Оценить:
 Рейтинг: 0

Собачьи дни

Год написания книги
2017
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
8 из 12
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Итак, первая кровавая стычка националистов и коммунистов закончилась победой мятежников, которых поддержали нацисты и фашисты. Стало быть, Сталин получил первую, но не последнюю пощёчину от Гитлера. Цена этой – сотни тысяч, цена последующих – миллионы. Но завершающее слово в виде убийственного апперкота осталось не за Адольфом, а за Иосифом с его победой… любой, такой дорогой, ценой.

Детей расстрелянных коммунистов вывезли в СССР, где они прошли суровую школу интерната, голодную общежития, тесную коммуналки и в итоге получили компактную, размером с голубятню, «хрущёвку» на окраине Каинска.

Самостоятельно выученному ивриту в семье сефардов тоже нашлось место. В шаббат в ходу был исключительно язык предков, еженедельно предававший однодневному забвению даже «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык». Исключение составляли только дни проведения субботников, на которых, хош не хош, приходилось трудиться.

Что касается недюжинных и многочисленных талантов Зои, то она не посчитала нужным выходить с ними на публичный уровень, если не считать благодарных карапузов детского сада «Антошка», в который молодая женщина устроилась музработником, по ходу расписывая стены и двери дошкольного учреждения сценками из добрых советских мультфильмов. В её шедеврах преобладали коты, зайчики и мышки. На одной из картинок, улыбаясь в роскошные усы, пили чай Кот в сапогах, кот Матроскин и Леопольд… кот.

Но дома Зоя регулярно организовывала выставки. По непонятной женской прихоти единственным кто видел её небезынтересные картины с замысловатыми сюжетами был её муж, следователь прокуратуры Борис Самуилович, из, не по-еврейски, простой семьи, которого в близком кругу называли не иначе как Борюсик. Он же был единственным слушателем музыкальных произведений Бетховена, Моцарта, Шуберта… и отрывков из поэм Гёте и Байрона на языке оригиналов. Зато аплодировал любимой жене любимый муж за десятерых, а за его «браво» в прозрачной на звук «хрущёвке» Зое частенько, но осторожно, выказывали неудовольствие соседи с первого по пятые этажи.

– Борюсик, твоё «браво» делает соседям головную боль, – проговорила жена, привычно иронизируя над манерой разговора закадычного друга мужа, Менделя Каца. – Они таки немного портят мне нервы.

По причине, покрытой беспросветным мраком, неисправимый бабник и холостяк Мендель спешно выехал из Одессы в Каинск и вскоре возле опрятного подъезда дома, расположенного на одной из центральных улиц города, стала заметна мышиная возня с криминальным душком. Мелкие воры сбывали Менделю антиквариат, крупные приобретали его у Каца. Одессит стал незаменимым звеном в криминальной цепи города, а гешефт позволял новоиспечённому подпольному антиквару жить на широкую ногу.

– Зося, направляй их нервы ко мне, и я вырву их с корнем, – подыграл Борюсик жене.

– Вот поэтому ко мне, Борюсик, как к доктору, а к тебе только на пушечный выстрел.

– Ладно, твой единственный зритель, как Адам, осознал всю глубину своего грехопадения. Он больше не будет сотрясать пятиэтажную «голубятню» возгласами восхищения в адрес своей искусительницы-Евы, – патетично заверил Борюсик Зосю.

Именно эта красивая еврейская женщина подарила жизнь маленькому чудовищу, которое ни разу так и не взяла на руки. Не то, чтобы ребёнок был безобразен, хотя выглядел он, и в правду, предельно жутковато. Огромная голова и туловище, длинные руки и ноги, немигающий гипнотический взгляд, не по-детски большое «хозяйство» и редкие, длинные рыжие волосы по всему телу в совокупности делали его больше похожим на маленького примата, чем на человеческого детёныша. Но главное, новорождённый был чудовищно-спокоен и ужасно-сообразителен.

За всё время нахождения в роддоме младенец заплакал только один раз и то после того как непонятно откуда в палату ворвался разъярённый огромный пёс с торчащим в холке шприцом. За ним вбежал, мягко говоря, испуганный врач. Животное рухнуло в метре от кроватки ребёнка. Вот тогда и раздался оглушительный, нечеловеческий плач, больше похожий на крик.

Когда мальчика намеревались поднести к Зое Израилевне, она начинала вопить до изнеможения, а затем бормотать бессвязные слова на иврите. Но перед самой смертью мать неожиданно загробно-спокойно попросила принести ей ребёнка.

– Армиллий, – печально прохрипела женщина и испустила дух со словами на «великом и могучем». – Будь ты проклят!

В ответ младенец по-взрослому, рассмеялся. Итак, у ребёнка появилось имя и путь. Путь в никуда… Но ведь и никуда куда-то ведёт.

Врачи, не обратив внимания на реакцию новорождённого, а, скорее, не поверив услышанному, в очередной раз развели руками и состроили скорбную мину, нескрываемо нервничая из-за того, что опаздывают на футбольный матч с участием местного клуба – «Чугун».

Городская команда была перспективным середняком первой лиги, являясь самым молодым футбольным коллективом в чемпионате. После того как её легко и непринуждённо прибрал к рукам всеядный Штерн, «Чугун» стала многообещающей командой уже лиги высшей. Её по-настоящему любили местные футбольные фаны, каждый из которых без стеснения критиковал любого игрока за плохую игру даже во время матча, а не пытался искать причину хренового футбола в погоде, бутсах, мировом кризисе или бессоннице. Когда футболист команды не попадал в ворота соперника, фанаты истошно орали: «Чушка!».

Что предельно хорошо умели делать игроки команды, так это стоять в «стенке», как чугунные слитки, намертво вкопанные в футбольный газон. При этом, кудесники мяча героически прикрывали свои скромные достоинства, гипнотизируя бычьими взглядами игрока соперника, намеревающегося пробить штрафной.

Учитывая сказанное, нулевая ничья была закономерным, а потому традиционным счётом. Если же команде удавалось превратить нулевую ничью в голевую, в городе начиналось некое подобие праздника. В случае победы, подобие праздника превращалось в бесподобный праздник. Впрочем, разгул каинской души начинался и при поражении. Но и радость, и огорчение заканчивались одинаково – массовым мордобоем.

Да, праздновать в городе умели. Ещё как! Выездная торговля, с разбавленным пивом на столах и «палёной» водкой под ними, удавкой лотков сдавливала местный красавец-стадион, в реконструкцию которого Армиллий вбухал такие деньги, что только от одного упоминания потраченных им денежных средств не слишком светлая зависть заставила бы многих олигархов потерять покой и сон.

Трезвым после футбола домой не возвращался ни один настоящий фанат. Некоторые же и вовсе не приходили до самого утра по причине алкогольного пресыщения. Кое-кому и вовсе не везло в связи с употреблением продуктов неизвестного происхождения, в основном насаженными на шампуры, немытые с начала футбольного чемпионата. Эти болельщики могли не появляться дома неделями и даже месяцами.

– Дерьмовая игра, – после поражения «Чугуна» возмущался в инфекционной палате плосколицый больной, мучаясь от боли в области живота. – Команда не играла, а ползала по полю как безмозглые черви после дождя.

– Это точно… – кряхтел на больничной койке маленький старичок с огромной бородавкой на лбу в районе «третьего глаза». – Такое чувство, что к ногам бездельников привязали чугунные гири.

– Полностью с Вами согласен, господа больные болельщики, – перебил на корню намечающийся жаркий диспут слегка небритый и нетрезвый лечащий врач Казимир Северинович, вошедший в палату в сопровождении накрашено-смазливой медсестры в накрахмаленном халатике, непонятным образом, прикрывающим трусики. – Голова и ноги далеко не всё. А в случае с нашими игроками ещё и ничего!

Медсестра улыбнулась немного кривовато, что, однако, её ничуть не портило. Она бы могла даже с такой неидеальной мимикой соблазнить кого угодно, но предпочла вечно небритого и нетрезвого врача.

Полный тёзка основоположника одного из наиболее ранних проявлений абстрактного искусства новейшего времени никакого отношения к искусству не имел… Разве что к искусству «разводить» родственников больных на деньги. Своими неблаговидными поступками Казимир Северинович Беленький жирными масками на полотне своей душонки писал свой «Чёрный квадрат» Малевича. По замыслу известного художника эта картина являлась частью триптиха наряду с «Чёрным кругом» и «Чёрным крестом». Вот и выходит, что у каинского Казимира всё ещё было впереди.

Розовощёкий Беленький в лучших традициях чёрного юмора любил ставить пациентам смертельные диагнозы, в ярких красках описывая течение вымышленных болезней и финал. Белокурая медсестра давилась от смеха, восхищаясь юмором женатого избранника. Она ещё верила, что он разведётся и их служебный роман превратится в крепкую семью с крикливой ребятнёй и милыми семейными перебранками.

В перерывах между разглагольствованиями доктор разминал челюсти, безжалостно издеваясь над мятной жевательной резинкой, безуспешно пытавшейся заглушить неистребимый перегар. Учитывая, что «смертельные» диагнозы Казимир Северинович ставил при каждом обходе, переполнение «уток» больными после услышанного превратилось в норму, а один пациент, роняя слёзы на тетрадку в клеточку, даже сочинил завещание.

На этот раз под раздачу попал старичок с бородавкой.

– А с Вами всё… – обращаясь к нему, сделал театральную паузу Беленький.

– Что значит всё? – дрогнувшим голосом промямлил старичок.

– Indicia vocatus et cibum veneficii, – произнёс с каменно-печальным лицом, словно зачитал приговор, Казимир Северинович.

В переводе с латыни фраза всего лишь означала: симптомы алкогольного и пищевого отравления. Но болельщик со стажем этого не знал, а тон врача не предвещал ничего хорошего.

– Значит, приплыл Афанасий?! – выдавил из себя повествовательно-вопросительно-восклицательную, но в любом случае обреченную, фразу старичок.

– Пожалуй, Афанасий, пожалуй, – легко согласился Беленький.

– Есть ли хоть какое-то средство? – с надеждой в голосе, притаившейся как мышь в норе, поинтересовался несчастный фанат футбола.

– Не знаю… Разве что castorea oleum. Да, пожалуй, только castorea oleum, —утвердительно покачивая головой, проговорил слово «касторка» на латыни Казимир Северинович, которое прозвучало для «обречённого» как панацея.

– А это не больно? – с мольбой в дрогнувшем голосе, сморщив физиономию, спросил старичок, не скрывая нескупой мужской слезы.

– Это как пойдёт, – не слишком обнадёжил Беленький.

Медсестра, глядя на выражение лица пациента, не удержалась и хихикнула.

– У меня такая болезнь, а ты смеёшься! – возмутился, покраснев от негодования, болельщик. – Как тебе только не стыдно?!

– Не обращайте внимание, уважаемый Афанасий. Это у неё нервное, но, как и Ваша болезнь, её расстройство тоже лечится только при помощи castorea oleum, – успокоил старичка врач и еле слышно только медсестре добавил: – Подобное подобным…

И всё-таки с приобретением команды «Чугун» Штерном болельщики имели все основания рассчитывать на успешное выступление команды в будущем.

– Что, чушки, надоело получать приличные деньги?! – в начале каждой разборки полётов после приобретения клуба Армиллием, со старта, орал новоиспечённый главный тренер Олег Ефимович Дрянькин, заканчивая безжалостную словесную экзекуцию фразой, ставшей крылатой: – Я вас, чугунные отливки, превращу в стальные болванки и отолью футбольные звёзды или сдам на металлолом.

Дрянькин знал о намерении Штерна переименовать клуб…

– … Вот тогда «Чугун» и станет «Сталью», – металлическим тоном продолжил вместо тренера Армиллий, однажды, после очередной бесцветной ничьи зайдя в раздевалку команды. – Да, Дрянькин, не тяни кота за хвост иначе Баст обидится и будет дело дрянь… Ребятки, мне нужен результат, но я переживу и другие провальные матчи, а вот вы… Вы – вряд ли. Я сказал – вы не глухие. И баста!

Штерн ушёл, хлопнув дверью. Каждый завиток пышной кучерявой шевелюры главного тренера зашевелился словно змеи на голове Медузы Горгоны.

«Баст? Что за Баст? – параллельно с шевелюрой спонтанно зашевелились извилины Олега Ефимовича. – Тьфу! О чём это я! И так дело дрянь…».

Коротко стриженные игроки, будь они ещё немного моложе, сконфузились бы по мокрому, а так их души просто ушли в пятки и долго не возвращались. К тому времени все в городе знали, что Армиллий Борисович не изволят шутить…

Но вернёмся к облачному детству Армиллия Штерна, которого отец называл Миля. Вскоре после рождения мальчика Борис Самуилович вместе с сыном, с трудом и ни с чем, выехал на постоянное место жительства на свою историческую родину, где сумел залечить душевные раны. Там отец и сын увлеклись изучением Каббалы и, естественно, Таро, связь между которыми ещё в девятнадцатом веке установил знаменитый Элифас Леви – французский оккультист и таролог, ставший на некоторое время для Мили непререкаемым авторитетом. Но вскоре Штерн посчитал, что именно он постиг оккультный смысл соответствия 22 Старших арканов Таро 22 буквам иврита, которые, согласно Каббале, представляют собой слова, которыми неведомый Господь творил Вселенную, точнее проявлялся в ней.
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
8 из 12