Король и император

Он умолк, довольный произведенным эффектом.

– Продолжай.

– Святой Грааль! – На приграничном диалекте это прозвучало как «Санто Граале».

– Что он собой представляет и где находится? – очень тихо проговорил Бруно.

– Не могу сказать. По слухам, его прячут где-то в этих горах со времен длинноволосых королей.

Другие бароны с сомнением переглянулись, не уверенные, что стоило упоминать старинные династии, свергнутые дедом Карла Великого. Но Бруно нимало не заботила легитимность династии Шарлеманя, которую он истребил собственноручно; его крайне заинтересовал рассказ барона.

– Так кто же владеет им сейчас? Это известно?

– Еретики, – ответил барон. – Горы кишат ими. Они не веруют в Мухаммеда и Аллаха. Говорят, это поклонники самого дьявола. Грааль упал к ним много лет назад – так говорят, но никто не знает, что бы это могло означать. Мы не ведаем, кто эти еретики; они могут быть сейчас среди нас. Говорят, у них очень странное вероучение.

Машина снова выстрелила, камень медленно поднялся в воздух и сокрушительно ударил по воротам, позади которых вздымались клубы черного дыма. Воины ордена Копья издали хриплый клич и бросились в брешь. Их император обнажил свой длинный меч и повернулся, сжимая мускулистой рукой Святое Копье.

– Поговорим об этом после, – прокричал он сквозь шум битвы. – За ужином. Когда перебьем крыс.

Глава 6

На сердце у халифа Кордовы Абда эр-Рахмана было неспокойно. Он сидел скрестив ноги на любимом ковре в самом маленьком и потаенном дворике своего дворца и мысленно перебирал свалившиеся на него неприятности. Рядом успокаивающе журчал фонтан. В сотнях ваз, расставленных по всему дворику в кажущемся беспорядке, росли цветы. Балдахин закрывал халифа от прямых лучей солнца, уже набравшего силу за короткую андалузскую весну. Во всем дворце говорили шепотом, а снующие везде слуги делали свою работу молча. Телохранители на цыпочках отошли в тень колоннады, наблюдая, но оставаясь невидимыми. Христианка из гарема, получив знак от хаджиба – управителя дворца, заиграла на цитре ненавязчивую мелодию, готовая стихнуть при малейшем признаке неудовольствия. Никто не смел войти во дворик, и халиф погружался в свои размышления все глубже и глубже.

Купцы принесли плохие вести, рассуждал он. Ясно, что христиане захватили все места, на которых можно разместить морские базы: Сицилию, Мальту, Мальорку, Менорку, остальные Балеарские острова, даже Форментеру, и вдобавок – хотя это была уже не его забота – греческие острова Кипр и Крит. Купцы сообщали, что на всех торговых линиях, даже вдоль африканского побережья, их суда подвергаются нападениям христианских пиратов. «Странно, что все изменилось так стремительно», – подумал халиф.

Тому была причина, хотя халиф ее не знал. При всей своей величине Средиземное море все-таки больше похоже на озеро. Из-за доминирующих ветров и постоянного течения, несущего воды из Атлантики, чтобы восполнить убыль от испарения в почти замкнутом водоеме, там гораздо легче плыть с запада на восток, чем с востока на запад, а с севера на юг – легче, чем с юга на север. Первое обстоятельство давало преимущество халифу, а второе – его христианским противникам. Как только объединенные арабские флоты на севере были разгромлены, а базы захвачены, путь на юг стал открыт для жителей любой островной деревушки, желающих снарядить судно и отыграться за многовековой мусульманский грабеж на купцах из Египта и Туниса, Испании и Марокко.

«Нет, – подумал халиф. – Угроза торговле – это неприятность, но не она так тревожит меня. Кордовский халифат ни в чем не испытывает недостатка. Если заморская торговля прекратится, кое-кто разорится, зато разбогатеют другие, поставляя то, что мы привыкли покупать у египтян. Меня гневят потери кораблей и людей, но за них можно будет отомстить. Не это смущает мою душу».

Значит, новости о франках? Халиф не испытывал симпатий к прибрежным разбойникам, чьи гнезда разорил новый император франков. Разбойники не платили дань халифу, и среди них не было его родственников; многие в свое время сбежали от его праведного суда. Но именно здесь сидела какая-то заноза, которая не давала покоя халифу. Он не забывал слова пророка Мухаммеда: «О те, которые уверовали! Сражайтесь с неверными, которые находятся вблизи вас». Может быть, дело в том, что он, Абд эр-Рахман, пренебрег своим священным долгом? Недостаточно ревностно боролся с кафирами на северных границах? Не пришел на помощь тем мусульманам, которые выполняли заповеди пророка? Халиф прекрасно знал, почему нельзя трогать свои северные границы: добыча скудна, потери велики, вдобавок горы служат каким ни на есть щитом между его владениями и могучей империей франков. «С перемешавшихся в горах христиан, еретиков, евреев легче сдирать налоги, чем править ими, – подумал халиф. – Но может быть, в этом-то и ошибка».

«Нет, – решил Абд эр-Рахман, – эти неприятные новости заставят меня заново обдумать мою политику, но они не таят в себе большой угрозы. Леон и Наварра, Галиция и Руссильон, и прочие крошечные княжества падут, как только я протяну к ним руку. Может быть, уже в следующем году. Нет, главную причину нужно искать глубже».

Не могут ли это быть сообщения, поступившие от кади, главного городского судьи? В них действительно было что-то, глубоко задевающее халифа. Уже двадцать лет Кордову потрясали выходки то одного, то другого юного дурака или дурочки из христианского меньшинства. Они лезли на рожон. Они поносили пророка на рыночной площади. Они приходили к кади и заявляли, что раньше верили в заповеди пророка, но теперь нашли истинного Бога. Они пускались во все тяжкие и совершали проступки, за которые полагалась смерть от клинка палача. Потом приспешники объявляли их святыми и, если кади не удавалось проследить за сожжением нечестивцев, торговали их костями как реликвиями. Халифу доводилось читать священные книги христиан, и он прекрасно понимал, какое здесь напрашивается сравнение со смертью пророка Исы: римлянин Пилат очень не хотел приговаривать его к казни, но в конце концов был вынужден послать на смерть. Сколь много мир потерял оттого, что Пилат оказался слишком мягок! Судя по сообщениям кади, христиане пытались повторить ситуацию, провоцируя мусульман возмутиться и учинить в городе погром.

«Но суть дела опять же не в этом, – решил халиф. – Мой предшественник нашел лекарство от этой болезни. Христиане с легкостью готовы принять мученическую смерть, но гораздо хуже относятся к публичному унижению. Еще сам Пилат понял, как с ними надо обращаться: раздеть и публично высечь батогами. Потом с презрением отпустить домой. Это умиротворяло толпу мусульман и не позволяло сделать из наказанных ни святых, ни мучеников. Некоторые переносили экзекуцию с достоинством, другие малодушествовали, но очень немногих приходилось наказывать второй раз. Главное – не поддаваться на провокацию. Тот, кто действительно исповедовал ислам, а потом стал христианином, заслуживает смерти. А того, кто заявляет о своем мнимом обращении, чтобы подвергнуться казни, следует игнорировать».

«Но в этом-то и заключена суть дела», – вдруг понял халиф.

Он заворочался на ковре, и треньканье цитры моментально прекратилось. Халиф уселся поудобнее, и музыка очень осторожно зазвучала снова.

В исламе главное – шахада, исповедание веры. Тот, кто однажды при свидетелях принял ее, навсегда стал мусульманином. Всего-то нужно произнести слова: «Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его». «Ля иляха иль Аллах Мухаммад расул Аллах», – пробормотал халиф в стотысячный раз. Эти слова предписаны самим пророком. Их нельзя взять назад.

И все же пророку, да славится имя его, никогда не приходилось иметь дело с христианами, стремящимися к мученической смерти! Иначе он усложнил бы обряд!

Абд эр-Рахман спохватился. Вот почему ему так тревожно. Он чуть было не впал во грех. Еще немного – и ослаб бы в вере, начал бы критиковать пророка и думать о реформировании ислама.

Он поднял палец, изобразив, будто развертывает свиток. Не прошло и минуты, как перед ним молча застыл катиб, хранитель библиотеки. Халиф кивнул на подушку, предлагая Ицхаку сесть, и изогнул палец, чтобы принесли шербет и финики.

– Расскажи мне мутазилитах, – произнес он.

Ицхак, похолодев, осторожно разглядывал своего повелителя. Какими подозрениями вызван этот вопрос? Что нужно халифу, новые сведения или подтверждение собственных мыслей? Похоже, что новые сведения. Но не следует скупиться на проклятия еретикам.

– Мутазилиты, – начал библиотекарь, – были вскормлены недостойными приверженцами Абдуллы, врага вашего дома. Хотя к нынешнему времени даже в Багдаде, обители нечистых, они попали в немилость и были разогнаны.

Слегка сузившийся взгляд халифа подсказал Ицхаку, что пора переходить к сути.

– Основа их ереси такова, – продолжал он, – вера должна, как учили греки, подчиняться рассудку. Мутазилиты дерзко утверждают, будто Коран не вечен и может быть пересмотрен. Они заявляют, что вечен один лишь Аллах. А Коран, следовательно, нет.

Ицхак запнулся, боясь перегнуть палку. Как и многие ученые Кордовы, он всей душой сочувствовал тем, кто проповедовал свободу в поисках знаний, отвергал цепи хадита, традиции. Он давно научился скрывать свои симпатии. Однако сейчас хотелось рискнуть и рассказать о дилемме, как ее назвали бы греческие философосы-мудрецы.

– Да будет известно халифу, мутазилиты ставят нас перед трудным выбором, перед дилеммой, – продолжал он. – Если мы согласимся с ними, то признаем, что можно изменить законы шари, пути очищения. Но где же тогда проходит путь очищения? А если не согласимся, то придется считать, что Коран появился раньше самого пророка. Признав это, мы отнимаем у пророка честь создания Корана.

– А что думаешь ты сам, Ицхак? Говори откровенно. Если мне не понравятся твои слова, я сделаю вид, что не услышал, и больше не буду спрашивать.

Библиотекарь тяжко вздохнул, вспомнив, как знаменитый визирь халифа Гаруна аль-Рашида, выходя из дворцовых покоев, всякий раз хватался за голову – цела ли она?

– Я думаю, что в учении мутазилитов есть крупицы истины. Пророк был человеком, он жил и умер как человек. Часть из того, что он сказал, была от человека, а часть от Бога. Вполне допустимо, что часть, подсказанную его человеческим умом, можно изменять, как и любое человеческое творение.

– Но мы не знаем, где какая часть, – подвел итог халиф. – Вот и посеяны семена сомнений.

Ицхак опустил глаза, услышав в голосе халифа железные нотки определенности, которые так часто предвещали смертный приговор. Увы, он снова перешел границы допустимого.

Сквозь тонкие тенета наигрываемой рабыней мелодии во дворик проник топот ног. Халиф поднял глаза, зная, что никто не осмелился бы явиться к нему с вестью, которую он уже слышал. Из колоннады вышел гонец, приблизился, тяжело дыша, чтобы подчеркнуть свое усердие и быстроту, и низко поклонился.

– Вернулись посланные в страну магусов, – объявил он. – И не одни! С ними король магусов и эскадра необыкновенных кораблей.

– Где они?

– Вошли в устье Гвадалквивира, и часть их судов, те, что поменьше, идут вверх по течению на веслах. Они движутся быстро, почти так же быстро, как скачут наши лошади. Чужеземцы будут в Кордове через два дня, утром.

Халиф кивнул, щелкнул пальцами, чтобы визирь вознаградил вестника, и стал отдавать распоряжения о размещении гостей.

– Король, – сказал он под конец. – Король варваров. Не такая уж важная птица, но давайте постараемся поразить его воображение. Узнайте, что он любит: девочек, мальчиков, лошадей, золото, механические игрушки. Всегда найдется то, чем соблазнятся эти северные дети.

– Мне нужна показная пышность, – сказал Шеф советникам.

Он в неудобной позе примостился на днище одной из ладей Бранда. У семи его двухмачтовых кораблей, к изумлению арабов, оказалась слишком большая осадка, чтобы идти вверх по реке, и их пришлось оставить в устье. Путешествие продолжили пять ладей и неполных две сотни воинов, которых удалось на них разместить. Шеф составил сборные экипажи. На каждой ладье оставалось двадцать норманнов из ее постоянной команды, остальных перевели на боевые парусники, а с тех на драккары пересадили соответствующее количество арбалетчиков. Англичане, когда приходила их очередь браться за весла, вызвали немало хохота. Однако и викинги, и арбалетчики прекрасно понимали, что делают общее дело и от их слаженного труда боевая мощь объединенного отряда возрастает.

– И как же нам это устроить? – спросил Бранд.

Он, как и все остальные, был поражен богатством и процветанием страны, а еще больше – многочисленностью ее населения. Судя по тому, что рассказывали гостям, в одной только Кордове народу жило больше, чем во всей Норвегии. Двигаясь вверх по реке, они видели крыши дворцов и вращающиеся водяные колеса; насколько хватало глаз, все заполонили деревни и города.

– Мы можем приодеться, но шелковых рубах будет маловато, чтобы произвести впечатление на здешний люд.

– Верно. Мы не станем богато рядиться – в этом деле нас легко заткнут за пояс. Но пусть испанцы увидят, какие мы странные. И страшные. Думаю, у нас получится. Они не только увидят, но и услышат…

Когда ладьи пришвартовались и на берег стали выходить люди Пути, зеваки на пристани попятились в изумлении. Приказ Шефа был доведен до всех его спутников, и каждый старательно играл свою роль. Первыми на берег сошли викинги, сияя надраенными песком кольчугами. Все ростом не ниже шести футов, при ярко раскрашенных щитах и сулицах; за плечами висит топор с длинной рукояткой. Морские сапоги из козьих шкур они сменили на пехотные башмаки, подбитые железом. Воины тяжело топали, а Бранд и шкиперы громовыми голосами выкрикивали команды. Постепенно викинги выстроились в длинную колонну по четыре.