– Так это же на чин ниже, – напомнил я.
– Зато какие перспективы, – сказал он почти мечтательно. – Главный разрезатель кушаний… Это же я могу пожрать самое лакомое, а остатки вам на стол…
– Тогда нет, – отрезал я. – На такую должность нужен человек с больным желудком и плохим аппетитом. Или чтоб разрезали при мне!
Он подумал, подвигал кожей на лбу, поинтересовался осторожно:
– Если уж затевать столь нужные реформы, то во дворце нужны и свои, армландские, вельможи. Кого намереваетесь обер-камергером, камергером, обер-гофмейстером, обер-гофмаршалом?..
Я подумал, что-то ничего в голову не лезет путное, а сэр Жерар смотрит с ожиданием, вот я снова в очередной раз выдам мудрый перл, даже перлину.
Основательно поразмыслив, я сказал мудро:
– Вообще-то, я только мимо тут проходил, разве это мое дело? Вот станет герцог Готфрид королем, как почему-то странно так поговаривают в народе лордов, вот он и пусть!.. А я вот не!
– Ваше высочество, – напомнил он, – у вас при дворе фрейлины, пажи, гофмейстер и гофмейстерина, что ими руководят…
– У вас здоровый вкус, – напомнил я с одобрением.
– Ваше высочество.
– Простите, отвлекся, – сказал я виновато, – просто подумал, что вы умеете выбирать женщин.
– …а также герольдмейстер, – продолжил он строго деловым тоном, словно не слышал, – егермейстер, обер-егермейстер, церемониймейстер, даже обер-церемониймейстер!.. Это, знаете ли, уже указывает на весьма развитую королевскую власть! Причем очень устойчивую.
Я огрызнулся:
– Это недобитые остатки прогнившего режима, не оправдавшего доверия народа и лордов. И не такая уж и устойчивая эта власть, если рухнула от одного дуновения.
– Да уж дунули вы, ваше высочество, – пробормотал он, – в самом деле… весьма. Не только у трех поросят крыша слетела.
– Еще и головы полетят, – пообещал я. – Как гуманист и человеколюбец, я это обещаю!.. За человека в человеке нужно бороться, и совсем неважно, если самого человека придушим в процессе, жертвы неминуемы. Но мы к ним готовы в борьбе за светлое будущее для всего-всего человечества!.. В общем, с придворными должностями стоит погодить, а с государственными можно и прямо сейчас…
Он поклонился.
– Начнете с канцлера? Или с грефье?
– То есть, – пробормотал я, – сверху или снизу по лестнице?.. Сначала составьте список наиболее подходящих кандидатов, учитывая и вернувшихся из Гандерсгейма.
– А оставшихся там?
Я кивнул.
– Спасибо, я о них помню. Всех командиров, оставленных начальниками гарнизонов, назначить сенешалями. Пусть каждый возглавляет свой сенешальский округ уже не только как захватчик, но и как глава административного судебного округа. Судить и вешать имеет право по своему усмотрению, а мы будем периодически проверять, чтобы количество повешенных по ошибке не зашкаливало за допустимый уровень.
Он поинтересовался:
– А какой допустимый?
Я поморщился.
– Ну что вы такой мелочный? Понятно же, в Гандерсгейме разрешено бесчинств и эксцессов больше, чем в Геннегау. Со стороны властей, естественно. Более того, в разных частях Гандерсгейма разная шкала… Потом, со временем, выработаем четкие нормы, а пока главное – поддержание порядка, мира и гуманизма. Не мелочитесь, сэр Жерар, не мелочитесь!
– Понял, – сказал он покорно. – А командиров отрядов назначить шерифами, бейлифами и просто бальи?
– Точно, – одобрил я.
– Все будет сделано, – ответил он, посмотрел в сторону, охнул и сказал испуганно: – Мне надо бежать, выше высочество! Столько работы, столько работы…
Глава 2
Я повернулся, в сад въехала группа отставших героев Гандерсгейма, один из них лихо соскочил и направился к нам, высокий, широкий в плечах и удивительно тонкий в поясе, мелкоячеистая кольчуга туго облегает тело, опускаясь до середины бедер, щегольские брюки и сапоги тонкой выделки…
– Боудеррия, – выдохнул я.
Она преклонила передо мной колено, я поднял ее и обнял, даже под кольчугой чувствуя ее твердые, как отполированные до блеска наросты дуба, груди.
– Ваше высочество, – проговорила она почтительно, но глаза смеются, в них те же дерзкие огни, а чувственный рот растягивается до ушей. – Ваше высочество!
Я снял с ее головы шлем и передал в руки оруженосцу, а она тряхнула головой, и пышная, как конский хвост, грива таких же толстых и жестких волос, метнувшись черной молнией, свободно заструилась по плечам и спине.
Она всматривалась в меня смеющимися глазами.
– Ваше высочество, – повторила она, вслушиваясь в звучание титула, – а не наносит ли это ущерб вашему престижу…
Я прервал:
– Мы завоеватели, помнишь? Это значит, мы диктуем правила и моду. Потом, конечно, сен-маринскость всех нас подомнет как более развитая социальная структура, но пока…
– А ваши лорды?
– Мои лорды относятся ко мне, – сказал я с гордостью, – по-прежнему, как к вождю и военному лидеру, а не к государю. Сен-маринцы в ужасе, глядя – как они подшучивают надо мной и как держатся бесцеремонно. То же самое, кстати, распространяется и на тебя. Я государь для покоренных!.. Ну, еще мои армландцы мне кланяются и зовут пышно в присутствии посторонних, дабы не умалять и не подавать дурного примера…
– Понятно.
Я обнял ее за талию, с удовольствием чувствуя, что, несмотря на тугие мышцы, это все-таки нечто женское, увлек в сторону дворца. Она пошла рядом, стараясь попадать мне в шаг.
– Боудеррия, – сказал я, – у нас с Вильярдом отношения все еще чуточку натянутые, я не рискнул спрашивать, как там у него дела.
– С Алонсией? – спросила она.
– Ну, и с нею тоже.
Она насмешливо сощурилась.
– Все еще жалеете, что ускользнула?
– Как можно, – испугался я. – Разве с тобой какая женщина сравнится?