Три поколения. Художественная автобиография (первая половина ХХ века)

– Я люблю «Зимнюю песенку» Мендельсона.

– Мендельсона?

– Эту… Как сын идёт от матери сестру искать, которую украл злой великан.

– Изволь, сударь…

И вот последний звук, передающий тоску матери, растаял в комнате.

– Нонна Степановна, Вы гимн восходящему солнцу знаете?

– Подожди, откуда ты знаешь про Мендельсона, про «Гимн восходящему солнцу»?

Ганя рассказал о своей дружбе с Яном Веселым и паном Шило.

– О, это замечательное знакомство. Пан Шило – гений музыки. А ты хочешь научиться играть?

– Я? Конечно, но…

– Приходи ко мне сегодня в шесть часов.

Ганя прибежал домой возбуждённый и радостный. Когда он рассказал матери о предложении учительницы, мать подняла голову от стирки, утомлённо поглядела на сына, вытерла руки о передник и, прижав его, поцеловала в голову.

– Дай бог тебе счастья.

Ганя никогда не делил время на часы и минуты, но тут он с нетерпением ждал шести часов. Мать достала чистую праздничную рубашку, тщательно вымыла его, причесала волосы и долго давала наставления о том, как надо вести себя в людях.

Вот на каланче пробило пять часов, и Ганя направился к дому учительницы. Ходьба заняла слишком мало времени, а придти раньше назначенного времени Ганя не решался. Он долго бродил по переулкам, пока не пробило шесть часов, тогда смело подошёл к двери. Дверь оказалась закрытой. Он постучал. Никто не отзывался. Он постучал ещё, потом ещё сильнее. Он хотел уже залезть в палисадник и постучать в окно, но услышал шаги, дверь открыла горничная в белом переднике и кружевном чепчике.

– Ты чего ломишься? Звонить надо.

И она указала на белую фарфоровую ручку.

Вот он вошёл в прихожую. Боже, какая чудная обстановка: пол устлан громадным ковром. Овальный стол покрыт голубой скатертью, в высокой вазе – букет прекрасных цветов, над столом висит большая бронзовая лампа с хрустальными подвесками и громадным абажуром.

Вот распахнулась портьера, и вошла Нонна Степановна. Но какой она стала чудесной! Это была уже не знакомая строгая учительница, а прекрасная женщина в голубом пеньюаре.

– Пришёл? Что же ты так поздно?

– Вы сказали в шесть часов.

– Разве? Да ты просто граф Монте-Кристо.

Нонна Степановна ввела мальчика в гостиную. Это была сказка наяву. Портьеры, картины, мебель, цветы, ковры – всё это складывалось в одну чудесную картину.

В углу стоял огромный рояль. Нонна Степановна усадила Ганю на стул и начала объяснять.

– Так же, как слова мы записываем на бумагу, делим их на буквы, так и звуки мы записываем при помощи нот…

Вскоре уже Ганя играл гаммы. Пальцы всё более уверенно ударяли по клавишам, и Нонна Степановна была довольна его успехами.

Вдруг прозвенел звонок. Нонна Степановна вздрогнула и растерялась.

В комнату вошёл стройный красивый офицер. Он небрежно снял перчатки, бросил их в картуз и подал горничной. И удивлённо взглянул на мальчика.

– Что это, Нонночка, демократические увлечения? Ну, друг мой, этим ты можешь заниматься там… в школе, а водить всякую грянь домой…

Она что-то проговорила по-французски, но офицер, не обращая внимания на её слова, взял Ганю за ухо и повёл его из комнаты. Выведя его на крыльцо, он не спеша открыл дверь и пнул его в спину.

Ганя полетел через тротуар и шлёпнулся в пыль дороги. Он не чувствовал боли, не видел людей, не слышал их смеха. Пыльный и грязный, он поднялся с дороги и пошёл, не разбирая пути, пока не дошел до пустыря, заросшего высоким бурьяном. Там он упал на землю, царапая её руками, и неудержимые слёзы хлынули у него из глаз. Он плакал долго-долго, пока не прекратились слёзы. Болела грудь, голова сделалась тяжёлой.

Уже светила луна. Ганя поднялся и, пошатываясь, пошёл домой, всхлипывая от слёз, опустошивших душу.

Эта была первая глубокая рана детской души. В груди клокотала обида и злоба.

Когда он пришёл домой, мать уже спала. Сквозь сон она проговорила:

– Там молоко и хлеб. Кушай.

– Ганя бросил на пол шубейку и лёг. Долго ещё злоба и обида душили его, пока он не забылся тяжёлым сном. Сквозь сон он почувствовал ласковое прикосновение материнской руки и открыл глаза.

– Спи, Ганюшка, спи. Рано ещё.

Церковно-приходская школа

Утром Ганя наотрез отказался идти в школу. Мать встревожилась. Она подумала, что сын сделал что-то плохое, Странным показались и такие улики, как испачканная в пыли одежда и лицо, на котором была размазана густая грязь.

– Набедокурил ты там что-то?

– Пойди и спроси. А в школу я не пойду.

Мать знала упорство сына и чувствовала, что ни уговоры, ни битьё не помогут. Оставив работу, она пошла к учительнице. Вернулась она расстроенная. Села около стола, положила голову на руки и слёзы дождевыми каплями застучали по столу.

– Не надо, мама, плакать. Не хочу я учиться в этой школе. Ученики все дразнятся, и учителя за человека не считают. Зачем она звала, если знала, что нельзя мне к ним домой ходить?

– Где уж нам, сыночек, с суконным рылом, да в калашный ряд.

Через несколько дней мать определила сына в церковно-приходскую школу. Учиться здесь было легко, программа была очень низкая. Социальное неравенство здесь не чувствовалось. Соседом по парте был Никонов – сын рыбака. От него всегда пахло солёной рыбой. Рыбу он приносил в разных видах приготовления и охотно угощал товарищей, подробно объясняя, как её готовят. Рыбу можно было, оказывается, вялить, коптить холодным и горячим способом, можно было солить в пласт, в колодку, корбовать, вымачивать, делать балыки. А сколько способов ловить рыбу знал он! Его рассказы делали профессию рыбака заманчивой и интересной. Большинство учеников были крепкие, здоровые дети тружеников: гончаров, кожевников, столяров, пимокатов[8 - Пимокат (в Сибири): валяльщик пимов.]. По школьным занятиям Ганя казался им недосягаемым талантом, охотно помогал товарищам усваивать непонятное, помогал подсказками и шпаргалками. Важно, что он оказался не задавакой, а своим парнем.