Король и император

Наконец ожидание закончилось. Шеф, учитывая серьезность своей миссии, полагал, что его сразу познакомят с Ибн-Фирнасом, летающим человеком. Но прошло немало дней, и причина заключалась, как объяснил переводчик Сулейман, не в чьем-то желании потянуть дело, а тем более унизить гостя, но в уважении к самому мудрецу. Халиф, конечно, мог приказать тому явиться и показать свое искусство, но предпочитал слать гонцов, дарить подарки и спрашивать, не соблаговолит ли достопочтенный встретиться с варваром, которого привели из далекой страны слухи об учености Ибн-Фирнаса, – словом, исполнял все принятые в Андалузии дипломатические ритуалы. И сам Ибн-Фирнас, уверял все тот же Сулейман, вовсе не имел намерения тянуть с ответом. Просто он боялся разочаровать гостя, ведь слухи о его славе, несомненно, были многократно преувеличены, пока дошли до далекого севера.

В ходе дальнейшего обмена гонцами выяснилось, что Ибн-Фирнас ждет ветра.

Шеф и его люди проводили дни ожидания, со все возрастающим любопытством гуляя по улицам Кордовы, – они впервые видели тысячи мельчайших примет развитой рыночной цивилизации. Например, телег, подвозящих ежеутренне продовольствие, было так много, что прибывающие в город двигались по одной стороне главной улицы, а убывающие – по другой, и притом у городского кади были помощники, которые весь день ничего не делали, только следили за соблюдением этого правила! Вечно вращающиеся водяные колеса, нории, поднимали воду из реки и изливали ее в каменные желоба, откуда воду мог брать любой бедняк. Строжайшим законам о сточных водах подчинялись даже самые богатые. Существовали специальные дома, где лечили больных; в городе проводились публичные диспуты, на которых мудрецы обсуждали одновременно Коран, иудейское вероучение и греческую философию; были аптеки, мечети, суды – в последних вершилось строгое и беспристрастное правосудие по законам шариата. Словом, было на что посмотреть. В короткий срок даже самые робкие перестали опасаться чужаков, а самые свирепые и жадные – думать о Кордове как о еще одном городе, который можно разграбить. Возникшее чувство правильнее всего было бы назвать благоговением: этим словом викинги обозначали не страх, а ощущение собственной ничтожности. Неужели здешние жители всемогущи?

Лишь немногие способны были преодолеть робость, разглядеть слабости и недостатки. По крайней мере, Шеф старался это сделать, хотя допускал, что им движет простая зависть. И вот пришло сообщение от халифа, что пора увидеть невозможное – летающего человека.

«Наверняка произойдет еще один несчастный случай, как с тем человеком в куриных перьях, – сказал себе Шеф, приближаясь к башне, с которой должен был начаться полет; его товарищи шли, расталкивая толпу; к этому они постепенно приучились в вечной сутолоке Кордовы. – Но сейчас имеются две добрые приметы, которых не было в тот день, когда подданный короля Альфреда прыгнул с башни. Во-первых, хотя и шли разговоры про ветер, как и тогда, никто не упоминал птиц и перья. А во-вторых, мы встретили людей, заслуживающих доверия, если мы со Скальдфинном что-нибудь понимаем в этом, – и эти люди уверяли, что пятнадцать лет назад видели полет. Не просто слышали, не просто были где-то поблизости. Видели своими глазами. Их рассказы если и не совпадают полностью, то сходятся в части времени и места».

Теперь перед ним была дверь башни, от напора любопытных зрителей ее охраняли стражники халифа в желтых и зеленых одеждах. Стражники убрали копья, завидев наглазную повязку и амулет короля франков, сопровождаемого жрецами в белом. Войдя в темное и холодное нижнее помещение, Шеф заморгал и сощурился.

Когда глаз привык к темноте, король увидел, что перед ним стоит хозяин башни, слегка кланяясь и прижимая к груди сложенные кисти рук. Шеф ответил тем же, поклонился, проговорил приветствие на своем неуклюжем арабском. Но в следующий момент он с изумлением понял, что встретивший его человек – калека. Несколько мгновений тот мог держаться прямо, а потом хватался за перекладину стоящей перед ним деревянной рамы. Когда надо было идти, он толкал раму и подтягивал себя к ней.

– Что у тебя с ногами? – с трудом выговорил Шеф. – Это из-за полета?

Араб улыбнулся, по-видимому не обидевшись.

– Из-за полета, – подтвердил он. – Полет прошел отлично, а вот приземление – не совсем. Видишь ли, я забыл одну вещь: что у всех летающих есть хвост.

Когда искалеченный Ибн-Фирнас пустился в нелегкий путь по лестнице, Шеф оглянулся на Торвина, Хунда и других жрецов с выражением сомнения и разочарования на лице.

– Ну вот, еще один человек-птица, – проворчал он. – Подождите, он сейчас покажет накидку из перьев.

Но на верху башни, на квадратной открытой площадке, возвышавшейся над крутыми берегами Гвадалквивира, не оказалось ни единого пера. И вообще не было видно приготовлений к прыжкам. Под ярким солнцем Шеф увидел, что Ибн-Фирнаса окружают слуги и помощники, в том числе участники экспедиции на Север: юный Муатья, а также вездесущий и незаменимый Сулейман. Одни склонились над небольшой лебедкой, другие держали на весу конструкцию из жердей и ткани. Рядом с Шефом сгрудились жрецы Пути, те немногие, кому разрешили посещение башни. Подойдя к краю площадки, Шеф посмотрел вниз и увидел уйму запрокинутых лиц. Там были почти все его люди, а гигантская фигура Бранда просто бросалась в глаза. Шеф отметил, что рядом с Брандом, по-прежнему в чадре, стоит Свандис, хотя эти двое стараются не смотреть друг на друга. Бранд принял от своего лекаря и приятеля Хунда поручение охранять эту женщину, но категорически не желал общаться с ней. Это лицо Ивара, признался он, бередит старую рану в животе.

– Первым делом мы сделаем вот что, – услышал Шеф слова Ибн-Фирнаса. – Не соизволит ли король франков взглянуть? Итак…

Мудрец скомандовал, и человек у лебедки начал стравливать бечеву. Воздушный змей поднялся, поймал ветер и стал набирать высоту, насколько пускала бечевка. Шеф глядел с интересом. Это была открытая спереди и сзади коробка, ее четыре стенки состояли из натянутых на жерди кусков ткани, в которых тут и там были прорезаны отверстия.

– Это, разумеется, не более чем игрушка для детей, – продолжал Ибн-Фирнас. – Змей может поднять только собственный вес. Но обратите внимание, что бечева удерживает его открытой стороной к ветру. Управлять развернутым вдоль ветра змеем гораздо проще. Казалось бы, развернувшись поперек ветра, змей сможет плыть по небу, как парусник, но – увы! – тогда хозяином становится ветер, а не человек. Так случилось со мной. Теперь я бы поступил по-другому.

До Шефа донеслись крики толпы, увидевшей воздушного змея. Люди заполнили берег реки, кое-кто из них поднялся почти до высоты башни по крутому склону, уходившему в сторону тысячи минаретов Кордовы.

– Итак, с воздушным змеем тебе все понятно?

Шеф кивнул, ожидая дальнейших объяснений. Но Ибн-Фирнас подошел к лебедке, достал нож и полоснул по бечеве. Освобожденный воздушный змей устремился вверх, клюнул и, развернувшись поперек ветра, стал снижаться, беспорядочно крутясь и раскачиваясь. Двое застывших в ожидании слуг вскочили на ноги и побежали вниз по лестнице, чтобы разыскать и принести игрушку.

– Теперь мы сделаем кое-что посложнее.

По сигналу четверо слуг вынесли еще одну конструкцию. Она имела такую же форму. Эта открытая с обоих концов коробка из натянутой на жерди ткани была в два раза больше и заметно прочнее. А внутри висел своеобразный гамак с куском материи. С каждого бока выступали короткие крылышки. Шеф был озадачен.

Через толпу слуг прошел маленький мальчик и с сосредоточенным выражением лица остановился перед новым змеем. Ибн-Фирнас погладил ребенка по голове и заговорил по-арабски, слишком быстро, чтобы Шеф мог разобрать. Мальчик в ответ кивал. И вот два темнокожих великана быстро подхватили его и опустили внутрь коробки. Подойдя ближе, Шеф увидел, что ребенок расположился в гамаке; голова возвышалась над краями змея, руки держались за рукоятки. Когда мальчик их поворачивал, крутились матерчатые крылья по бокам коробки.

Четверо слуг осторожно подняли змея, развернули по ветру и поднесли к краю башни. Люди у лебедки принялись крутить ворот, выбрали ярд-другой слабины. Шеф услышал, как толпа восторженно взревела и постепенно затихла.

– Это не опасно? – негромко обратился он к Сулейману, не доверяя своему знанию арабского. – Я не хочу, чтобы малыш погиб по моей вине.

Сулейман переговорил с Ибн-Фирнасом. Тем временем мальчик с сосредоточенным лицом сидел над краем пропасти, а ветер уже тянул змея в воздух.

Переводчик обернулся к Шефу:

– Ибн-Фирнас говорит, что, разумеется, все в руках Аллаха. Но еще он утверждает: пока трос держит змея, никакого риска нет. Опасно будет, если они отпустят веревку, отправят мальчика в свободный полет.

Шеф кивнул и отступил. Заметив его жест, Ибн-Фирнас в последний раз проверил силу ветра и дал знак слугам. Те, крякнув, подняли змея на вытянутых руках, дождались, когда его подхватит ветер, и разом отпустили.

Мгновение змей скользил вниз вдоль стены башни, затем поймал восходящий поток и взмыл. Прислуга лебедки выпустила десяток ярдов бечевы, затем еще столько же… Змей медленно поднимался в небо, над его верхним краем все еще можно было различить маленькое личико. Шеф наблюдал, как слегка изгибаются и поворачиваются крылья, как змей поднимается на дыбы, затем останавливается, выравнивается. Ветер качал коробку вверх и вниз, но, похоже, мальчик был в состоянии управлять змеем, удерживать его в нужном положении. Если эта штуковина завалится слишком сильно, как та, предыдущая, когда перерезали бечеву, мальчика выбросит из гамака, подумал Шеф. Но нет, качка была не настолько сильна. Не страшнее, чем у корабля в неспокойном море.

Ибн-Фирнас молча протянул Шефу трубку, похожую на ту, которой хвастался Муатья. Так же без слов он показал, чем она отличается от той подзорной трубы, – одна половина могла надвигаться на другую, скользя по смазанной жиром коже. Ибн-Фирнас выразительно прищурил глаз, сдвигая и раздвигая инструмент. Шеф взял у него трубу, направил на змея, подвигал части, настраивая фокусировку.

Вот он, мальчик. Высунув от усердия язык, сосредоточился на управлении рукоятками, старается ровно держать змея относительно набегающего потока воздуха. Во всяком случае, нет сомнений, что змей способен нести его вес.

– Как далеко можно отпускать змея? – спросил Шеф.

– Насколько хватит веревки, – ответил Сулейман.

– А что, если ее перерезать?

– Он спрашивает, не хочет ли король франков сам увидеть.

Шеф убрал от глаза трубу, нахмурился.

– Нет. Если так уже делали, я предпочел бы просто услышать, что тогда произошло.

Он снова прильнул к трубе, не слушая долгий диалог. Наконец Сулейман обратился к нему:

– Он говорит: пятнадцать лет назад змея впервые отпустили в свободный полет с мальчиком внутри. Закончилось это благополучно, и тогда сам Ибн-Фирнас рискнул взлететь. Он говорит, что узнал три вещи. Во-первых, гораздо легче управлять полетом против ветра, чем по направлению ветра. Во-вторых, для управления крыльями нужен навык, который мальчик приобрел после многих полетов на привязи, а самому Ибн-Фирнасу не хватило на это времени. Он говорит: тело должно реагировать быстрее, чем разум успеет отдать приказ, а этому сразу не научишься. В-третьих, он понял, что нужно было поставить крылья, чтобы управлять боковой качкой с боку на бок, а не только продольной, то есть поворотами вверх и вниз. Когда Ибн-Фирнас летел вниз вдоль реки, змей завалился набок, и выправить его движение не удалось. И вместо того чтобы грациозно приводниться, как водоплавающая птица, он рухнул кувырком на скалы. С тех пор он не может ходить без опоры, хотя его лечили лучшие хирурги Кордовы. Он считает, что его ноги – жертва Аллаху за приобретенное знание.

– Спускайте мальчика, – сказал Шеф. – Скажи достопочтенному мудрецу, что я безмерно признателен за увиденное и преклоняюсь перед его решимостью все испытать самому. Скажи, что мы бы очень хотели сделать точный рисунок его змея. Мы найдем более подходящее место для испытаний, чем каменистый берег Гвадалквивира. А еще скажи, что нас восхищают трубы со стеклами и мы не прочь освоить искусство их изготовления. Интересно, как он до этого додумался.

– Ибн-Фирнас говорит, – был ответ, – что линзы, которые делают маленькие буквы большими, нам известны с незапамятных времен. Остальное было делом настойчивых попыток.

– Сделали старое знание новым, – с глубоким удовлетворением произнес Шеф. – Он умнее, чем его ученик.

В одной из крошечных каморок, которых так много в Кордове, напротив открытого окна сидел, скрестив ноги, человек. Его руки беспрестанно сновали – он шил, и шов выползал из-под иголки, как живая змея. На работу он и не смотрел, его взгляд не отрывался от улицы. Портной замечал все, что там происходило. Еще один человек сидел в углу, его нельзя было увидеть снаружи.

– Ты хорошо рассмотрел? – спросил портной.

– Да. Они все время шляются по городу, пялятся, как мартышки. Выше пояса на них только облегающие рубахи, а у многих даже нет рукавов. Они бы ходили голые, как свиньи на солнцепеке, если бы кади им позволил. Легко увидеть, что у них надето на шее. А к королю франков я стоял так же близко, как к тебе.

– И что же ты увидел? И что услышал?

– Все чужеземцы носят на шее серебряные талисманы. Чаще всего это молот, встречается рог, а также фаллос или кораблик. Есть и более редкие символы: яблоко, лук, пара непонятных палочек. Их обычно носят те чужеземцы, которые покрупнее, они еще вошли в город в кольчугах, но яблоко только у коротышки в белых одеждах, которого называют лекарем.

– А что же у короля?

– Он носит graduale, Грааль. В этом не может быть сомнений. Я стоял так близко, что чувствовал запах пота от его рубашки. Это Грааль. На нем три ступеньки справа и две – слева. Верхние на одной высоте, словно перекладина креста. А ступенька под ними расположена справа – для того, кто смотрит.

«Значит, слева для того, кто носит Грааль», – подумал портной, не отрываясь от шитья.