Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века)

«В день Вашего пятидесятилетия я случайно обнаружил сабо, которые валялись в комнате, где Вы жили в детстве. Пусть они напомнят Вам о том, кто Вы есть».

    Дон Мигуэль дель Алонсо

Маэстро опустил голову.

– Боже мой, как зло посмеялись над вами, синьор…

Маэстро поднял голову и улыбнулся.

– Что ты, милая синьорина. Нам прислали тысячу, несколько тысяч песет. Вот они.

И маэстро постучал сабо друг о друга.

– Не унывай, птичка. Никого не пускай ко мне, пока я не выйду сам.

И маэстро закрылся в своей комнате.

Целую неделю пробыл он у себя, забывая про еду, про сон и отдых. Девушка подавала ему кушать в приоткрытую дверь и с тревогой прислушивалась к тому, что делается за дверью. А там слышалась не музыка, а шум столярных инструментов.

Через неделю маэстро вышел в столовую.

– Ну, как, синьорина, ваш Чезаре жив? Где он?

– Он здесь, синьор.

– Чезаре, беги к хозяину театра и скажи, что я хочу видеть его.

– С радостью, синьор, выполню любую вашу просьбу.

– А теперь, девушка, подай лучшей еды и лучшего вина. Я выпью за человека – не за того, каким он родится, а за того, каким он может стать.

Хозяин театра поспешил явиться.

– Я хочу дать концерт, – объявил маэстро.

– Вы делаете меня счастливым! А как счастлива будет публика!..

– Концерт будет только для аристократии. Цена билета – сто песет, количество билетов – сто штук.

– Я не узнаю вас, маэстро. Вы всегда любили народ.

– Значит, в данном случае это будет не любовное свидание. Вот текст афиши.

– Маэстро здесь… Вы, очевидно, ошиблись…

– Нет, это ошибся Дон Мигуэль дель Алонсо.

– Но тут написано, что будет исполнено на сабо…

– Да, это так.

– Оригинально, но…

– Они заплатят за сабо не тысячу, а сотни тысяч песет.

Билеты были распроданы заранее. Желающих было больше, чем билетов, и их перепродавали по 250—300 песет. Зато в зале находился цвет аристократии.

Каждая пьеса маэстро награждалась бурей аплодисментов. Наконец, был объявлен последний номер. Зал замер в напряжении.

– Синьоры, в день моего пятидесятилетия один из породистых невежд решил подшутить надо мной и прислал мне мои сабо, которые я носил сорок лет тому назад. Вот один из них… Да, они некрасивы и, смею вас уверить, неудобны для того, чтобы носить на ногах. А теперь посмотрим, что можно сделать из этих сабо. И он вынул новенькую скрипку.

– Из второго я сделал скрипку и сыграю вам гимн человеческому разуму…

– Чезаре, вот это мой вам свадебный подарок. Это – откуп от военной службы, а это поможет вам свить гнёздышко. И не стыдитесь носить сабо.

Скрипка пана Шило

Однажды под вечер Ганя заглянул в комнату Яна, но сразу заметил, что Яну не до него. Он был чем-то сильно встревожен. Между Яном и Шило шёл разговор, смысл которого Ганя понять не мог. Ян о чём-то просил, настаивал, горячился. Шило широко шагал по комнате, наконец, он остановился, глянул в высокое окно и что-то резко крикнул Яну. Тот поспешно кинулся к постели, вынул из-под изголовья чемодан и открыл его, осторожно взял из футляра скрипку и бережно, как спящего ребенка, подал её пану Шило. Тот поспешно схватил скрипку. Его белые, длинные пальцы судорожно пробегали по струнам, пробуя настройку, потом он приложил скрипку к плечу и придавил её острым подбородком. Он долго глядел куда-то вдаль невидящими глазами, словно видел что-то громадное сквозь эти серые стены. Вот его рука медленно подняла смычок, тихонько коснулся струн, и тихий, чистый звук разрезал тишину.

Скрипка плакала.

Была ли это музыка? Нет. Казалось, что плачет человек, потерявший всё, обречённый на муку. Музыка не только задевала слух, но электрическим током проходила по телу, захватывала дыхание, вызывала жгучие скупые слезы. Нет, это было какое-то волшебство, злая пародия на музыку-спутницу радости и веселья.

Пожарники, сидевшие на лавочке возле каланчи, первые прекратили смех, подошли к окну камеры и замерли в недоумении. Остановилась какая-то кухарка, потом чиновник, студенты, и вскоре около окна собралась толпа. Здесь были офицеры и аристократы, рабочие и купцы, грузчики и солдаты.

Музыка неожиданно прекратилась на высокой ноте. Шило резко положил скрипку на стол и бросился на кровать. Его костлявые плечи судорожно вздрагивали. Ян приказал Гане идти домой и кинулся к своему товарищу.

Через несколько дней местная аристократия уговорила пана Шило дать концерт. Он долго не соглашался. Наконец дал согласие сыграть несколько вещей по своему выбору. Полицмейстер, проводивший переговоры, принял эти условия, поблагодарил Шило и ушёл. У входа его ждали дамы и представительные мужчины.

– Господа, пан Шило согласился дать концерт.

Ян Веселый взял с собой Ганю, и они пошли в дом дворянского собрания. Ян вместе с другими музыкантами сидел в оркестровом месте. Ганя с любопытством рассматривал роскошно одетую публику. В передних рядах сидели знатные люди города, сверкая звёздами, эполетами, драгоценностями. Зал был переполнен. Но вот раздвинулся занавес, и на сцену вышел Чёрный человек. Он показался Гане ещё более мрачным и зловещим. На тёмном фоне сцены, с которым сливался фрак, резко выделялись лицо, руки, белый треугольник манишки, цветок хризантемы.

Его взгляд холодно смотрел куда-то через публику. Конферансье коротко объявил название пьесы и задорные, озорные звуки расплескались серебряными брызгами.

Когда пьеса завершилась, гром аплодисментов раскатился по залу. Какая-то дама, играя лорнетом, довольно громко произнесла:

– Но он – порядочный хам. Даже не поклонился.

После нескольких номеров сцена была закидана цветами. Но вот, когда утихли проявления восторгов, Шило, не объявляя номера, заиграл. Музыка острыми иголками колола сердце. Этот волшебник старался залить зал тоской, болью своей души. Кое-где слышались всхлипывания. Казалось, что этот Чёрный человек, как сказочный крысолов, уведёт этих людей с собой.

Закончив, он резко повернулся и большими шагами ушёл со сцены. Напрасно публика аплодировала, кричала, стучала, напрасно конферансье ходил к Шило. Наконец конферансье объявил:

– Господа, пан Шило болен.

С этого времени Ганя смотрел на Чёрного человека, как на мученика, который несёт в своей груди безысходное горе всех людей.

Школа