Рядом была война

На перроне появляются вышедшие из вокзала пассажиры, слышится далёкий гудок поезда, и скоро мимо меня, зашумев тормозами, проходят вагоны поезда. Сестру, соскочившую с подножки седьмого вагона, узнаю сразу, со всех ног бегу к ней. Лена стискивает меня в объятиях, вижу, как слёзы застилают её глаза.

– Коля! Милый ты мой, родной братишка! Не надеялась тебя увидеть! Похудел ты, братик мой. Как вы там в колхозе? Трудно?

– Да нет, всё в порядке. Мама как?

– Сначала плакала, потом успокоилась. От папы письмо, жив, здоров.

– Куда вы сейчас?

– Пока на пересыльный. Сказали, что в школу снайперов.

– Напиши, как приедешь на место.

– Обязательно. А ты помогай маме, продолжай учиться, война, когда-нибудь, всё равно закончится. Как там Оля? С тобой?

– Ага.

– Дружи с ней, она хорошая девочка.

Слышатся удары колокола и протяжный паровозный гудок.

Лена крепко обняла меня.

– Прощай, Коленька, прощай мой хороший, береги маму и себя!

– Почему прощай? Скажи: до свидания!

– Извини. До свидания, братик мой.

Точно в тумане вижу, как сестра поднимается на ступеньку тронувшегося вагона, иду за ней и вскакиваю на подножку, обнимаю Лену, смотрю на её заплаканное лицо. Поезд набирает скорость.

– Прыгай, Коля, а то не сможешь! Держась левой рукой за поручень, ступаю на нижнюю ступеньку, свешиваю правую ногу навстречу бегущей земле, спрыгиваю на ходу поезда, продолжаю по инерции бежать по насыпи. Лена машет рукой, что-то кричит, я, кусая губы от нахлынувших чувств, смотрю ей вслед.

В деревню прихожу к обеду.

Письма с фронта

Письма с фронта – это письма войны. В них радость, когда написано: жив, здоров. Такие письма – счастье, отрада, надежда. Они придают бодрость, настроение, желание жить, работать. Есть письма, которые душевно опустошают, выбивают из колеи, лишают покоя. Тысячами, сотнями тысяч, летят бумажные треугольники в самолётах, едут в поездах, плывут на пароходах, едут в автомашинах, на телегах, идут пешком, под огнём врага пробираются ползком в сумках. В этих треугольниках со штампом "красноармейское" – быт войны, тяготы тяжёлого труда солдата, семейные заботы, тревоги, наказы и, главное, чувство любви к своей семье, к своей земле. Эти солдатские письма пронизывает такая духовная сила, о которой в мирное время человек и не подозревал.

Нередко в нашем доме мне приходилось читать солдаткам эти письма с фронта. Часто женщины собираются вместе, чтобы коллективно прочитать письмо, порадоваться друг за дружку. Хозяйка письма усаживает соседок, сама садится за стол, подперев кулаком щёку.

Я раскрываю треугольник письма и в полной тишине начинаю читать. Слушают жадно, затаив дыхание, утирают платками повлажневшие глаза, и мне кажется, что в эту минуту от каждой солдатки, словно радиоволны, невидимыми чёрточками несутся их мысли, чувства к своим родным, близким, туда, где за много километров бьются насмерть с врагом их мужья, сыновья, братья. Кончаю читать, с минуту в квартире тишина, потом становится шумно, и все торопятся высказаться:

– Слава тебе господи, жив, здоров, не поранен.

– И воюет славно в этой антиллерии, из пушек, значит, в немцев стреляет.

– Ишь ты, вроде Егор-то у тебя, Настасья, тихой был, неприметный, а смотри-ко как развоевался!

– Поневоле развоюешься с этой немчурой!

– А туго, бабы, там нашим мужикам, ой как туго! Намедни заходила я к золовке, читала она мне письмо от своего мужика, так обе ревмя ревели, что эта немчура с нашими городами, деревнями и народом делает! Грабят, измываются, убивают невинных, жгут. Дай, господи, силы солдатам нашим, чтобы прогнали злодеев.

– Тут, Парасковья, мало силы, тут техника нужна. Вон у них, злодеев, сколь эропланов да танков! Вот он и прёт как саранча.

– Конец видно белому свету пришёл! А всё, бабы, ведь по писанию как есть идёт, там сказано: за грехи наши людские такая будет война, что все будем гореть в огне неугасимом!

– Да что ты, Марья, ерунду мелешь! – поднимается из-за стола тётя Настя. – Оно конечно, такой войны ещё не было, но я скажу, что погодите, узнает ещё Гитлер и силу нашу! Уехали на войну мужики наши, тяжело нам без них, но ничего – управимся. Погодите бабы, захлебнётся Гитлер своей же кровью!

– Слышь, Настасья, а от Павлушки, сына твоего, было известие?

– Недавно получила, пишет: направили в школу на командира.

– Счастливая ты. А мой Степан всего одно письмо прислал с дороги и как в воду канул, не знаю, на что и подумать.

– Напишет, не тужи. Погодите, бабоньки, прогонят немцев с нашей земли, и все вернутся. А сейчас не расходитесь, я по такой оказии поднесу вам по рюмочке, у меня с проводов сына осталось, а пить некому.

Понимая, что я теперь лишний, ухожу из комнаты, скоро из квартиры тёти Насти доносятся песни захмелевших женщин.

Иногда солдатки просят меня написать письмо на фронт. Чаще всего с этой просьбой обращается тётя Дуся Гладышева, из восьмой квартиры нашего дома. Женщина средних лет, она просит зайти к ней, достаёт листы бумаги, я сажусь за стол, макаю в чернильницу ручку и жду, тётя Дуся начинает диктовать.

– Пиши, Колюня. Письмо писано в чистый понедельник октября двадцатого. Во-первых, строках моего письма, многоуважаемый, любезный мой, дорогой муженёк Семён Афанасьевич, мой незабвенный супруг, шлёт тебе нижайший поклон твоя незабвенная супружница Евдокия Евлампиевна, а также низко кланяются тебе мои малые дочки Валя и Галя и желаем тебе, дорогой наш муж и отец, всего хорошего в твоей солдатской жизни. Ещё кланяется тебе твоя сестра Катерина, которую видела намедни, она передаёт тебе привет…

Это словесное изобилие редактирую по- своему, сокращая вдвое:

– Здравствуй, мой дорогой и любимый Семён! Вместе с дочками Валей и Галей. Крепко тебя обнимаю и целую и желаю тебе всего хорошего в твоей нелёгкой солдатской жизни. Ещё передаёт тебе большой привет с наилучшими пожеланиями твоя сестра Катерина…

– Написал?

– Да.

– Пиши далее. Сообщаю тебе, что, письмо твоё вчерась получили и рады, что у тебя всё хорошо. Мы тоже живы и здоровы, девочки учатся хорошо. В нашем доме позабирали на войну почти всех мужиков, а Александре Барановой и Витюговой Дарье пришли похоронки. Хлеба дают по карточкам, рабочим по шестьсот граммов, иждивенцам по четыреста, ещё дают карточки на продукты: масло, макароны, крупу, сахар. На базаре всё дорого, я хочу продать кое-что из моей одежды. Говорят, ещё, что скоро за Волгой окопы рыть будем. Работаю всё в прядильной. Об нас не беспокойся, а ты поостерегайся там, каждый божий день вспоминаем тебя…

Около десяти часов утра в наш дом входит почтальонка, пожилая тётя Клава, разносит по квартирам письма. Писем-треугольников никто не опасается – это желанные письма пусть из госпиталя, пусть ранен, но, главное, жив. Боятся, как огня, официальных конвертов, с вложенными в них синим бумажками-похоронками. Такие письма тётя Клава старается отдать поскорее и уйти с глаз долой, чтоб не видеть слёзы. Мне жаль почтальонку: неблагодарная работа приносить людям горе, она не похожа на Харитошу – аккуратного почтальона из кино, распевавшего песенку: "Я везу любовь и радость и надежды, и мечты". У неё печальные глаза, поседевшие волосы. Месяца два назад, она сама получила этот официальный конверт с синей похоронкой. Хочется, чем-либо её успокоить. Но чем?

И разносит она каждый день радость одним людям и невыразимое горе другим.

По тонкому льду

Мать вот уже несколько недель за Волгой в окопах. Возвращаясь из школы, смотрю на реку. В полукилометре от реки, вдоль берега тянется земляной вал, на нём видны крохотные фигурки людей. И не только я один вглядываюсь в заволжскую даль. Почти у всех одноклассников там работают отцы, матери, братья, сёстры. Замечаю, как особенно тоскливо смотрит на Волгу Женя Кузнецова. Лёд ещё тонок и о переходе через реку не может быть и речи. В одну из ночей ударяет крепкий мороз, и, когда утром идём с Сергеем в школу, мороз вовсю щиплет нос, уши, щёки. На реке у берега замечаем двух мужчин с длинными шестами в руках. К нам подходят Женя, Саша Макаров, Люба. У Жени в руках, кроме книг, узелок с хлебом и варёной картошкой.

– Чего они там? – спрашивает Люба, кивая на мужиков.

– Через реку, видно, хотят идти, – высказывает предположение Женя и неожиданно подаёт свои учебники Любе, – на, подержи, пойду, взгляну, крепкий ли лёд.

Она сходит с пригорка, идёт к мужчинам, подходит к ним, о чём-то спрашивает, показывая рукой за Волгу. Постояв ещё немного, идёт по льду от берега.

– Женя! – кричит Саша, – куда ты? Стой!