Сошедшие с ковчега

Сошедшие с ковчега
Гарри Зурабян

Роман о семье, о том, что составляет основу мира армянина. Теряя все, он будет с неистовством защищать свою семью, свой род, то, с чего для него начинается Родина.

Гарри Зурабян

Сошедшие с ковчега

Посвящается памяти жертв геноцида армян в Османской Империи 1915 г.

РОДИНА ОТ СЛОВА РОД

Жизнь пишет сюжеты, которые часто кажутся книжными, надуманными, в то же время талант писателя придумывает миры, в существование которых веришь больше, чем в реальность. Читая книгу «Сошедшие с ковчега», я ловил себя на мысли, что все описанное в ней предстает перед читателем как документальная хроника событий. Было ли на самом деле то, о чем написал автор? А именно описанная в романе трагедия одной армянской семьи, прошедшей ад геноцида. Строго говоря – нет. На то и художественное историческое произведение, чтобы словом построить образ прошлого, способный заставить пережить его совместно с героями книги. Сила таланта Гарика Зурабяна в том, что он сумел в судьбе одного рода отразить великую трагедию целого народа – геноцид армян в Османской империи.

Наверное, не случаен сюжет романа. Он о семье, о том, что составляет основу мира армянина. Теряя все, он будет с неистовством защищать свою семью, свой род, то, с чего для него начинается Родина.

Человеческий разум не в состоянии осознать и прочувствовать трагедию уничтожения в масштабах, когда смерть исчисляется миллионами. Статистика – лишь цифры, а смерть конкретного человека с его индивидуальной болью и трагедией переживается острее, бьет в самое сердце. Гарику Зурабяну это удалось. Он пишет историю семьи так, будто история записана со слов прадеда или бабушки, прошедших все дантовские круги страданий. Возможно, именно такой конкретной истории и не было, но точно были тысячи подобных, рассказанных детям и внукам теми, кто выжил в тотальном уничтожении целого народа. Эти истории, как хачкары с родниками, воздвигаются в каждой армянской душе, чтобы все мы помнили и знали, не отчаивались, но верили, что победим и вернем Арарат.

Еще подростком я впервые узнал об этой трагедии от отца, потом прочел много разных книг. Но больше всего поразили документы – свидетельства преступлений против человечности. Потрясение было настолько огромным и ошеломительным, что я не мог держать и до сих пор не держу книги о геноциде в своей библиотеке. Мне кажется, что дом наполняется образами замученных людей. Но в моей библиотеке собраны книги, которые, на мой взгляд, должны быть в каждой армянской семье: «Книга скорбных песнопений» Нарекаци, исторические романы Раффи и Мурацана, «Вардананк» Дереника Демирчяна, «Неумолкаемая колокольня» Паруйра Севака, душевная проза и поэзия Ованеса Туманяна и многие другие, которые пробуждали у меня чувства любви к родине и народу. Рядом с ними найдет для себя достойное место книга Гарика Зурабяна. Возможно, она не столь эпохальна, как труды великих мастеров армянской литературы, но является достойной книгой подмастерья, который, я надеюсь, удивит нас новыми открытиями своего таланта. Особенно приятно осознавать, что в дали от Армении, в далекой Керчи, не в самые спокойные времена, вечерами после работы сидел человек, думал и писал о судьбе своего народа. Словом, он зажигал лампаду и подливал в нее масла, чтобы огонь надежды не угасал. Чтобы потом приходили другие, читали книгу и воодушевленные несли свет сквозь века словом, делом, созиданием.

Книга Гарика Зурабяна вернула мне спокойствие человека, который пережил горе потери, но понимает, что надо жить дальше. Однако главное не в этом, а в том, что, даже погибая, можно побеждать своего врага. Более того, история не завершилась, и кто знает, как она еще может развернуться, – и это еще один урок от прочитанной книги.

У нашего народа достаточно духа и упорства, чтобы пройти дорогу до Арарата, и кто нам может это запретить. Даже если турки сравняли бы его с землей, то они не смогли бы стереть его из нашей памяти, нашей истории, нашей судьбы.

Я глубоко убежден, что настанет день, когда Арарат будет с нами. Книга Зурабяна не только вселяет эту надежду, но и приближает этот день. Такие книги – и знамя в руке фидаина, и камень в цитадели, которую он защищает, и кров, где он обретает уверенность в будущем.

Прошло сто лет с тех черных дней. Но разве это срок для тысячелетней истории армянского народа? У нас свой крест, и мы его несем. Как Христос воскрес, так и у нашего народа есть надежда на спасение, а иначе зачем Господь ниспослал на нас испытания и все же спас.

В 2015 г. жертвы Геноцида армян были причислены к лику святых мучеников. Жизнь будет пытать нас снова и снова и землетрясением, и войной, и блокадой, как точит базальт великой горы зной и холод. Но пока рука мастера проходит резцом по камню и вырезает буквы нашего алфавита, пока в армянском храме звучит молитва, пока не иссякла воля народа к жизни, мы, сошедшие с ковчега на твердь легендарной горы, будем длиться в веках.

Доктор философских наук, профессор

Олег Габриелян

Все – суета. Все – проходящий сон.
И свет звезды – свет гибели мгновенной.
И человек ничто. Пылинкой в мире он.
Но боль его громаднее Вселенной.

    Аветик Исаакян,
    армянский поэт
По себе можно познать других;
По одной семье можно познать остальные;
По одному царству можно познать все.

    Лао-цзы,
    даосский мудрец

ПРОЛОГ

1988 год, декабрь.

Армения, г. Ленинакан

Расслабившись, он сидел, откинув голову и закрыв глаза. Иллюзия сна. Сна, которого в ближайшее время будет не хватать. На память пришли Алжир, Бейрут, Италия, Мексика, Сальвадор. Пять кругов ада. Пройдет минут двадцать, и ему предстоит шагнуть в шестой. Судя по отрывочным сведениям, этот круг будет стоить всех предыдущих.

Словно отвечая его мыслям, послышался голос полковника:

– Город под нами. Идем на посадку. Приготовиться.

В его тоне он уловил легкое, едва обозначенное волнение.

«Сколько не старайся, к нашей службе тяжело привыкнуть, – подумал он, глядя сквозь иллюминатор вниз. – Никогда нам не приблизиться к невидимой черте, переступив которую человек полностью лишается чувств. А как иногда хочется, чтобы однажды так случилось. Видеть, слышать, обонять, осязать, но ничего при этом не чувствовать – сердцем и душой. Внешне сосредоточенные, бесстрастные, привыкшие обходиться минимумом слов и скупыми жестами – на первый взгляд мы кажемся сильными и волевыми. Но случись кому, заглянуть в наши сны, в них редко проявляются гармония и жизнь, чаще – разгром, сумятица, хаос и смерть».

Чуть подавшись вперед, он ощутил на лице холод от стекла. Зимний, забортный воздух, как уставший странник, в тщетной надежде льнул к призрачному, кратковременному теплу салона. На миг ему почудилось, будто небо и земля поменялись местами.

Город под нами…

Но города не было! Вместо него – пугающая бездонным провалом черная дыра, поглотившая в себя бесконечность пространства. Различимые кое-где огоньки от костров изредка вспыхивали во тьме, порождая ассоциацию с угасающим светом звезд или крохотными осколками разбитого зеркала. Звезда древнего Гюмри угасла. Разбилось зеркало, столетиями отражавшее лик славного Адександрополя.

Для него это были не безликие имена одного из чужестранных городов. Узнав о землетрясении, он прервал отпуск и вернулся на базу в Марсель, где их подразделение готовилось вылететь в Армению. Конечным пунктом командировки значился Ленинакан, о существовании которого его коллеги ранее даже не догадывались. Но только не он. Впрочем, и он воспринимал этот город в старинной ипостаси, как Гюмри, а позднее – Александрополь. Эти названия он не раз слышал из уст бабушки Гаянэ и дедушки Ованеса. А ведь были еще другие: Урарту, Месопотамия, Киликия, Карс, Баязет, Эрзерум, Муш, Сасун, Ван, Арарат. Много, очень много названий, вызывавших в душе необъяснимую грусть, но одновременно – столь же необъяснимую радость, надежду на встречу с чем-то неизбывно родным и прекрасным. Вместе с тем – он хорошо это помнил – в детстве ему порой снились сны, чем-то схожие с нынешними. В них мир его детства, наяву наполненный светом, любовью и счастьем, внезапно оказывался вовлечен в страшный смерч первородного хаоса, где лились потоки крови, мелькали искаженные лютой ненавистью лица, а смерть была безжалостной и единственной владычицей всего сущего.

В свое время он получил блестящее образование, на которое мог бы рассчитывать молодой человек, происходивший из семьи, чья родословная уходила корнями в поистине незапамятные времена: князей – потомков армянских царей и французских рыцарей-крестоносцев. Судьба щедро наделила его талантами. Причем проявлялись они и в гуманитарной сфере, и в естественно-научной. Что же до возможностей, они определялись самим фактом его рождения в аристократической семье. Но неожиданно для всех он выбрал для себя стезю военного спасателя. Это был первый и пока единственный случай, когда он пошел наперекор мнению семьи, где авторитет старших, их слово являлись незыблемыми и не подлежали обсуждению.

Стеснительный и застенчивый от природы, он проявил не свойственную ему настойчивость и упрямство. Правда, не прошло и пары лет, и главы семейств – по отцовской и материнской линии – признали его выбор, как и обрели право гордиться сыном и внуком – Эдмоном Лазорио.

…Из разговора с сотрудниками ереванского аэропорта Звартноц было известно, что аэродром Ленинакана также пострадал в результате землетрясения. Поврежденными оказались здание вокзала, взлетно-посадочная полоса, отсутствовали связь и энергоснабжение. Но уже на вторые сутки после катастрофы аэропорт начал принимать самолеты. Воздушный мост действовал на пределе – и человеческих возможностей, и технических. Но об этом никто не думал, все было подчинено главному: спасти как можно больше пострадавших людей.

Борт, на котором они прибыли, садился почти во мраке. Самолет начал заход на глиссаду. Над слабо отсвечивающей взлетно-посадочной полосой стелилась густая дымовая завеса. В отблесках тусклого света, под резкими порывами ветра и снежной кутерьмы, она колыхалась, словно живая, временами принимая очертания мифических животных или невиданных, инопланетных существ. И единственным знакомым и узнаваемым в этой печальной аллегории конца света виделся пусть приглушенный, но постоянный свет в диспетчерской аэропорта. Он был сродни маяку, чей огонь – живительный глоток надежды для тех, кто испил до дна боль и горечь земных дорог. Для тех, кто еще жив, кто обязан выжить и жить – во имя и за всех, кому уже не суждено.

Эдмон не мог не восхититься мастерством пилотов и диспетчеров, сажавших самолеты в сложных метеоусловиях. Вдобавок, учитывая особенности горного рельефа, аэродром располагался на высоте почти полутора километров над уровнем моря. В сумерках и ночью в составе экипажей бортов, летящих в Ленинакан, были только советские летчики. Это вселяло уверенность на благополучный исход полета. Итак, полет завершился, они – на земле.

Их разместили в здании местного райкома партии. С первой минуты они принялись обустраиваться. Все необходимое для работы и жизнеобеспечения привезли с собой. Это были автономные источники питания, оборудование, палатки, спальные мешки, пайки, вода, лекарства и, конечно, их неизменные тринадцать помощников – собаки-спасатели. А потом началась работа: бессонная, изнурительная, изматывающая большей частью, скорбная. Иногда она приносила кратковременную, нежданную радость, поэтому последняя ценилась особенно дорого. Как, например, в тот день, когда посчастливилось достать из завалов чудом уцелевшую беременную женщину, у которой им же пришлось принимать роды. Надо было видеть восторженные лица собравшихся людей, слышать их приветственные, ликующие голоса, когда Пьер Кабю – врач бригады, с улыбкой на уставшем лице поднял вверх на руках новорожденного мальчика.

К сожалению, подобные случаи происходили все реже, а чаще им выпадала нелегкая участь поднимать на поверхность мертвых. Это была одна из печальных, но непреложных истин: как правило, результативными считаются первые сутки, два, три дня. Потом вероятность спасения живых людей тает с каждым часом, ее остается все меньше.

Новый день начался обычно. Если такое выражение применимо к ситуации, составляющей неотъемлемую часть жизни спасателей. Всегда найдутся те, кто не прочь обвинить их в «толстокожести», равнодушии, а то и цинизме. Но профессионал тем и отличается от других людей: для него не существует внутренних и внешних эмоций. Его мысли, чувства и силы сосредоточены на том, чтобы выполнить свою работу на профессионально качественном уровне. Включение в окружающий мир, полный человеческих страданий и горя, приходит потом, но это, как говорится, не для прессы. Этого никто не должен видеть и слышать. Внутренний мир спасателей – такое же таинство, как рождение или смерть. Им, как никому, ведомы изначальные истины бытия. Внутренним чутьем они обострено ощущают, насколько хрупкой и беззащитной бывает человеческая жизнь, как трудно ей обрести «второе рождение», но как легко угаснуть и оборваться.

Группа французских спасателей из семи человек только что прибыла на базу, расположившись на отдых в одной из комнат райкома. Перед тем, на протяжении восемнадцати часов, они работали в успевшем приобрести печальную славу «Треугольнике». Так в Ленинакане называли район панельных девятиэтажных домов. После землетрясения они в одночасье превратились в некрополи. Ныне микрорайон походил на древние курганы-могильники, только из щебня, мусора, кусков бетона и арматуры, нагромождения перекрытий. Словом, жуткая фантасмагория, изваянная рассвирепевшей стихией над многочисленными останками людей.

Эдмон как раз пригубил первый глоток обжигающе горячего кофе, когда в коридоре послышались громкие, возбужденные голоса. Он взглянул на стоявшего рядом Кабю, тот понимающе вздохнул и сочувственно покачал головой. В отличие от них, местные жители, настроенные эмоционально и экспрессивно, общались в основном на резких, повышенных тонах. Впрочем, их можно было понять. Отныне и до скончания дней жизнь, быт и судьбы этих людей неизменно будет оцениваться с приставками «до» и «после». До – у них было все, после – не стало ничего.

В комнату заглянул переводчик Марат Овсепян, студент-пятикурсник, прикомандированный к их группе из Ереванского университета.

– Понимаю, вы столько времени без отдыха, – виновато начал он. – Но, пожалуйста, помогите! – его умоляющий взгляд был красноречивее любых слов.

Марат чуть сдвинулся в сторону, освобождая проход. Рядом с ним показался молодой мужчина лет тридцати. Эдмон окинул его быстрым взглядом, у него возникло ощущение, будто однажды они уже встречались. Черты его лица показались смутно знакомыми.

С детства он обладал хорошей памятью, в том числе на лица. И хотя за несколько лет службы в спасательной бригаде Лазорио повидал сотни людей, он мог бы вспомнить многих, с кем его сводила судьба в тех или иных ситуациях. Сейчас же, внимательно глядя на незнакомца, которого привел Марат, Эдмон уверился, что ранее никогда его не видел. Но при этом – вот ведь странность! – был убежден, что стоявший перед ним мужчина ему знаком.