до этого дошел! Ты давно имеешь все, что ты хочешь, все, что может иметь человек в нормальных границах буржуазности, и тебе хочется пробить их. Ручью тесно в своем старом русле, он выходит дерзко наружу и разливается по берегам. Но вода его – кровь.

Профессор взял бокал и протянул его Франку Брауну.

– Налей-ка, мой милый, – сказал он. Его голос немного дрожал и звучал какой-то торжественностью. – Ты прав. Это кровь, твоя и моя кровь.

Он выпил и протянул юноше руку.