Уродка: и аз воздам

Он замялся, не договорив.

– Продолжайте допрос! – не глядя на экзекутора, сказал инспектор, одновременно с этим швыряя испачканный платок на пол.

– Слушаюсь!

Экзекутор наклонился к безвольно поникшему мутанту, а инспектору жгуче вдруг захотелось, чтобы мутант вновь ожил и смачно плюнул прямо в самодовольную эту харю, низко склонившуюся над ним. Конечно, желание сие было сплошным ребячеством, и ничем кроме… но как было бы здорово, если бы такое вдруг произошло!

Но ничего подобного, разумеется, так и не случилось. Мутант, хоть и остался жив после столь жестокого избиения, пребывал, кажется, в глубоком обмороке.

– Нашатырь! – не оборачиваясь, крикнул экзекутор помощнику. – Живо!

Но и нашатырь не помог. Мутант упрямо не желал более приходить в чувство, и все попытки его хоть как-то расшевелить равно оканчивались неудачей.

И инспектор почти обрадовался, когда в пыточную вбежал запыхавшийся секретарь.

– Господин… старший… инспектор! – ещё от порога выкрикнул, вернее, выдохнул он. – Там… там…

– Что там? – радуясь, что хоть на ком-то может сорвать всю накопившуюся злость и раздражение, рявкнул на секретаря инспектор. – Да не молчи же ты, болван!

– Там… господин окружной комиссар… прибыл…

– Что?!

Мгновенно подскочив к секретарю, инспектор ухватил того за отвороты мундира, с силой встряхнул.

– Что ты сказал?!

– Прибыл господин окружной комиссар, – испуганно повторил секретарь. – В Вашем кабинете сейчас… бумаги пересматривает. Вас дожидается…

– Чёрт!

Оттолкнув секретаря, инспектор бросился к выходу. Секретарь, понятное дело, сразу же последовал за ним.

– Чёрт! – прыгая сразу через три ступеньки, бормотал себе под нос инспектор. – Вот же чёрт!

Отношения между старшим инспектором посёлка и окружным комиссаром (непосредственным его начальником) были, мягко говоря, непростыми. И на то были свои веские причины…

Господин окружной комиссар любил всяческое славословие и неприкрытый подхалимаж в свой адрес… но ни славословить, ни подхалимничать старший инспектор так и не научился, да, честно говоря, и не желал учиться. Противно ему было угодничать перед кем бы там ни было, тем более, перед этой заносчивой посредственностью, облечённой, по какому-то нелепому недоразумению, столь значительной властью.

Окружной комиссар, несмотря на всю свою посредственность, полным дураком всё же не был, а посему сразу же, с первой же встречи с инспектором, почувствовал истинное отношение к своей особе со стороны этого строптивого подчинённого. И давно б уже старший инспектор с треском вылетел со службы, если бы не влиятельный дядя-сенатор. Именно из-за дяди окружной комиссар не мог поприжать инспектора в полную силу, ограничиваясь лишь мелкими словестными придирками да такими вот неожиданными наездами, совершаемыми в тщетной надежде застать непокорного подчинённого врасплох.

Врасплох он инспектора так и не застал ни разу, но крови попортил изрядно…

Выбежав на улицу и невольно взглянув налево, в сторону конюшни, инспектор с удивлением не обнаружил там такой знакомой красной кареты. Там вообще ничего не стояло, кроме недавно прибывшего почтового дилижанса.

Это было странно и даже необъяснимо, ибо господин окружной комиссар не пользовался никаким видом транспорта, кроме своей глубокоуважаемой кареты. И уж тем более он никогда не снизошёл бы до такого плебейского средства передвижения, как почтовый дилижанс.

Лошадей из дилижанса уже выпрягли, заменили им железные дорожные намордники на стойловые, ременные… и теперь со всеми предосторожностями заводили по одной в стойло. Занимались этим опасным делом, понятное дело, мутанты… а конюхи-люди с заряженными арбалетами стояли поодаль и лишь время от времени выкрикивали короткие отрывистые команды.

Инспектору невольно вспомнилось, как в прошлом году одна из почтовых лошадей (а запряжные лошади огромные, раза в полтора больше обычных верховых), чем-то, то ли напуганная, то ли раздражённая, вдруг вырвалась из загона и помчалась вдоль улицы, топча и хватая острыми зубами всякого встречного, невзирая на пол и возраст. Тогда, прежде чем лошадь смогли настичь и обезвредить, она успела лишить жизни шестерых человек и втрое больше покалечить. И, что самое удивительное (и самое обидное тоже), среди всех этих убитых и покалеченных не оказалось ни единого мутанта, хоть эти твари несомненно попадались на пути внезапно взбесившегося животного.

Конюхам за такое головотяпство грозил суд с весьма неприятными для них последствиями, но, как оказалось, судить было просто некого, ибо, когда суматоха постепенно улеглась и разгневанные жители посёлка кинулись искать непосредственных виновников произошедшей трагедии, они с ужасом узрели, как трое оставшихся в загоне лошадей с громким тошнотворным хрустом и чавканьем доедают бренные остатки своих бывших хозяев. Оказалось, что конюхи от страха совершенно потеряли голову и, спасаясь от мечущейся и яростно визжавшей лошади, вбежали в загон, видимо, совершенно позабыв о том, что три ранее введённых туда лошади тоже не имеют намордников (дорожные сняли, а стойловые не успели ещё надеть. И, тем более, не находятся в стойлах (не успели загнать).

В общем, из огня, как говорится, да в полымя…

После этого случая новые конюхи категорически отказались запрягать и распрягать ездовых лошадей, передоверив опасное это занятие уродам, то бишь, мутантам…

Впрочем, инспектору сейчас не было никакого дела ни до лошадей, ни до их хозяев. Повернув налево, он быстрым шагом прошёл мимо почтительно вытянувшихся стражников и, терзаемый нехорошими предчувствиями, поднялся на второй этаж, где, собственно и находилась святая святых всего этого огромного здания, а именно, личные апартаменты господина старшего инспектора.

Он был первым после Бога в этом захудалом посёлке, но тот, кто находился сейчас в его кабинете, был всё же на ступеньку (а то и на несколько) выше инспектора, а значит, и значительно ближе к Всевышнему. И ежели старший инспектор мог устроить жесточайший разнос любому из своих подчинённых (а в подчинении у него был весь посёлок, не говоря уже о соседней резервации с презренными её обитателями), то окружной комиссар, нетерпеливо поджидающий его в собственном кабинете, имел полное право (а также возможность) устроить подобный разнос ему самому.

С тяжёлым сердцем инспектор вошёл в приёмную, где помощник секретаря тут же вскочил с места и вытянулся по стойке смирно. Но инспектор лишь махнул рукой: «сиди, мол!», и, пройдя мимо, очутился, наконец-таки, в своём кабинете.

И сразу же почувствовал огромное, ни с чем несравнимое облегчение, когда человек, сидящий в его собственном кресле и рассеянно перебиравший какие-то бумаги, лежащие на столе, вдруг поднял голову и, приветливо улыбнувшись инспектору, поднялся и шагнул ему навстречу. Протянул руку для пожатия…

– Дядя! – проговорил инспектор, осторожно пожимая сухую, тонкую, но на удивление крепкую ладонь гостя. – Какими судьбами?

– Да вот… – вторично улыбнулся сенатор. – Соскучился, повидаться приехал…

Впрочем, улыбался он одними губами. Глаза сенатора пытливо и как-то настороженно разглядывали племянника… а тот, под этим его испытующим взглядом, вдруг вспомнил, почему, собственно, и бежал сюда так торопливо…

– Подожди! – проговорил он с явным недоумением. – Секретарь сказал мне, что приехал окружной комиссар, а приехал, оказывается, ты! Он что, перепутал с перепугу, кретин? И кстати, на чём ты приехал? Неужто на дилижансе?

– А что, собственно, ты имеешь против дилижансов? – сенатор засмеялся, но глаза, как и прежде, оставались холодными и настороженными. – И кстати, твой секретарь ничего не перепутал. Вот уже второй день, как я исполняю обязанности окружного комиссара. Временно, разумеется… – тут же поправился он. – С сохранением всех моих сенаторских полномочий!

– Понимаю! – медленно проговорил инспектор, хоть понимал далеко не всё.

Что ни говори, а для дяди это было понижением. Хорошо, если и, правда, временным.

И что, интересно было бы узнать, произошло с прежним комиссаром? Пошёл на повышение? На пенсию? Или, может, спешно переброшен в другой округ… такое иногда случалось…

– Ни то, ни другое, ни третье! – резко, даже излишне резко отозвался сенатор, и инспектор вдруг понял, что последние свои слова произнёс вслух. – Он погиб…

– Погиб? – машинально повторил инспектор, потом до него дошло. – Погиб?! – повторил он удивлённо и, одновременно, встревоженно. – Как он погиб? Крысы?

– Если бы! – мрачно буркнул сенатор, вновь опускаясь в мягкое кожаное кресло. – Если бы… – повторил он ещё более мрачно. – Да ты садись, разговор у нас долгий предстоит!

Инспектор, немного поколебавшись, всё же уселся в одно из кресел для посетителей. Тоже кожаное, тоже достаточно мягкое… впрочем, до того кресла, в котором так удобно расположился в данный момент комиссар-сенатор (он же, родной дядя инспектора), креслицу сему было, ох, как далеко…

– Ты спрашиваешь, как он погиб? – каким-то незнакомым, враз изменившимся голосом проговорил дядя, нервно комкая в пальцах первый попавшийся лист бумаги. – Так вот: его разнесло на куски! Вместе с его долбаной красной каретой! Понимаешь?! И жандармы, что сопровождали верхом карету, тоже разорваны на куски самым невероятным образом. Точнее, и они сами, и их лошади получили увечья, несовместимые с жизнью.

– Оружие древних? – прошептал инспектор внезапно осипшим голосом.

– Вроде того… – кивнул головой комиссар. – Но их, ещё живых и, наверное, жалобно умолявших о пощаде, добивали потом… из тел некоторых извлечены пули, подобные тем, что были извлечены из мёртвых крыс, погибших во время того памятного набега на резервацию. Так что, там не одно оружие древних… там, как минимум, были задействованы две его смертоносные разновидности…

Он замолчал и вновь принялся мять в пальцах бумажный ком. А инспектор тоже молчал, ошеломленно пытаясь осознать только что услышанное.

– Я вот чего не понимаю, – вновь заговорил комиссар. – Зачем ей понадобилось убивать ещё и тех маленьких пони, которые были запряжены в карету. Из злобности, разве что, из дикой ненависти ко всему живому… ведь в каждое из этих несчастных созданий она всадила не менее пяти пуль. Причём, именно в живот, чтобы не сразу погибли… чтобы помучились ещё как следует перед смертью…