Рядом была война

– Идёмте, молодой человек, завтра придёте.

В больнице врач заставляет меня выпить валерьянки. На улице с усилием передвигаю ноги, Ольга берёт меня под руку.

– Идём, Коль, ночевать к нам.

– Я домой пойду.

– Не надо домой, тебе нельзя сейчас быть одному.

– Пойду домой, – упрямо твержу я.

– Не пущу я тебя, Коленька, ну послушай меня, у нас тебе будет лучше.

Она увлекает меня за собой, мы сворачиваем к её дому. Мать Оли, тётя Наташа, всплеснув руками, ахает, когда Оля рассказывает ей о случившемся. Меня усаживают за стол, но к еде почти не притрагиваюсь. Тётя Наташа достаёт из комода бутылку, наливает в стакан, подаёт мне.

– Выпей, Колюша, полегчает тебе, мой покойный Матвей делал эту наливку. Пей, она сладкая.

От выпитого, слегка кружится голова.

– Ты ешь, Николай, не стесняйся, я тебя как за сына считаю. Конечно, горе у тебя, но ты больно-то не расстраивайся, жить всё равно надо. Кончится война, всё пойдёт своим чередом. Отец твой вернётся, сестра. Дай, господи, им невредимым с войны прийти.

– На фронт буду проситься, – говорю я.

– Не спеши, жизнь покажет, что надо делать. Ольку вон ругаю, рвётся в это пекло, хоть сейчас готова на фронт.

– Тебе нравится работать в госпитале? – спрашиваю я.

– Мне нравится, что помогаю людям, сама же работа – это раны, кровь, гной, бинты, иногда смерть. Устаю, да и переживать приходится, когда видишь боль, отчаяние, тоску. Видишь, конечно, и улыбки, слышишь шутки, ласковые слова к тебе. Меня почему-то все раненые зовут "Волжаночка". Сама удивляюсь, а все: "Волжаночка, дай попить, Волжаночка, позови доктора".

– Ладно, Коля, – говорит тётя Наташа, – отдыхать тебе надо, завтра у тебя много дел. Отпросись с работы, сходи с заявлением на помощь в фабком. Гроб я закажу в столярке. А как справку о смерти получишь, сходи на пекарню, должны дать хлеба без карточки, беготни будет много.

– Пойдём, Коль, – поднимается из-за стола Оля.

За перегородкой в её маленькой комнатке, примыкает к печи никелированная кровать, рядом у изголовья небольшой столик, покрытый белой вышитой салфеткой, на нём стопка книг, настольная лампа с широким стеклянным абажуром. Оля ладошками моих щёк.

– Колька, – шепчет она, глядя мне в глаза с жалостью и нежностью, – Колька, бедолага ты мой, знай, что бы ни случилось, всегда помни, что у тебя есть я и ты не одинок. Ты понял? А сейчас постарайся уснуть. Неслышные поцелуи в мои губы, щёки и, пожелав мне спокойной ночи, она уходит.

Похороны

Маму похоронил. Я благодарен соседям. Они сделали всё, как полагается: обмыли, обрядили, обшили гроб красным материалом, обложили покойницу ветками "мечты". Женщины, с которыми мать работала, принесли венок с траурной лентой и надписью: "Полине Ефимовне от работниц прядильного цеха".

В полдень к дому подъехала лошадь, гроб поставили на телегу, я сел рядом с возчиком, и мы тронулись. Человек десять от фабрики до Нардома шли за нами, постепенно отставая. Кладбище за городом, там меня поджидали вместе с Василием Лапиным мои друзья Серёга, Виталий и Борис. Они с утра ушли копать могилу. По протоптанной тропинке мимо крестов, памятников, пронесли гроб к выкопанной могиле, поставили на землю. Опустившись на колени, я поцеловал мать. Василий с ребятами опустили гроб в яму. Внезапно мы услышали женский возглас и оглянулись: к нам между оградами пробиралась женщина.

– Товарищи, родимые! – крикнула она, подойдя к нам. – Кто тут хоронит? У кого такое несчастье, скажите, пожалуйста!

– В чём дело, гражданка? – сурово спросил Василий.

– Кого хороните, родимые?

– Мать вот у этого парня, – кивнул Василий в мою сторону.

Женщина подошла ко мне, сняла с головы платок, и я увидел её худое лицо. Несмотря на то, что ей можно было дать лет тридцать, в её тёмных волосах виднелись пряди седых волос.

– Соколик вы несчастный, – заговорила женщина со слезами на глазах, – обращаюсь к вам с большой просьбой. Эвакуированная я. Из-под Тихвина, вместе с доченькой моей Машенькой приехали сюда. Заболела моя Машенька, годик ей всего отроду, и умерла моя дочурка. Четвёртый день не могу похоронить, выкопать ей могилку, сил нет. Обессилила совсем, денег нет, хлебушка нет, всё моё богатство на мне. Позвольте, родимый, положить гробик с телом Машеньки, к вашей маме, просила я вчера у двоих, приехавших похоронить, да не разрешили. Маме вашей не будет одиноко, доченька моя была славная девочка. Не откажите, прошу вас!

– Где ваша дочка?

– Там, на крыльце, у дома сторожа, он старый, посоветовал к вам обратиться.

– Несите, похороним вместе.

– Милый вы мой, спасибо большое, доброе, вижу, у вас сердце.

В могилу спрыгнул Сергей и Борис, приняли от женщины маленький гробик, женщина заголосила. Скоро на месте ямы вырос холмик с вкопанным небольшим четырёхгранным памятником, изготовленным Василием из кусков листового железа выкрашенного в бронзовый цвет.

– Как звали вашу маму, – спросила женщина, когда мы собирались уходить.

– Полина.

– Я ещё побуду здесь, поплачу о моей дочке и вашей маме.

Дома в нашей квартире всё убрано, вымыто, на столе в большой плошке стояла варёная картошка, а также были огурцы, солёные грибы, нарезан подовый хлеб, который испекла Серёгина мать, она же где- то достала бутылку водки. Тётя Клава разлила водку в стаканы.

– Помянем Полю, душевного человека, хорошую женщину и мать. Вечная ей память!

Когда все разошлись, пришла Оля.

– Прямо с дежурства к тебе. Собери всё, что у тебя есть стирать.

– Да вроде всё чистое.

Подойдя к кровати, она откинула покрывало.

– Чистое, да не очень. Перестань стесняться, что есть грязного из одежды, складывай в кучу.

Завязав в узел грязное бельё, Оля чмокнула меня в щёку.

– Пока, Коль, приходи к нам.

Вечером ко мне пришёл Сергей с книгой в руках.

– Ты не возражаешь, если я с неделю, у тебя ночевать буду?

– Конечно! Обрадованно сказал я.

Оставаться одному в опустевшей квартире было невыносимо тоскливо, друг понял это и пришёл на помощь.

Прощание