Годы испытаний. Честь. Прорыв

Увлеченный книгой Василий Александрович, не отрывая глаз от страницы, клал себе в рот ложечкой варенье – он по-детски страстно любил сладкое. Густая янтарная капелька упала на книгу, раскрытую на коленях. Марина Саввишна аккуратно сняла ее полотенцем и отложила книгу в сторону.

– Отдохни, Васенька… Выходной день…

Русачев недовольно поднялся и потянулся было за книгой, но Марина Саввишна сунула ее в широкий карман передника. Ей уже давно не терпелось поговорить с мужем. В последнее время Василий Александрович был очень занят служебными делами и возвращался домой поздно. Она тоже была загружена общественной работой и редко бывала дома.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться? – задорно спросила жена.

Русачев притянул к груди ее голову, погладил черные как смоль волосы с нитками седины. «Нет, я не могу жаловаться на судьбу».

И сразу в памяти всплыла немного грубоватая, смуглая Маришка, с которой столкнула его жизнь на дорогах Гражданской войны. Не знал он, что эта девушка недавно вернулась из Москвы, где работала киоскером в Кремле. Его эскадрон ворвался в село. В короткой схватке порубили беляков, и командир эскадрона, преследуя белогвардейца, поскакал по огородам. Перескочив через забор, Русачев увидел пригожую дивчину. Она поила из кувшина тяжело раненного беляка. Девушка бросила на комэска виноватый взгляд и вскочила на ноги.

Закипела яростная злоба в груди лихого кавалериста. Он с силой сжал эфес шашки и со свистом занес ее над головой врага: «Порублю!» Девушка, строго блеснув глазами, схватила красного за ногу. «Не тронь его, – жалостливо попросила она. – И так не выживет…» И отлегла злоба от сердца Русачева, но он грубо оттолкнул девушку ногой и выругался: «У-y, тварь!.. В женихи приглядела недобитую сволочь». Пришпорив коня, он обдал Маришу холодной талой водой и ускакал.

Может, на этом и расстались бы они навсегда, но прожгли сердце комэска черные цыганские глаза. А тут еще кашевара убили. И мелькнула у Русачева мысль забрать Марину в эскадрон.

Коротко счастье военных встреч. Подчас оно измеряется минутами. Но жадно и бездумно дерзко любят молодые сердца. Грубоватый парень с лихим чубом и широкой смелой улыбкой да малиновый звон шпор покорили сердце Марины. Она тайком покинула родной дом, и вот уже немало трудных, но счастливых лет идут они рука об руку по жизни.

…Они стояли молча. Василий Александрович первым нарушил молчание.

– Знаешь, Мариша (он называл ее так в минуты, когда она ему была особенно дорога), люблю я читать книги про удалых конников. Гремела их слава и будет еще греметь. Только книги написаны не о многих… вот уйдет их слава бесследно, вместе с их смертью, и никто о них не узнает… А всё эти самые писатели виноваты. Мало они еще о хороших людях книг пишут. Я тоже мог бы о себе им порассказать…

Марина Саввишна улыбнулась.

– Постой, Василий Александрович, ты что-то рано на тот свет собрался…

Она повела его к дивану, усадила рядом, положила на его руку свою.

– У тебя что, опять какие-нибудь неприятности по службе?

Марина Саввишна знала: если муж, возвратившись со службы, сразу хватается за книги, значит, опять поспорил с Канашовым, который, как говорил он, застрял у него «в печенках». А если ходит по комнате, заложив руки за спину, и шарит глазами по полу, стало быть, в дивизии что-то произошло. И у Марины Саввишны в этих случаях выработалась своя особая тактика. Первые десять – пятнадцать минут она словно ничего не замечает – пусть перекипит. А потом, ни слова не говоря, подойдет, обнимет мужа и подведет его к столу, приговаривая: «Чувствую, ты что-то от меня скрываешь…»

– Нет, нет… На службе пока все в порядке… Просто прочел заново «Конармию» и грустно стало: прошла наша молодость. Эх, Саввишна, с каким удовольствием сменил бы я сейчас свою высокую должность на комэска…»

Марина Саввишна начала журить мужа:

– Не нравится мне что-то твое настроение. – Она хмурила брови. Две острые поперечные морщинки разрезали высокий лоб. – За тысячи людей отвечаешь, а ведешь себя, как мальчишка капризный: поиграл с одной игрушкой, надоело, мол, дайте другую – коняшку.

Русачев смутился.

– Что ты, Саввишна!.. Ведь это я просто так… с тобой…

– Брось лукавить! Раз не лежит душа к делу, это не просто так… А еще генералом собирался стать… Генеральское звание за былые заслуги не дадут. У многих похлеще твоих заслуги. Покажи сейчас, на что ты способен. Сколько я тебя уговаривала, надо учиться, Вася. Ох, как надо! Сам видишь, что с каждым днем тебе все трудней.

Русачев похлопал ее шутливо по округлому плечу.

– Товарищ красноармеец первого эскадрона, не забывайтесь, с кем говорите… – И потом уже виновато: – Ладно, ладно, Саввишна, ты меня не агитируй. Меня не такие уговаривали. У меня свои соображения есть на этот счет… Давай-ка лучше пообедаем хоть один выходной вместе. Соскучился я по дому.

– С обедом погодим, Вася. Скоро Рита придет. Хочешь, я тебе перекусить дам?

– По случаю выходного не мешало бы, Саввишна, и вишневой настойки…

– Можно и настойки.

Она быстро собрала на стол.

– Тогда выпей и ты со мной, мать, рюмочку.

– Я после, Васенька. В пять наша комиссия хотела обследовать квартиры сверхсрочников.

– Делать вам нечего, бабоньки. Чепухой занимаетесь.

В глазах Марины Саввишны вспыхнул недобрый огонек.

– Это как же понимать, товарищ полковник?

Русачев, только что отправивший в рот стопку сладковатой настойки, глянув на рассерженную жену, поперхнулся. Но уступать не захотел.

– Да ведь ты только подумай, Саввишна. Разве от ваших хлопот квартиры появятся? У меня вон какая сила в руках – и то ничего не могу сделать.

В гарнизоне, где размещалась дивизия Русачева, полгода назад построили два кирпичных трехэтажных дома. Один – под квартиры семей командного состава и сверхсрочников, второй – под клуб. Но между строителями и приемной комиссией из округа возникли разногласия, и началась тяжба. В отстроенных домах были мелкие недоделки, из-за них комиссия не принимала дома, а у строителей не было средств устранить эти погрешности. И наконец передали дело на рассмотрение высшей инстанции. Но там, видно, не торопились.

Марина Саввишна уселась напротив мужа.

– Уверена, ты мог бы сделать, но не хочешь.

– Хорошо тебе говорить… А у меня кроме квартир на руках дивизия. Ты же знаешь, штаб мой писал им.

– Писал… – презрительно проговорила Марина Саввишна. – А перед командующим ты хоть раз замолвил словечко?

Русачев удивленно пожал плечами.

– Марина Саввишна, голубка моя, да есть ли время у командующего заниматься квартирами? У него боевая подготовка и куча других дел… Как же я могу отвлекать его по таким пустякам?

Марину Саввишну обуял гнев.

– Пустяки! Вот в том-то и беда, что ты по-барски относишься к своим подчиненным!

Русачев резко отодвинул тарелку.

– Что это творится на белом свете? Точно одурели все. Твердят как попугаи: «Забота, забота, забота о людях», – будто мне и без вас это непонятно? Я каждый день о командирах забочусь. А главная моя забота, чтобы они воевать умели…

И, немного сбавляя запальчивый тон, усмехнулся:

– Ну, ты вспомни, Саввишна, как мы с тобой жили? Землянка, барак, а то и просто под открытым небом. Первый раз ты родила на пулеметной тачанке.

– Вот потому-то и умер ребенок, – отрезала жена. – Какой бы сейчас парень был…

– Да, но живем же мы с тобой два десятка лет, и семья у нас прочная… Как, бишь, в русской пословице: «С милым рай и в шалаше». Правильно это. Счастье семьи не в квартире, а в людях.