Собачьи дни

Экстрасенсы и, тем более, якобы экстрасенсы, работающие в каком-нибудь Международном центре восстановления личности и коррекции судьбы и вешающие китайскую лапшу на уши наивным гражданам, которые её с радостью переваривают, принципиально избегали каких-либо разговоров о Штерне.

Цыганки, уставшие воровать и торговать, сконцентрировавшие свои врождённые способности на гадании и исцелении, дипломатично помалкивали, предпочитая не раздражать сильного… Очень сильного мира сего.

Пропагандисты здорового образа жизни, видевшие панацею от всех болезней в «злоупотреблении» пищевыми добавками с убийственным содержанием кальция и цинка, с измождёнными, наигранно-одухотворёнными лицами бороздившие улицы города, считали, что всё хорошее в жизни происходит благодаря Кальцию и Цинку, а всё плохое объясняется отсутствием того же Кальция и Цинка. Количественные показатели этих жизненно-важных компонентов в организме Штерна оставались загадкой, а потому давать оценку его действиям энтузиасты этих двух элементов таблицы Менделеева всех степеней и достатка не спешили.

Что касалось взаимоотношений Армиллия Борисовича с местной братвой, выросшей из коротких штанишек рэкета, и, как она считала, ставшей респектабельной, то они строились отнюдь не на принципах равенства. Если Румын, его братва и бригады прочих авторитетов безоговорочно считались с мнением Штерна и открыто побаивались его, то Армиллий плевать хотел на блатных, но при этом считал возможным использовать их в своих и только своих интересах.

Кое-кто из условных авторитетов это понимал, злился и на какой-нибудь попойке демонстративно, видимо желая что-то доказать Штерну, бил морду своему «респектабельному» собрату, проявившему, якобы, излишнее рвение, исполняя волю хозяина. Наутро протрезвевший «авторитет» искренне раскаивался и извинялся перед Армиллием.

«Армиллий Борисович, прости, век воли не видать…», – не прокатывало.

Было уже поздно… Штерн, хотя и любил котов, не был Леопольдом с его слащавым: «Ребята, давайте, жить дружно!».

Разумеется, до войны кланов не доходило, так как Армиллий оперативно примерял враждующие стороны: неизвестно куда вдруг исчезал вышедший из-под контроля «авторитет». Но мы-то с вами уже знаем куда – седьмой ров восьмого круга Ада. Туда, куда ни одна «малява» не доходит. В свою очередь преемник заглаживал вину перед пострадавшим от последней выходки предшественника, и все были счастливы… до поры, до времени или, правильнее сказать, до очередной искры неповиновения, чаще всего вспыхивающей в момент алкогольного или наркотического опьянения.

И всё-таки метод Штерна начал приносить свои плоды. Места непредсказуемых главарей постепенно заполняли недальновидные, но исполнительные криминальные личности. После очередного «умиротворения» в бандитской среде Армиллий частенько в узком кругу говаривал: «Лучше иметь дело с идиотами – профессионалами, чем с профессиональными идиотами»…

О его личной жизни знали только то, что она есть. К тому же она чрезвычайно активна, учитывая количество посетительниц шикарного замка, который назвать загородным домом не поворачивался язык. Армиллий Борисович знал, что молчание стоит дорого и щедро за него платил. А скрывать девицам, видимо, было что. И его пассии молчали обо всём, что с ними происходило, но не столько потому что получали щедрое вознаграждение или боялись того, кто платил… Хотя боялись… Конечно же, панически боялись… Как все.

С любой из девушек, посетивших Штерна, опасались не то что флиртовать, а даже подходить на расстояние пушечного выстрела. Но, видимо, это их нисколько не огорчало. Создавалось впечатление, что им уже никто не нужен, и они с вожделением ждут очередного свидания только с Армиллием.

Но очередной встречи удостоилась только одна из них, а все остальные получали ежемесячное содержание, которое скрашивало их одиночество. Уставшая ждать ласки Штерна была вынуждена покидать не город, а, разраставшийся как грибница, регион, где правил Армиллий, вне всякого сомнения, уже без пенсиона за разовый секс.

Касательно единственной девушки, удостоившейся чести посетить Штерна во второй и не последний раз, то это была высокая, стройная, с пышными вьющимися волосами красотка. Её мягкий и сочный, как стейк из телятины, голос завораживал, а её кукольные черты лица притягивали взгляд представителей мужского пола с гетеросексуальной ориентацией в диапазоне от подростка до старика.

Девушку с вкусной фамилией Пряник звали Ларисой. После второго свидания она с радостью осталась жить в замке Штерна. К слову, это никоим образом не сказалось на количестве «однодневок». Хотя, нет, на самом деле их стало ещё больше.

Армиллия и Ларису частенько видели вместе. С ней было не стыдно показаться ни на приёмах, ни на других публичных мероприятиях. То, что Штерн ничего такого особенного к ней не испытывает было заметно окружающим. Да Армиллий этого и не скрывал. Лариса была просто визитной картой в его колоде Таро, хотя относился он к ней всё-таки с некоторой… звериной теплотой.

В ней же, напротив, везувилось чувство. Любовь? Ненависть? Как знать, как знать… В любом случае Лариса страдала, а женские страдания – это страшное оружие в руках оскорблённого, растоптанного чувства.

Девушке с детства не везло с мужчинами. Первый горький опыт подарил ей отец. Неудачник по жизни, он «наградил» её такой фамилией, которую с детского сада обыгрывали на все лады, а затем ушёл из семьи, когда Ларисе исполнился годик.

Как её только не называли! Крендель, Коврижка, Жамка, Сусленик… Хотя Пряник и в Африке Пряник. Первый мужчина – насильник наградил её гонореей, а в награду за первую любовь она получила первый аборт. И вот теперь Штерн… который не только причинял ей боль, мучительную боль своим равнодушием, но и любил покаламбурить над фамилией девушки, вызывая горестные воспоминания.

– Учитывая, что Пряник принадлежит мне, для всех остаётся только кнут, – любил в узком кругу повторять затёртую шутку Армиллий…

– Я не десерт, а основное блюдо! – однажды, застав в очередной раз очередную куклу на ночь, с обидой в голосе крикнула Штерну Лариса.

– Не советую прянику становиться чёрствым, – плюнул в душу Армиллий и повторил плевок: – Неужели тебе так понравилась «Тихая гавань»?

Лариса промолчала. Она не забывала ничего. Теперь запомнила и это… Эту пытку. Безумная любовь неизбежно рождает безумные мысли, слова и милые сумасшедшинки. Но если её ранить неразделённостью, она становится заложником мести.

Девушка окончательно съехала с катушек, твёрдо решив расстаться с иллюзией наезженной колеи.

Постепенно любовь к хозяину города, который становился Императором, мутировала в ненависть.

Глава 3. Предложение

(7 карта старшего Аркана Таро – Колесница)

Не во всякой игре тузы выигрывают!

Козьма Прутков

Да, не во всякой игре тузы выигрывают, но

зато в большинстве.

Некозьма Прутков

В это утро Фёдор Иванович Булкин проснулся рано под ржавое дребезжание будильника из диссидентской хрущёвской эпохи и битых полчаса пытался затупившимся лезвием сбрить недельную щетину на опухшем, от неимоверного количества, выпитого накануне пива, лице. Маленькие, заплывшие поросячьи глазки уставились в мутный осколок зеркала, красовавшегося на облупившейся стене ванной комнаты.

Затем Фёдор Иванович привычным плевком «умыл» осколок зеркала и протёр его рукавом футболки месячной несвежести с нескромной надписью: «Чугун – чемпион!».

– Могло быть и хуже, – не очень оптимистично пробормотал себе под пунцовый нос Булкин, а затем прибавил свою обычную фразу. – Какие проблемы.

А проблемы были и особого оптимизма в положительном их исходе они не вызывали. Дело в том, что Булкина к себе на аудиенцию пригласил сам Армиллий Штерн. Возвратившись уже глубокой ночью домой, Фёдор Иванович обнаружил короткую записку, согласно содержанию которой он должен был явиться в офис Штерна к 8 часам утра для личной беседы.

Ковыряясь в прыщавом носу, Булкин пытался припомнить, какие за ним водились грехи. Грехов не было. Были только грешки, которые не могли заслуживать внимания такого человека как Армиллий Штерн. Да и что могло значить для хозяина города вчерашнее распитие пива в парке, потасовка с пьяным в стельку соседом на позапрошлой неделе и паника третьего дня из-за дыма, причиной которого стали сосиски, принесённые в жертву на газовой плите засаленной кухни.

Это слегка приободрило Булкина, хотя похмельный синдром быстро заглушил росток оптимизма. Нестерпимо хотелось выпить, но слово нельзя калёным железом горело на сером веществе, помещавшемся в неизбалованном извилинами головном мозгу Фёдора Ивановича. Как назло, рассол, – напиток завтрашнего дня, – был осушен ещё вчера.

Перепробовавший десятки профессий, среди которых были и руководящие, Булкин стал профессиональным участником попоек, доставая всех декламацией песен из репертуара Владимира Высоцкого. При этом глаза его начинали слезиться, а сам он становился красным как рак, закипая то ли от натуги, то ли от удовольствия.

На что он жил, оставалось загадкой даже для него самого. И Булкин, не слишком утруждавший себя размышлениями на какой бы то ни было счёт, жил себе, получая максимум удовольствия на то количество денежных знаков, которые ему удавалось заработать от случая к случаю.

Натягивая дурно пахнущие носки, Фёдор Иванович невнятно продумывал свою линию поведения во время разговора с господином Штерном. Пытаясь заглушить стойкий запах, Булкин побрызгал короткие мужские чулки дешёвым одеколоном, получив при этом поистине незабываемый для неискушенного обоняния аромат.

Натянув на немного косолапые ноги единственные, а потому парадно-выходные, брюки, пятна и потёртости на которых были ещё не слишком заметны, Булкин наклонился. Это была героическая попытка завязать шнурки на неприлично поношенных, но достаточно, по мнению Фёдора Ивановича, начищенных туфлях. И тут случилось нечто невообразимое. Брюки разошлись по шву, от ширинки до пояса, и сквозь них проступило облако семейных трусов грязно-жёлтого цвета.

Отчаяние охватило бедного Булкина. Немногочисленные извилины лихорадочно заработали: «Ниток – нет, иглы – нет, времени – тоже».

Фёдор Иванович бороздил помутившимся взглядом холостяцкий беспорядок комнаты. И вдруг поросячье-рыбьи глазки остановились на медвежонке – мягкой игрушке, валявшейся в углу комнаты. О, чудо! Правая лапа игрушки из булкинского детства была кое-как прикреплена к туловищу поржавевшей от времени спасительной булавкой. Всё остальное было делом техники.

Набив карманы лоснящимися от жира и пахнущими ржавой рыбой мелкими купюрами, Фёдор Иванович направился к лифту. Лифт назло не работал, а время визита неуклонно приближалось. Не без труда, вспоминая весь не литературный, но собственно русский, язык, Булкин начал своё нисхождение, передвигаясь походкой гейши и обливаясь потом.

Фёдор Иванович буквально вывалился из подъезда. Лысина размером с Тихий океан на глобусе черепа почти правильной формы, обрамлённого висками Северного Ледовитого и Антарктиды, блестела от пота. Хотя причёска Колобка Булкину пошла бы больше, он с непонятным трепетом относился к жидкой поросли на висках.

Почти новая и почти чистая рубашка прилипла к его могучему животу и такой же спине. Задыхаясь от неимоверной физической нагрузки, Фёдор Иванович направился к остановке. Благо, что она находилась рядом. Но времени добраться в урочный час на общественном транспорте уже не было. Трясущейся рукой Булкин пересчитал деньги и облегчённо вздохнул, когда удостоверился, что их хватит, чтобы воспользоваться такси.

Фёдор Иванович выкатился на дорогу и жестом руки, подкрепляемым неподражаемо-жалкой мимикой, остановил потрёпанного вида такси с изображением на капоте профиля Сталина с крылатой фразой из репертуара Иосифа Виссарионовича под ним: «Техника решает всё».

– Офис Штерна! – открыв дверцу и втискивая своё дородное тело в автомобиль, выдохнул Булкин, моментально заставив стёкла запотеть.

Таксист с характерными носом и кепкой пренебрежительно, как вошь на лысину, посмотрел на пассажира и поморщил орган… обоняния.

– Господина Штерна, – уже робко повторил Булкин, понимая, что вызвало такую реакцию у водителя такси.