Выживший. Чистилище

Глядя на зарешечённое небо, как-то резко взгрустнулось. Ещё два дня назад я взлетал под облака, чтобы провести несколько секунд в свободном полёте, а сейчас могу видеть лазурную синеву только сквозь решётку.

А вернувшись с прогулки, обнаружил в камере пополнение. К нам подселили не кого-нибудь, а бывшего начальника ростовского рынка по фамилии Станкевич. Плечистый мужик с рыжей бородкой оказался на редкость разговорчивым и тут же поведал свою историю, из которой выяснилось, что все женщины по своей сути… бляди.

Начал издалека, с 1918 года, когда он был военкомом в небольшом уездном городе. Там-то по весне он и влюбился в одну симпатичную девушку. Поселились молодые в доме бывшего купца, который со всеми пожитками сбежал чёрт знает куда, а вернее всего, за границу. Хорошо хоть, мебель оставил.

Впрочем, счастье длилось недолго. Шепнули Станкевичу, что благоверная ему изменяет с начальником продовольственной базы.

– Ну и решил я её проверить. Сказал, что отправляюсь в рейд на неделю бандитов ловить, она меня проводила, накрыв на стол перед отъездом «шрапнель» с воблой. Выехал на другой конец города, оставил каурого у знакомого, а сам огородами домой. Сижу под окнами, жду. И вот где-то ближе к полуночи появляется жёнушка, встречает у калитки начпрода, и они тут же начинают целоваться.

– А ты их шашкой? – спросил кто-то.

– Была такая мысль, но подумал, что не стоит торопиться. В общем, они в дом, а я сапоги долой, чтобы шпорами не звенеть, и в кухонное окно. Гляжу: а они уже в столовой, и на столе яичница, утка жареная да бутыль самогона. Ну, думаю, тварь ты этакая, меня, значит, под бандитские пули послала, накормив «шрапнелью» с воблой, а любовника самогоном с уткой привечаешь! Да и что за любовник: пузо как бочонок, голова лысая, нос картошкой… Неужто я в постели так плох? Обида взяла, братцы. И как только они в спальню переместились, тут уж я маузер наголо! Они, понятное дело, чуть там же с перепугу богу душу не отдали. А я их в столовую в одних рубахах под конвоем, садитесь, говорю, доедайте, чё ж добру пропадать. Влил в глотку начпроду оставшийся самогон, да так без порток на улицу его и отправил. А жену свою несознательную нагайкой отходил. Дали мне в тот раз строгий выговор с занесением в личное дело и отправили на фронт.

Примерно в том же духе была история и второй жены. На третий раз наш герой решил взять в жёны девицу из глухой деревни, понадеявшись, что в простоте своей она не станет ему изменять. К этому времени Станкевич занимал на первый взгляд скромную, но всё же небездоходную должность заведующего колхозным базаром в Ростове-на-Дону. И возникла у него преступная идея, заключавшаяся в том, чтобы сделать крупную растрату или хищение, затем полученное припрятать, сесть на пару лет в тюрьму, а после освобождения жить в своё удовольствие. Первая часть плана прошла без сучка без задоринки: в 1933 году его посадили, правда, впаяли не два, а четыре года, а так как друзей в городе хватало, то отбывал он срок завхозом Ростовской тюрьмы, имел пропуск и раз в неделю приходил и ночевал дома. За это время жена родила ему даже двоих детишек, которых хоть и после некоторой заминки, однако же зарегистрировали отпрысками Станкевича.

При этом он наивно считал, что любушка его ждёт каждый раз с нетерпением, говея перед встречей. А та оказалась ничуть не лучше своих предшественниц. Опять же, узнав об изменах от третьих лиц, Станкевич изменил график появления дома.

Дверь в квартиру в тот раз он попытался открыть своим ключом, но она оказалась запертой изнутри. Принялся стучать. Наконец жена открыла минут через пять, и вид у неё при этом был крайне растрёпанный. Оттолкнув её, ворвался в спальню, но там любовника не оказалось. Наш Отелло тут же просчитал план действий негодяя. Расчёт у последнего был прост: пока муж будет искать его в спальне, он выскочит из уборной в прихожую и даст дёру через парадную. Но Станкевич был человеком весьма искушённым, а потому сразу же к уборной и направился. Дверь оказалась заперта, но сорвать хилый крючок было делом одной секунды. Каково же было удивление обманутого мужа, когда он увидел перед собой трясущегося от страха… прокурора Ростова. Ай да жена, ай да деревенская простушка! Как бы там ни было, прокурор в одном исподнем, со штанами под мышкой вылетел в окно второго этажа. Небольшой сугроб смягчил падение, но всё же без некоторых телесных увечий не обошлось. Досталось и неверной супруге, после чего в тяжких мыслях Станкевич вернулся в тюрьму.

Прокурор, будучи не совсем дураком, о том, что имел чужую жену, умолчал. А вот отомстить всё-таки отомстил, и уже через несколько дней нашего рассказчика перевели во внутреннюю тюрьму НКВД и там взялись за него по всем правилам 1937 года.

При помощи различных подручных предметов настойчиво внушали, что он не мошенник или растратчик, а член подпольной троцкистской организации. Видя, что дело плохо и ему отобьют почки или печень, он решил пойти ва-банк. На очередном допросе заявил, что хочет сообщить следствию о своей преступной контрреволюционной деятельности, но при этом хочет умереть советским человеком и помочь органам. После чего явно повеселевший следователь вызвал стенографистку, и та принялась записывать показания:

«Меня обвиняют в том, что я троцкист, но следствие на неверном пути. Я гораздо более тяжкий преступник. Я – член троцкистско-зиновьевского центра и соучастник убийства Сергея Мироновича Кирова. В город Ростов я прибыл по заданию этого центра с целью организовать ряд диверсионных и террористических актов».

А далее он перечислил имена и фамилии тех, кто ему когда-либо насолил. Первым был ревизор, раскрывший его растрату, затем главный бухгалтер и так далее. Уже на следующую ночь было арестовано двадцать человек, и потянулась цепочка очных ставок. Конвейер заработал, практически все сознались в своей контрреволюционной деятельности и оговорили ещё кучу людей. Дело обрело громадный размах. Доложили в Москву, и последовала директива доставить соучастника убийства товарища Кирова на Лубянку.

В Москве допрос начался по отработанной схеме.

«Вы подтверждаете ранее данные показания?»

«Да, но в Ростове я не мог сказать всю правду, так как враги народа пробрались в органы НКВД и я не мог до конца раскрыть подпольную организацию».

И после вопроса: «Кто?» – он принялся перечислять имена следователей, которые его били, и в первую очередь назвал прокурора Ростова.

Через пару недель его перевели в Лефортово, военная коллегия заседала в одной из камер. Процесс проходил однотипно: подсудимого вводили четыре бойца, и председатель Военной коллегии Верховного суда СССР товарищ Ульрих[3 - В 1930 – 1940-х гг. Василий Васильевич Ульрих входил в состав секретной комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. Комиссия утверждала все приговоры о смертной казни в СССР. Отмечают, что Ульрих был заядлым любителем-энтомологом: единственной страстью, которая поглощала всё его свободное время, было коллекционирование жуков и бабочек.] спрашивал имя, год рождения и задавал вопрос: «Что вы имеете сказать в своё оправдание?» Затем подсудимого выводили, а через минуту вводили снова и зачитывали приговор.

И вот вводят Станкевича в эту страшную камеру, задают тот же вопрос, и вдруг он заявляет, что все ранее данные им показания – ложь, а оговорённые им люди невиновны. И он может немедленно и неопровержимо доказать свою невиновность.

«Я – мошенник и вор, политикой не занимаюсь, нахожусь в заключении с 1933 года, срок отбываю в городе Ростове, в Ленинграде никогда не был и в убийстве товарища Кирова участвовать не мог».

Ульрих багровеет и задаёт вопрос: «Так почему же вы дали такие показания?»

«Ростовский прокурор жил с моей женой, а я его поймал и отлупил».

Это было так неожиданно, что Ульрих заинтересовался и потребовал рассказать всю подноготную, то есть с первой измены. Эффект был потрясающим – Ульрих хохотал до слёз.

В итоге дело направили на доследование, и этот рыжий теперь оказался в Бутырке. Мы тоже посмеялись над его рассказом, хоть немного расцветившим нашу камерную серость, но кто-то из бывалых трезво заметил:

– Рано радуешься. Кроме Верховной коллегии и Верховного суда есть Особое совещание НКВД, которое припаяет десять лет как социально опасному элементу, чтобы отпала охота шутить над органами.

– Ты думаешь? – погрустнел Станкевич.

Впрочем, вскоре принесли ужин, и он немного воспрянул духом. А я, выскабливая алюминиевую плошку, размышлял о превратностях судьбы. Может, в тот раз парашют не раскрылся и я разбился, а все эти приключения – в посмертии? Или кто-то, живущий за облаками, с каким-то неведомым мне умыслом отправил меня именно в этот страшный год? Может, это мне испытание свыше? А если я его выдержу и выживу, получу за это какую-нибудь награду? Одни вопросы – и никакого намёка на ответ.

Глава 3

Несколько дней меня не трогали, хотя, признаться, я каждый раз непроизвольно вздрагивал, когда дверь камеры со скрипом отворялась. Странно, но побоище простых обитателей камеры с блатными не понесло каких-либо серьёзных последствий, за исключением разве что угодившего в карцер Куприянова. Вернулся он малость отощавшим и понурым, так что все, у кого были заныканы какие-то запасы еды, тут же скинулись, и вскоре несчастный Куприянов выглядел куда более повеселевшим.

А вот Кржижановский после допроса едва стоял на ногах.

– Били, – глухо констатировал он. – Заставляли признаться во вредительстве и организации контрреволюционной деятельности, требовали выдать сообщников. Я не подписал. Зато получилось подглядеть, кто на меня донос накропал, благо бумага лежала под рукой у следователя. Подписи я не увидел, а почерк узнал. К сожалению, вы оказались правы – это был Егоров, он левша, а написан донос явно левшой, с характерным наклоном букв. Не ожидал от него, не ожидал… Вот так разочаровываешься в людях.

– А вы, если всё же совсем туго придётся, по примеру того же Станкевича укажите его фамилию в числе тех, кто ведёт скрытую антисоветскую деятельность. Глядишь, тоже на нары загремит.

– Я так не могу, это против моей совести.

– Феликс Осипович, уж в вашей ли ситуации выгораживать подонка, который на вас возвёл поклёп? Впрочем, дело ваше, но я не смог бы спать спокойно, зная, что негодяй, засадивший меня в тюрьму, живёт в своё удовольствие. А в вашем случае, скорее всего, он займёт ваше место. Будет радостно потирать потные ручонки и думать, какой же он молодец, как ловко он всё обстряпал.

В этот момент в двери открылся глазок, затем окошко, через которое подавали пищу, и мордатый надзиратель приказал:

– Всем встать возле своих шконок.

Мы без охоты выполнили команду, причём пришлось вставать по двое у каждой шконки, поскольку спать приходилось по очереди. В двери послышался скрежет проворачиваемого ключа, и в камеру вальяжно ступил, как мне тут же шепнул артиллерийский инженер, комендант Бутырской тюрьмы Михаил Викторович Попов, который раз в месяц делает обход, интересуясь положением дел в камерах. Обладатель рыжих усов вразлёт, Попов и сейчас не обманул ожиданий.

– Ну что, граждане уголовники и несознательный элемент, есть жалобы, претензии?

Прошёл вдоль шконок, перевернул один матрас, второй, брезгливо отряхнул ладони.

– Что молчим? Так есть или нет?

– Никак нет, гражданин начальник, – откликнулся Костыль.

– Да у тебя, Сморчков, никогда претензий нет, – ухмыльнулся Попов. – А у твоего дружка Пузырёва есть. Завтра к нему в госпиталь как раз следователь отправится, показания взять. Может, он и расскажет, кто ему голову проломил, раз здесь нет желающих признаться. Сказки с падением со шконки можете кому-нибудь другому рассказывать.

Лица многих тут же поскучнели. Понятно, что конкретно на кого-то этот самый Пузырёв, возможно, и не покажет, разве ж углядишь в потёмках, кто из толпы тебе сапогом или ботинком по черепушке заехал. Но общую канву вполне может раскрыть, и тогда многим не поздоровится.

– И вообще странно, что неприятности случаются, Сморчков, только с твоими подельниками. Один якобы со шконки свалился – перелом ключицы, второй – череп проломлен… Ладно, раз просьб и пожеланий нет, тогда идём дальше.

Дверь захлопнулась, и народ как-то разом выдохнул. А тут и вечернюю пайку принесли, так что некоторое время людям было чем заняться.

– Феликс Осипович, – обратился я к комбригу, пытаясь языком выковырять застрявший между зубами кусочек уже опостылевшей селёдки. – Я смотрю, тут с зубными щётками вообще беда.

– Это точно, я вот тоже привык на воле каждые утро и вечер зубы чистить, а здесь такой возможности не имеется. Ни щётки тебе, ни порошка.

– И сделать не из чего, – подключился артиллерист. – Помню, в деревне, когда маленький был, у нас умелец мастерил зубные щётки из деревянной палочки со свиной щетиной. Здесь же ни деревяшек, ни щетины. Да и ножа нет, не пальцем же вырезать.

– Ну, предположим, заточка у товарища комбрига имеется, – напомнил я. – А вот с остальным – да, проблема. Да хоть бы деревяшка была, могли бы зубочисток настрогать. Не табуретки же портить, в самом деле.