Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века)

Письма от Якова одно за другим напоминали о необходимости учить сына.

И вот мать пошла к нотариусу с казначейской книжкой, получить содержание на обучение. Нотариус внимательно рассмотрел подпись на документе и предложил зайти на следующий день.

Решение было такое:

– Согласно указаниям его сиятельства, деньги даны для учения. Как глубокомысленный и дальновидный человек, он предусматривает полный курс обучения до получения университетского диплома. Следовательно, вы будете получать из этой суммы только необходимое для оплаты за право учения. Казначейство будет переводить на счёт школы необходимую сумму. Содержание, приобретение книг обеспечиваете вы сами.

Пришлось занять денег и справить одежду, приобрести учебники. Наконец, мать вместе с Ганей направились в канцелярию городского училища. Директор училища внимательно прочитал заявление, долго критически рассматривал невзрачно одетую просительницу

– А почему, сударыня, вы непременно хотите, чтобы ваш сын учился именно в нашем училище? Почему бы ему не пойти в церковно-приходскую школу? Вы знаете, что в нашем училище находятся дети самых достойных родителей?

Мать показала директору казначейскую книжку и объяснила, что граф просил его крестника обучать в лучшей школе.

– А, это меняет положение. Секретарь, запишите мальчика как крестника графа Черноты де Бояре-Боярские, не указывая цензового и сословного состояния родителей.

Вот Ганя переступил порог Городского училища и вошёл в просторный светлый класс. Вскоре туда пришла молодая, очень красивая учительница, у неё был чудесный голос. Серьёзность, доходившая до строгости, чередовалась с шуткой. Учительница познакомилась с каждым школьником отдельно, познакомила их с правилами поведения в школе. Построившись парами, мальчики пошли на молебен.

Священник произнёс торжественную проповедь, инспектор училища сделал наставление о поведении и прилежании, и всех отпустили домой.

Учение давалось Гане легко. Он имел уже некоторую подготовку, по характеру был усидчивым и настойчивым. Большую часть времени он проводил за чтением. С детьми не дружил, потому что социальное положение ставило его в положение мальчика, с которыми родители обычно запрещают своим детям общаться. Он относился к разряду «кухаркиных детей» или «уличных мальчишек».

Но состав класса не был однородным по социальному составу.

Здесь учился Засорин, который приезжал на занятия в шикарном экипаже с дутыми шинами. Серый в яблоках орловский рысак шёл, красиво выбрасывая ноги. На облучке сидел ямщик, одетый а-ля рюс. Горничная помогала мальчику раздеться и несла за ним в класс корзинку, где помещалась еда на большую перемену.

Учился Догаев – сын городского протоиерея. Речь его была исключительно вежливой, манеры были великолепны, но ко всем он относился свысока, а к некоторым ученикам более низкого происхождения – с явным пренебрежением. Когда Гринберг заметил ему, что тот поступил несправедливо, Догаев ответил, что высшей несправедливостью считает обучение людей иудейского происхождения в русской школе.

Учился Курочкин – сын торговца мануфактурой – мальчик, оплывший жиром, тупой до последней степени. Его не увлекало ничто, кроме еды. Ел он обстоятельно. Во время большой перемены он доставал мясо, рыбу, пироги, ел не спеша, собирая крошки, облизывая пальцы.

Но в классе были и отверженные, которых никто не брал в товарищи. С ними-то и дружил Ганя. Это были: татарин Ратиков – сын скотопромышленника, Гринберг – сын детского врача, Касаткин – горбун, застенчивый мальчик, мать его содержала ресторан, а её покровителем был крупный заводчик Сидоров. Все они сидели на последних партах.

Ганя сидел с Рафиковым, который писал изумительно красивым почерком и учил этому Ганю. Касаткин и Гринберг сидели впереди них, но все они были связаны общей отверженностью. Чаще всего они не выходили на перемены.

Их появление на перемену в зал часто кончалось неприятностями. Иногда великовозрастные ребята хватали Рафикова и Гринберга и натирали им губы свиным салом. Гане прикалывали на спину бумажку с надписью «антихрист» или резали на спине одежду.

Иногда Догаев язвительно сообщал залу:

– Господа, обратите внимание на трогательную дружбу жида, татарина, антихриста и урода. Высшее общество нашего класса.

Когда учительница, Нонна Степановна, пробовала объяснить Догаеву и его компании, что их поступок низок и подл, Догаев поднялся с парты и направился к двери:

– Я не могу нарушать законы школы, если даже в ней учат любви к татарам, жидам и христопродавцам, но и оставаться в такой школе не желаю. Постараюсь нанять учителя и учиться дома.

Догаев был возвращён в класс инспектором училища. Догаев галантно поклонился и сказал Нонне Степановне:

– Извините, Нонна Степановна, я не хотел вас обидеть.

– Вы не меня обидели, и не передо мной вам надо извиняться.

– Господин инспектор избавил меня от необходимости унижаться перед этой компанией.

На уроке закона божия Догаев обратился к священнику:

– Батюшка, равны ли перед богом иноверцы и люди, не исповедующие христианскую религию?

– Глубокомысленный вопрос, чадо. Священное писание объясняет сей вопрос так: и проклял Ной Сима и Хама, и сказал им, что они вечно будут рабами брата своего и дети их рабами детей Иофетовых. На сынах племени иудейского лежит второе проклятие бога, и нет им спасения, доколе не отрекутся они от еретической веры своей. Людям же христианского происхождения, отошедшим от учения Христа нет прощения ни на том, ни на этом свете.

– Значит, можно бить жидов и татар? – прогудел голос Курочкина.

– Понеже раб покоряется воле господина, он достоин поощрения, но раб, восставший против власти, установленной господом богом, достоин возмездия. Дети мои, враг церкви господней изощряет ум свой в науках, чтобы пошатнуть веру христианскую, но душа человека божия не пойдет по их стопам. Суровая кара да обрушится на врагов церкви христианской. Аминь!

Витиеватая речь священника не помешала усвоить её примитивный смысл. Рафиков и Гринберг были избиты. Виновные не были наказаны.

Невзлюбил священник и Ганю.

На уроке закона божия, когда батюшка рассказывал о причине распри между Каином и Авелем, Ганя спросил:

– Батюшка, а как они зажигали огонь?

– Возносили молитву господу богу, и он посылал им пламя небесное.

– А в учебнике третьего класса написано, что первобытные люди огонь добывали трением.

Священник с рассвирепевшим лицом подошел к Гане, взял за ухо и повел в учительскую.

– Еретик подлый, отцовская закваска антихристова, слову божьему не веришь.

Ухо горело от боли, сознание отказывалось понимать причины батюшкиного гнева и крика инспектора. Батюшка требовал исключения из школы, но Нонна Степановна уговорила священника. Отправляя Ганю в класс, она объясняла ему:

– Христианская вера – понимаешь? Значит надо верить, а огонь первобытные люди добывали трением.

Первый и последний урок музыки

После уроков Ганя зашёл в библиотеку и взял книжку. Она обещала быть интересной. Рисунков было много, и они показывали, как люди тянут по льдинам санки, как бьются они с моржами, стреляют белых медведей, корабли, затёртые льдами с обледеневшими снастями, над кораблём причудливой лентой извивается северное сияние, а вот обледеневшие трупы людей, прислонившиеся к ледяной стене. Ганя заинтересовался. Уселся на подножку вешалки, просмотрел иллюстрации, решил прочесть начало и забыл об окружающем.

Вдруг он услышал звуки рояля. Это была простая задушевная мелодия. Словно в вечерний час мерно звучит звон церковных колоколов. Но это был только фон, на котором переливалась мелодия глубокая человеческая тоска. Эти простые и чудные своей выразительностью звуки захватили Ганю. Он медленно поднялся на второй этаж и заглянул в приоткрытую дверь учительской.

Нонна Степановна играла на рояле. Она сидела спиной к двери, и Ганя решил воспользоваться этим, чтобы постоять и послушать, но она заметила мальчика, который отражался в трюмо, стоявшем напротив неё. Учительница вдруг оборвала игру и повернулась на вращающемся стуле так неожиданно, что Ганя растерялся. Нонна Степановна подозвала его к себе.

– Тебе нравится музыка?

– Да, очень. Особенно вот эта, как будто бы в субботу вечером всё тихо и звучат колокола. Тогда грустно бывает, вот так же, как вам.

– Глупенький, откуда ты взял, что мне грустно? А может, и грустно. Но это неважно. Хочешь, я сыграю тебе весёлую песенку? Ты был на водяной мельнице? Вот слушай: мельница в яркий солнечный день, брызги воды, стук жерновов…

Словно белые чайки, летали руки над клавишами рояля и выхватывали блестящие, как брызги вода, озорные, задорные звуки.

– Хорошо? А ты какую песенку больше всего любишь?