Последняя жемчужина

Письмо получили, распечатали и прочли. Обрадовался студент весточке, горячо прижал к губам цветок и спрятал его и стихи в ящик. Там хранилось немало заветных писем, но все они были без цветов. И на этот раз наш подснежник явился первым, единственным, как назвали его лучи, и это несказанно его радовало.

А времени радоваться у него было достаточно. Прошло лето, прошла длинная зима, вновь наступило лето, и только тогда вспомнили о цветке. Но невесело было на этот раз на сердце у молодого человека. Он достал из стола пачку писем и с сердцем швырнул их в камин. Угодил туда и листок со стихами; несдобровать бы и подснежнику, да он выпал на пол. Что и говорить, высох цветочек, съежился, а все же не следовало бы швырять его на пол. Впрочем, лежать на полу было все-таки лучше, чем сгореть в камине. Да что же случилось? То, что часто случается. Подснежник обманул молодого человека – это была шутка; девушка обманула его – это уж была не шутка. Она избрала себе летом другого друга сердца.

Наутро солнышко осветило маленький сплюснутый подснежник, казавшийся нарисованным на полу. Подняла его служанка и положила в книгу на столе: она решила, что цветок выпал из книги, когда она стирала с нее пыль. И вот цветок попал опять в общество стихов, но на этот раз напечатанных, а они поважнее будут написанных, по крайней мере, обходятся дороже.

Промелькнули годы. Книга все стояла на полке; наконец, ее взяли, открыли и стали читать. Книга эта, «Стихи и песни» датского поэта Амвросия Стуба, была одной из тех хороших книг, познакомиться с которой каждому полезно. Тот, кто читал книгу, перевернул страницу-другую и увидал цветок.

– Подснежник! – сказал он. – Не случайно, видно, попал он сюда. Бедный Амвросий Стуб! Ты тоже был подснежником среди своих собратьев, тоже явился слишком рано и чуть было не погиб от бури-непогоды. А все же ты был первым, единственным, лучшим поэтом Дании… Оставайся же тут, подснежник! Не случайно попал ты в эту книгу.

И подснежника опять положили в книгу. Гордостью и радостью преисполнился он, узнав, что неспроста попал в прекрасную книгу и что сам поэт был таким же подснежником, преждевременно возвестившим лето. Только по-своему понял все это подснежник, как и мы всякую вещь понимаем по-своему.

Вот и вся сказка о подснежнике.

Две девицы

Случалось ли вам когда-нибудь видеть «девицу»[1 - По-русски: «баба» или «трамбовка»; по-датски «девица» или «штемпель».] т. е. то, что этим именем называют мостовщики – приспособление для утрамбовывания мостовой. «Девица» вся деревянная, книзу пошире и окована железными обручами, кверху же несколько поуже; сквозь талию у нее продета палка, концы которой изображают руки «девицы».

Такие-то две «девицы» и стояли на дворе, вместе с лопатами, саженями и тачками. Вели они разговор о том, что «девиц», по слухам, скоро переименуют в более подходящее для них название – в штемпеля.

У нас, как известно, есть так называемые «эмансипированные женщины»: повивальные бабки, танцовщицы, которым по долгу службы приходится стоять на одной ноге, модистки, швейки и др. К ним принадлежали и две «девицы». Числились они на службе по министерству путей сообщения, очень дорожили своим добрым старым именем и слышать не хотели, чтобы их переименовали в «штемпеля».

– Чего доброго, еще жених от меня откажется, – сказала младшая, просватанная за копра, большущую машину, что сваи вбивает. Машина эта исполняет одну работу с девицею, только работа ее потяжелее и погрубее. – Как девицу он готов взять меня замуж, а возьмет ли штемпеля – еще вопрос. Ни за что на свете не соглашусь менять имя.

– А я дам себе скорее обрубить обе руки, – сказала старшая.

У тачки на этот счет было свое мнение. Персона она была важная, считала себя не кем-нибудь, а четвертью кареты, – одно-то колесо у нее ведь было.

– Позвольте заметить вам, – начала она, – что девица – слово довольно заурядное; то ли дело штемпель! Оно звучит благородно, а вместе с тем и почетно. Получив название штемпеля, вы станете на одну линию с государственной печатью, а без нее, как вам известно, не действителен ни один закон. Будь я на вашем месте, я сама бы отказалась от имени девицы.

– Никогда! Я слишком стара для этого! – сказала старшая.

– Вы, как я вижу, еще не знакомы с так называемой «европейскою необходимостью»? – вмешалась в разговор почтенная старая сажень. – Хочешь не хочешь, а приходится иной раз сокращать себя и к обстоятельствам применяться. По-моему, раз вышел приказ зваться девицам штемпелями, пусть и зовутся. Нельзя все мерить на свой аршин.

– Ну, уж так и быть, пусть зовут меня барышней, – согласилась младшая. – Все-таки это ближе к девице.

– А я скорее дам изрубить себя в щепки! – сказала старшая «девица».

Тут настало время отправляться на работу. Наших «девиц» повезли на тачке; что и говорить, обходились с ними деликатно, но звали их уже «штемпелями».

– Де…! – запротестовали было они, стукнувшись об мостовую. – Де…! – И чуть было всего слова «девица» не выговорили, да решили, что спорить не стоит и прикусили язычки.

Но между собой они продолжали называть себя девицами и любили вспоминать доброе старое время, когда всякую вещь называли своим именем: штемпель – штемпелем, девицу – девицей. Обе они остались девицами; копер, эта машинища, и впрямь отказался от младшей: не захотел, видите ли, на штемпеле жениться.

Суп из колбасной палочки

– Ну, и задали же нам вчера пир! – рассказывала старая мышь другой, не попавшей на званый обед. – Я сидела двадцать первой от самого мышиного царя, – местечко, как видите, довольно почетное. Кушанья были одно другого вкуснее: затхлый хлеб, кожа от окорока, сальные свечи и колбаса. Отведали всего, а потом принялись опять все есть сначала, – словно два раза пообедали. Все были очень весело настроены, непринужденно болтали всякий вздор, совсем как у себя дома. До последней крошки очистили мы все блюда – одни колбасные палочки остались. О них-то и зашел разговор, впрочем, скорее не о них, а о супе из колбасной палочки. Слыхать о супе все слыхали, но какой у него вкус и как его состряпать, никто не знал. Предложили тост за изобретателя супа; сказали, что его следовало бы сделать попечителем о бедных. Не правда ли остроумно? Потом встал старый мышиный царь и объявил, что сделает царицей ту из молодых мышек, которая сумеет сварить суп из колбасной палочки. Чтобы выучиться этому искусству, дается год с деньком.

– А как же варят этот суп? – спросила другая мышь.

– Вот в этом-то и вопрос. Все мышки – и молодые, и старые – ломают теперь себе голову. Всякой хочется попасть в царицы, а вот отправиться в чужедальню сторону да поучиться готовить этот суп нет охотниц. Да и то сказать, не всякой по плечу оставить семью и насиженный уголок. На чужой стороне не придется ведь каждый день лакомиться сырными корочками да нюхать свиное сальце, – нет, там и голоду и холоду натерпишься, да еще, пожалуй, чего доброго, кошке в когти угодишь!

Так-то думали да раздумывали мышки и не решались отправиться за границу, чтобы уму-разуму набраться; только четверо молодых, бойких, но бедных мышек отважились пуститься в дальний путь. Решили во всех четырех сторонах света попытать счастья, а чтобы не забыть о цели путешествия – захватить в дорогу, вместо дорожного посоха, колбасную палочку.

Первого мая они отправились в путь и ровно через год, день в день, вернулись, но не все, а только трое, о четвертой же не было ни слуху ни духу. Настал день явки, а ее нет и нет.

– Увы! Печаль – неразлучный спутник радости! – промолвил мышиный царь, но все-таки отдал приказ созвать всех ближних и дальних мышек.

Собраться должны были все на кухне. Три мышки-путешественницы стояли рядышком, поодаль от других; на месте же четвертой, пропавшей без вести, водрузили колбасную палочку, обвитую черным крепом. Отдан был приказ, чтобы никто не смел выражать своего мнения, пока не выскажутся все три мышки-путешественницы, а мышиный царь не объявит своего решения.

Так послушаем же!

Что вынесла из своего путешествия первая мышка

– Отправляясь странствовать по белу свету, – начала рассказывать мышка, – я, как и многие мои сверстницы, полагала, что успела уже познать всю житейскую премудрость. Какое заблуждение! Много-много времени пройдет, пока это осуществится. Я надумала совершить путь морем и села на корабль, отплывавший на север. Слыхала я, что корабельный повар – мастер своего дела и умеет обойтись немногим. «Может быть, – подумала я, – ему придется готовить суп из колбасной палочки – вот я от него и научусь». Как бы не так! Повару изворачиваться нетрудно, когда у него под рукой и свиные туши, и полные бочки солонины и затхлой муки. Что и говорить, хорошее житье на корабле, но варить суп из колбасной палочки там не научишься! Много дней и ночей плыли мы; нас и бурею трепало, и волнами морскими заливало! Наконец мы пристали к берегу где-то далеко-далеко на севере, и я покинула корабль.