Крики прошлого. Часть I

Геннадий Юрьевич подошел к Виктору и помог ему подняться, а после, сперва скромно улыбнувшись, глядя на него, рассмеялся, даже не смотря на то, что рукав на его любимом пиджаке был порван. Юноша с облегчением последовал примеру, а после, попрощавшись, Геннадий ушел, и Виктору, наконец, можно было отправиться поесть.

После Геннадий стал приходить намного реже, объясняя это недостатком времени, а Виктору все так же приходилось заниматься изучением дома. Дима с Юрой тоже прекратили навещать родительский дом, что, по мнению младшего брата, было жестоко и несправедливо по отношению к маме. Ладно, он плохой, но мама-то в чем виновата? И только Ксюша навещала их неизменно каждый вечер, а однажды даже привела с собой в гости ее давнего кавалера Антона, который совсем не понравился Виктору. Как считал младший брат, вид у Антона был, как у типичного маменькиного сынка. Средней длины волосы, аккуратно зачесанные назад, худощавое и вытянутое лицо с прыщами, бережно замазанные огромным количеством тонального крема, смокинг с дурацкой красной бабочкой, белые носочки, высоко задранный курносый нос, манеры изнеженного европейского вельможи прошлых, давно забытых лет. В общем, все указывало на то, что важную и губительную роль в жизни и воспитании мальчика играла выжившая из ума женщина средних лет, бегающая, словно курица-квочка вокруг своего птенчика. Или же вообще бабушка, что еще более трагично для жизни молодого парня. Да, именно трагично, так как в жизни должен быть такой человек, который может прямо и открыто сказать в лицо, что ты не прав и, в целом, немножечко придурок. Эту роль на себя обычно берет отец. В противном же случае мы имеем вроде бы парня, но, на самом деле – девочку-принцесску, которой все должны и обязаны. Впоследствии стало ясно, что отец ушел от семьи Антона, и он остался на воспитании несчастной матери и бабушки. «Бинго! Хуже не придумаешь», – подумал Виктор. Именно подумал и не стал говорить из уважения к сестренке. Но надежду, что вскоре они разойдутся, молодой человек все же не оставил. Надежде Алексеевне, что неудивительно, столь «воспитанный человек, с крайне утонченной и нежной натурой поэта», парень понравился. Ну а Виктор же категорически не хотел, чтобы в отношениях его сестры именно она была мужчиной. Хотя, быть может, он, как всегда, ослепленный братской ревностью, относился предвзято к ухажерам Ксюши. К счастью нашего героя, надолго они не задержались и отправились в приют для домашних животных, дабы «спасти хоть одну брошенную зверюшку, в нашем мрачном и столь печальном мире». «И это слова парня моей сестры», – размышлял Виктор. – «Да котята с этого приюта более брутальны, нежели он!». Но все же понимая, что это дело Ксюши, младший брат решил не лезть – тот факт, что он сам сейчас живет у мамы, не давал ему права открывать рот в адрес ухажера сестры.

Прошло уже пять недель с момента ареста Романа Александровича. Весна плавно переходила в лето, но этот факт впервые Виктора не радовал. Раньше он с нетерпением ждал лета, время, когда можно будет не ходить в школу и полностью отдаваться развлечениям, а сейчас же, после того, как ему пришлось заочно взять академический отпуск в университете, каникулы у него были постоянные, хоть и печальные. Молодой человек с нетерпением ждал Геннадия, вернее новостей от него, хотя, откровенно говоря, за это нелегкое время юноша успел к нему привязаться. И вот, наконец, семейный юрист пришел и сообщил о том, что суд состоится через неделю. Виктор одновременно обрадовался и опечалился: с одной стороны, вскоре проявиться ясность в судьбе отца (да и всего семейства), а с другой, это его и пугало, ведь ожидать можно было чего угодно, даже пожизненного заключения. Геннадий старался всех успокоить и заверял, что пожизненного не будет, но Виктор не был уверен, что друг семьи сам в это верит. Последующая неделя была самой долгой и тяжелой. Каждый новый день тянулся невероятно долго и ничем не отличался от предыдущего. Жизнь превратилась в унылую рутину. Надежда Алексеевна почти не выходила из комнаты и впускала только Ксюшу и то, когда она приносила ей еду. Виктор с сестрой тоже почти не общался, думая, что это никому из них не нужно. Девушка, вроде, была счастлива с Антоном, и младший брат совсем не хотел расстраивать её лишний раз своим мрачным настроением и переживаниями, да и ему нужно было побыть одному и хорошенько настроиться перед предстоящим судом. В последнюю ночь Виктор не мог заснуть, и он слышал мамин неутихающий, сводящий его с ума, плач – она тоже всю ночь не смыкала глаз. Ксюша так же провела ночь в родительском доме. Утром за ними заехал Геннадий Юрьевич, и они отправились в город на суд невиновного главы семейства, которого, как считал Виктор, своими поступками, а теперь еще и показаниями, он посадит в тюрьму. На месте их уже ждали старшие братья и супруга старшего брата Любовь. Все они подошли и вежливо, но сдержано, поздоровались со всеми, кроме Виктора. Все они делали вид, будто его и нет вовсе. Все, даже Люба, которая раньше всегда к нему относилась хорошо. Скорее всего, Виктор и рад был подобной реакции – всяко лучше очередной семейной разборки. Постояв так некоторое время, вся семья и Геннадий Юрьевич отправились в здание суда, занимать свои места. У входа к ним подошли судебные приставы и попросили Виктора пройти в специально отведенную для свидетелей комнату. Возражать никто не стал, и, вероятно, старшим братьям от этого стало даже легче. В специальной маленькой комнатке был телевизор, благодаря которому Виктор мог оставаться в курсе событий. Еще до того, как люди стали занимать свои места, младший Кротов через экран увидел отца. Мужчина сидел в клетке, словно дикий зверь, охраняемый двумя людьми в форме. Вид у него был уставший, он сильно похудел и побледнел в лице. «Да уж», – думал Виктор. – «А я еще жаловался на свое уныние и рутину». Однако, было видно, что Роман Александрович держится достойно, и дух его не сломлен. Он был настоящим мужчиной, защитником своей семьи, и Виктор был очень сильно горд им в это мгновенье.

После начался сам процесс, Виктор толком не обращал внимания на все эти нудные, непонятные ему речи. Ему казалось неправильным, что люди вообще могут посвящать свои жизни столь скучному и мерзкому делу, как брать ответственность на себя за жизнь человека и всего его семейства. Неужели их не мучают кошмары от сомнений в своих решениях? Не уж-то им всем все равно: виновен или не виновен, главное, все по правилам, по протоколу. Что ж, их дело, не ему судить, да и все внимание Виктора было сосредоточенно на отце. Прошло чуть более месяца с момента их последней встречи, а юноше казалось, что они не виделись полжизни. Когда Виктор смотрел на своего папу, забывались все обиды и недопонимания между ними – он смотрел и знал, что это его по-настоящему родной человек, и ему не хотелось отводить от него взгляд. «Странно, почему раньше я такого не испытывал?», – спрашивал себя Виктор. Вопрос раскаленной иглой пронзил сердце. Глубоко в душе он уже тогда знал ответ на него: все дело в том, что он не любил его так, как должен был; так, как отец любил его; так, как Виктор полюбил именно в этот момент. Момент, когда он может его потерять… В этом было даже что-то мистическое, волшебное: Виктор не мог оторвать взгляд от клетки, словно маленький мышонок перед змеей, готовой в любой момент его съесть. Но потом его вызвали в зал заседания, где ему пришлось клеветать на родного отца. Виктор ощущал себя Искариотом. Молодой человек думал, что, как и Иуда когда-то, он предавал невиновного, чистого, того, кто меньше всех этого заслуживал, а тридцать серебряников были его свободой. Но мог ли Виктор ощущать себя свободным? Нет. Напротив, он был бы рад поменяться с отцом местами и оказаться в клетке – в ней он был бы более свободен от цепей стыда, позора и совести, что так безжалостно давили шею, разрывали сердце и разъедали душу своей ржавой коррозией. А Роман Александрович с нежной улыбкой просто смотрел на своего сына. В его взгляде отчетливо читалась отцовская забота, полная самой чистой любви и уверенности в себе, в правильности своего решения. Даже в таком положении он всем своим видом пытался подбодрить и успокоить свою семью. Именно поэтому Виктор не смог признаться. Когда он закончил свою роковую речь, юноше предложили присесть на место, специально отведенное для свидетелей, где уже сидела мама и какой-то случайный прохожий, утверждавший, что он видел именно Кротова Романа Александровича в момент преступления. Скорее всего, это был человек Геннадия Юрьевича, взявший на себя ответственность соврать перед судом и нарушить свою клятву, говорить только правду. После в зал вошел Борис Сергеевич. Он опоздал на суд по делу об убийстве своего собственного сына, но так как его интересы представлял адвокат, ему это было позволительно. Негласно его статус позволял и не такое. Выслушав замечания судьи, после извинившись, он спокойно сел на место потерпевшего. За время всего пятичасового заседания он ни разу не посмотрел на подсудимого. Также с Двардовым явился еще один человек с большим шрамом на щеке. Виктор сразу узнал в нем человека, сверлившего его взглядом, когда он дожидался возвращения Геннадия. Мужчина же, в отличие от Бориса Сергеевича, успел разглядеть всех и Виктора в том числе. Молодой человек в свою очередь притворился, что не заметил то, как он на него смотрит. Не было сомнений: мужчина со шрамом узнал его. Виктор очень боялся того, что незнакомец сломает план его отца и Геннадия Юрьевича, однако, он так не произнес ни слова. Как и хотел друг семейства Кротовых, дело рассматривалось в суде присяжных. Глядя на этих людей, Виктор все пытался понять, для чего им это нужно? Что движет человеком, желающим ощутить себя в роли судьи? Кем они себя видят? Возможно, ими движет самая обыкновенная гордыня, что шепчет на ухо: «Вот, я человек, и я могу! Могу решить, что зло, а что добро. Могу казнить, могу помиловать, и только от меня зависит жизнь твари дрожащей! И мне решать, кем и чем он будет после». А, возможно, они себя ощущали святыми избавителями общества от скверны, неизвестно. Виктор же видел в них самых обыкновенных кровожадных палачей…

Со временем все вопросы, допросы и трения подошли к концу: слово дают потерпевшей стороне, а именно – Борису Сергеевичу.

– Что я могу сказать…Утрата сына стала для меня шоком, но еще большим потрясением для меня было то, что я узнал, кем именно являлся мой единственный ребенок. Перестал ли я его любить после его проступков? Конечно, нет, и считаю, что вместе с господином Кротовым я должен сидеть за решеткой и быть судимым вами, уважаемые присяжные. Ведь кто, как не я, виновен? Был бы я более внимателен, более любящим… – он сделал небольшую паузу, давая понять, что слова ему даются нелегко. – Я бы не допустил того, что уже свершилось. Я как отец даже могу понять обвиняемого. Конечно, его поступок, вызванный жаждой мести и душевной родительской болью, с гражданско-правовой стороны не имеет оправдания, но! Но как человек и отец я его понимаю… и прощаю. Я не смею упрекать и судить его. Кто я такой, чтобы брать на себя это бремя, если и сам не смог даже воспитать сына? К тому же, главный и самый важный суд для него еще впереди. И пусть же Бог с него спросит по справедливости. А здесь же, сегодня, только вам его судить по законам земным. Да будет так, – и только когда закончил свою речь, Борис Сергеевич посмотрел на Романа Александровича. Виктор был уверен, Двардову было тяжело себя сдерживать, он не поверил ни единому слову. Более того, Виктор разглядел в его речи реальную угрозу. Наступила очередь последнего слова обвиняемого.

– Ваша честь. Уважаемые господа присяжные. Я не ищу в вас оправдания или же сострадания. Я совершил страшный, чудовищный поступок, за который не прощу себя сам. И жизни мне не хватит простить себя… Я очень благодарен за слова господина Двардова, хоть и не достоин его прощения. Я также молю простить меня мою семью за то, что подвел и опозорил их… Я виновен перед всеми и смиренно жизнь свою передаю вам, уважаемые господа присяжные. У меня все, спасибо, – говорил подсудимый с неподдельной искренностью – было очевидно: он и впрямь себя считает виноватым. Надежда Алексеевна, державшая себя все заседание в руках, более не могла сдерживать слезы. К счастью, присяжные отправились на обсуждение приговора, и судья разрешил всем покинуть зал на перерыв. Покидая помещение, Виктор с Борисом Сергеевичем впервые пересеклись взглядами, и по спине парня прошелся холодный ветерок, исходящий из ледяной глубины души мужчины. Виктору казалось, сама смерть смотрит на него. Во взгляде Двардова юноша прочел, что он все знает! Не понимая как, но Виктор чувствовал, что для Бориса Сергеевича это все спектакль, а он же просто зритель, который заранее знает, чем все закончится. Не в силах больше терпеть пронзительный взгляд, юноша отвернулся в сторону и отправился на выход. В коридоре прибывшие собрались в группу из семьи Кротовых вместе с Геннадием Юрьевичем и отправились на улицу. Ксюша сразу принялась утешать маму, Юра с супругой и Димой отошли в сторонку, а Виктор же попросил Геннадия Юрьевича на разговор, в котором изложил свои опасения, на счет осведомленности Бориса Сергеевича. Друг отца внимательно выслушал и заверил, что даже если это так, Борис не станет что-либо делать, исходя из осторожности и недурного склада ума.

– Ну а если он захочет отомстить спустя время, когда все утихомирится? – не унимался взволнованный не на шутку парень.

– Твой папа будет не просто заключенным. Его будут защищать и оберегать авторитетные в своих кругах люди. К тому же, когда все, действительно, устаканится, мы совершим подмену, и твой папа будет на свободе.

– И еще…

– Что?

– Мужчина со шрамом на лице, кто он?

– Это Михаил. Начальник безопасности и личный телохранитель Двардова. Человек, с которым лишний раз лучше никому не встречаться.

– Я его уже раньше видел.

– Когда? Где? – искренне удивился Геннадий.

– Когда Вы ездили к отцу, а меня оставили на стоянке. Именно в то утро…

– Тихо! – оглянувшись по сторонам, негромко сказал Геннадий. – Не нужно здесь об этом даже думать! – молодой человек кротко кивнул. – Ладно, я обо всем позабочусь, а ты же крепись и держи себя в руках. Все, пойдем к остальным.

Зрители и участники судебного заседания простояли некоторое время на улице, после чего их уведомили о том, что судебный процесс скоро возобновится, и всем нужно вернуться на свои места. Уже в помещении суда Виктор обнаружил, что Двардова и его телохранителя нет на своих местах. Несомненно, юноше от этого стало только легче. Судебный пристав, не спеша, передает записку судье. Полная тишина в зале и…

– Виновен! – беспристрастно объявляет главный судья.

Хоть для всех это было очевидно, для Виктора слова эти прозвучали, словно взмах топора палача на казни. Сразу же люди, охранявшие Романа Александровича, открыли решетку и надели на него наручники. Казалось, он их даже не замечает. Все его внимание было устремлено на младшего сына, и напоследок отец подмигнул ему с улыбкой на устах. Хоть младшему было совсем не весело, он улыбнулся в ответ, а после с глаз его потекли слезы. На него накатила дикая тоска; он никак не хотел, не допускал смирения перед данным фактом. А после Виктор осознал, что, не понимая как, уже бежит к своему отцу. Кто-то попытался его удержать, но он вырвался и все-таки успел ухватиться за своего папу. Потом, что было силы, обнял его. Люди в форме кричали, чтобы гражданин Кротов отошел от уже заключенного; судья назойливо стучал своим деревянным молоточком; какие-то люди что-то говорили Виктору, но он не обращал на них внимания. В этот момент для него ничего не существовало; ничего не было важнее того, чтобы обнять своего отца. Затем Юрий навалился на младшего брата и, проливая слезы, все-таки смог разорвать объятья отца и сына. Романа Александровича увели, а младший сын остался стоять на коленях, смотря туда, где он еще недавно держал своего папу.

После наступила тьма, и Виктор очнулся уже дома. Он потерял сознание. Врачи констатировали нервный срыв и рекомендовали категорический покой. Но о каком покое можно говорить, когда в семье траур, и весь дом пропитан слезами страданий его обитателей?

Романа Александровича признали виновным и присудили двадцать пять лет в колонии строго режима. Учитывая его возраст, можно было сказать, что это пожизненно, и всем любящим его, оставалось надеяться только на Геннадия Юрьевича и его план подмены.

Прошла неделя и Геннадий, наконец, навестил дом Кротовых. Сперва он отправился на разговор с Надеждой Алексеевной, а после пришел к Виктору. После короткого приветствия и вопросов ради приличия типа «как здоровье и как самочувствие?», он начал говорить по делу:

– Твоего папу, наконец, перевели в настоящую тюрьму.

– Звучит так, будто вы и рады, – не стараясь обидеть, прокомментировал юноша.

– Прости, я не так выразился. Но это на самом деле не плохая новость. Его отправили в «Бутырскую» тюрьму, почти в самом центре города. И знаешь что еще? – улыбнувшись, спросил он.

– Что? – без особого интереса спросил Виктор.

– Сегодня мы с тобой поедем и проведаем, как он там!

– Что?! Правда? Неужели можно? Так скоро?! – парень не верил своим ушам.

– Ну, вообще-то нельзя, но нам сделали исключение! Классно, правда?

– Конечно! Я пойду маму обрадую! А можно мы еще Ксюшу с собой возьмем?

– Нет, дружок. Теперь плохая новость: навестить Рому может только один член семьи и я как его юрист, – это, конечно, расстроило Виктора, но радость от предстоящей встречи с отцом все еще била ключом.

– Но, может, тогда пусть поедет мама?

– Нет, Рома сказал, что хочет поговорить именно с тобой. Так что давай, беги-собирайся. Я жду в машине, – и младший Кротов пулей отправился на второй этаж, чтобы переодеться. Неужели он, наконец, увидит папу и сможет ему столько всего сказать!

Однако, Виктор не мог знать: Геннадий был не первым, кто узнал о возможной его встрече с отцом. Более того, вопреки его стараниям, это даже не он организовал встречу – возможность ее проведения была решена еще за день до нее.

Борис Сергеевич, как всегда, в одиночестве сидел на своем кресле в мрачном кабинете. Из общественного бизнесмена после трагедии с сыном он превратился в затворника, которого почти ничего не интересовало. Ничего, кроме того, что шептал ему голос из самых потаенных уголков его сознания. Он сидел и ждал, когда к нему явится его правая рука, телохранитель и главный «цепной пес». Единственный человек, которому олигарх мог верить и доверять. Михаил, как всегда, не заставил себя ждать и, войдя в кабинет, стоял смирно в ожидании разрешения говорить.

– Ты говорил, что Романа завтра переводят на постоянное место жительство, верно? – начал разговор хозяин кабинета, даже не глядя на собеседника.

– Да. Завтра его переводят в «Бутырскую» тюрьму, – безо всяких эмоций докладывал Михаил.

– Это хорошо. У нас есть там свои люди?

– Да. Майор Козлов. Один из полицейских, крышевавших Аркадия, за какой-то проступок как раз переведен в надзиратели этой тюрьмы.

– Аркадия? А он станет нам помогать после того, что стало с Аркашей? – Только теперь Борис начал смотреть в глаза своего подчиненного.

– Не думаю, что он в курсе. Он был туда переведен, как он считает, по вине Аркадия. Дело в том, что он однажды потерял свой табельный пистолет и обвинил в пропаже Аркадия. Наш человек вины не признавал, и в итоге майора перевели в надзиратели. Что-то вроде ссылки.

– Отлично. Хоть Кротова и посадили в тюрьму, я не хочу, чтобы он просто отсиживался там, словно на курорте. С его деньгами и возможностями даже в нашей тюрьме жизнь может быть не так уж страшна. Он будет там спать, есть, мыслить, читать, вспоминать приятные моменты, а мой сын уже не будет. И к тому же никто не должен даже мысли допустить, что со мной можно так поступить, и это останется безнаказанным, – начальник безопасности понимал, о чем говорит его хозяин, он уже давно ждал этого разговора. – Мы сможем убедить этого майора выполнить для нас просьбу?

– Думаю. Он падок на деньги и уже очень давно засиделся в майорах.

– Хорошо. Заплати, сколько нужно, и пообещай повышение по службе. Сейчас же свяжись с ним и попроси организовать встречу для разлученных отца и сына.

– С Виктором? Я Вас правильно понял?

– Да, ты правильно понял. Мальчишке почти двадцать, и он не входит в твою касту неприкосновенных, ведь так?

– Да, так. Я все понял и сделаю, как нужно.

– Не сомневаюсь, – и Михаил покинул кабинет, а Борис остался один наедине со своими мыслями, которые ласково шептали «Молодец».

По дороге к тюрьме Виктор с Геннадием больше не разговаривали. Юношу переполняли трепетные чувства от предстоящей встречи, и мужчина, видимо, не желал отвлекать его от столь интимного и деликатного настроя. Добравшись до места и впервые увидев «Бутырскую» тюрьму, Виктор был поражен: большое кирпичное здание, по периметру окруженное другими постройками, властно давило своим мрачным авторитетом. Глядя на это здание, Кротов невольно подумал, что в нем отпечатались судьбы всех несчастных заключенных, что когда-либо были в нем постояльцами. Вся территория словно впитывала жизни людей, и ему, даже не смотря на то, что они являлись преступниками и бандитами, стало их жалко. По дороге к назначенному месту Геннадий Юрьевич предупредил, что в помещении ведется прослушка, и парню нужно держать язык за зубами. На что Виктор задал вопрос: