Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043

–Пусть будет так. Я вам хочу показать один снимок, прежде чем начну рассказывать.

Я достал ноут и нашёл там старое фото, где я сижу рядом с Джонни. Фото сделала мама на телефон, и оно лет пять болталось в том телефоне, прежде чем у мамы дошли руки перебросить его на ноут. Григорьев долго настраивал старческие глаза на экран, потом перевёл взгляд на меня:

–Этот мальчик – вы?

–Да. А этот робот всё детство уродовал мне психику. И много в том преуспел. Сюда мы ехали с Пашей Григорьевым, но на Гавайях ему оторвало ногу американской миной, он сейчас в госпитале. А я вот чудом уцелел и добирался до вас четыре года. По дороге я убил много людей, женился и сильно поумнел. Три часа назад в паре щелчков отсюда я убил своего отца Николая Бойновича. И всё! Из-за этой! Вашей! Драной! Куклы! – я встал, наклонился над дедом, зло прищурился и страшно процедил: – О, как меня любопытство одолело! Не хочешь душу перед смертью облегчить, Василий, мля, без отечества?

Старик достал из кармана несвежий платок, закрыл им лицо и всхлипнул:

–Я знал, что всё этим кончится. С самого начала сомнения были на душе. Вы меня сейчас…?

Он держал в руках автомат. В моих же не было ничего. Но его затрясло так, что я подумал – не вызвать ли скорую.

Дед уронил оружие, достал из кармана какие-то пилюли, кинул не глядя в рот и показал мне на стакан с холодным чаем на столе. Запил таблетки, сел в кресло и договорил, всхлипывая:

–Вы меня сейчас убьёте? Только не подумайте, что я испугался умереть, нет. В этом городе смерть уже давно никого не пугает. Просто прежде мне бы хотелось сделать пару звонков.

–У меня одно конкретное задание: добыть информацию о ваших разработках в сфере оболванивания людей с помощью игрушек. Приказа убивать кого-то у меня нет. Но если того потребуют обстоятельства – позвонить вы не успеете, Василий!

–Василий Васильевич! Меня зовут Василий Васильевич! Я американец в четвёртом поколении. Меня назвали в честь папы. Мой папа был редкостный боёб: он исхитрился разбиться насмерть на машине, которая была по самую крышу напичкана системами безопасного вождения. Перепутал дальний свет с пятой передачей! У мамы денег не было, поэтому меня отдали в спецучреждение. Я там прошёл такое, что и сейчас вспоминать не хочется. Концлагерь! Там мы только учились и работали, учились и работали. Мало ели, мало спали и дрались до крови из-за куска чёрствого хлеба. Если бы мне предложили прожить жизнь заново, я бы отказался хотя бы потому, что второго такого детства мне не надо.

–Нам с вами не повезло с папами. И про детство я вас прекрасно понимаю. У меня оно прошло так, что и хотел бы что-то вспомнить, а нечего. Только давайте поплачемся в жилетки несколько позже. А пока ответьте на вопрос: у вас сохранилось хоть что-то из той лаборатории, где вы работали с моим отцом и другими? Что за хрень такая – этот Джонни?

–Джонни? Какой Джонни? А, робот? У нас он назывался Лаки Буш. Вы сядьте, налейте себе чаю! Правда, к чаю у меня ничего нет. Я иногда продаю книги, иногда мне помогают мои бывшие студенты. Все деньги съела инфляция. У меня было почти шесть миллионов! Огромные деньги! А теперь не осталось ничего. Соседка, добрая душа, иногда делает тут уборку, ходит в магазин. А я не хожу. Без денег идти голодному в продуктовый магазин – это то, чего я никому не пожелаю. Так вот, роботов было несколько. Вернее, начинали мы вовсе не с роботов, а с изучения воздействия различных полей на живые организмы. Готовились покорять космос. Я же с отличием окончил местный университет, потом преподавал там до самой пенсии. Когда защитил докторскую, мне поручили возглавить лабораторию. Это было безумно интересно. Безумно… Да… Туда собрали талантливую молодёжь, и мы стали работать дни и ночи напролёт. Потом приехали русские. Мы вместе хотели создать андроида для полётов в дальний космос. Рассматривали разные каналы передачи связи между роботами и людьми. И со временем поняли, что информацию можно передавать без рации, без телефона, без чего-либо вообще! Из мозга в мозг! Это походило на киношные фокусы! Человек, одетый в специальный шлем-излучатель, смотрел другому человеку в глаза – и передавал слова и мысли! Дальше – больше. Мы разработали передатчики для андроидов и случилось просто чудо: они передавали мысли в сотни раз дальше, чем люди! Когда я опубликовал первые результаты, мне предрекали нобелевскую премию. Но потом началось… Начались проблемы. Сначала один из моих ассистентов ночью возвращался с работы и попал под поезд. Мы погоревали, но решили, что это обычный несчастный случай. Но вскоре ещё один сотрудник просто сошёл с ума! За минуту! После сеанса связи с андроидом он, что называется, пошёл здороваться с воробьями. Через неделю ещё одна женщина выбросилась из окна многоэтажки. А Таня … Таня внезапно влюбилась в меня! И мы даже поженились. А потом в меня влюбился Николай. Он отказался уезжать домой только потому, что не мог меня бросить! Когда Таня это узнала, то сразу собрала вещи и уехала. Правда, к тому времени лабораторию уже закрыли. Мы сделали двадцать пробных машин, но вскоре их забрали по десять штук Пентагон и НАСА, а всем нам дали пинка под зад.

Я сидел с включенным диктофоном и молчал. Тайное становилось явным. А Григорьев, допив чай, продолжил:

–Когда стало понятно, что контролировать воздействие этого излучения на человеческий мозг мы пока не можем, я предложил оставить только канал «Робот-робот», а канал «Робот-человек» изменить на традиционную частоту. Но кто-то отдал приказ расширить изучение открытого нами воздействия. Когда мы посчитали, во что это обойдётся, то даже Пентагон сморщил нос: выходило, что изучение мозга человека и его взаимодействия с волновыми пучками обходилось бюджету в создание ещё двух университетов. Фактически, мозг человека очень индивидуален. Поэтому проблема была в том, что один и тот же пучок действовал на разных людей по-разному. Чтобы уравнять последствия, пришлось бы к каждому человеку подбирать сигнал определённой частоты и силы. То есть, прежде чем делать излучатель, необходимо сначала сделать сканер. А это невероятно трудно. Тем более, что через год работы у меня четверо сотрудников погибло, а десяток спрыгнуло с катушек. Я сам чувствовал, что теряю память. Иногда не мог ночью вспомнить, где дверь в сортир, хотя живу в этом доме всю жизнь. Военные предлагали продолжать проект, но бюджет уже тогда трещал по швам. После закрытия лаборатории мне предложили одну тему. Вы мне можете не поверить, но потом я вам покажу кое-какие доказательства, что это не бредни выжившего из ума старика. Мне предложили поставить излучатель на Луне, а направить его на Землю. Эти олухи просто не понимали, чего требовали! У нас были небольшие наработки по индивидуализации излучения на отдельные расы. И мне предложили с Луны оболванивать чёрных и узкоглазых! В смысле – негров и китайцев. Это был полный бред! Промышленность уже входила в пике, людям месяцами не платили зарплату, челноки не могли взлететь с космодрома, потому что во Флориде творилось чёрте что. А у военных родилась идея: сделать негров и китайцев не такими, какими они были. А какими – непонятно! Вместо того, чтобы начинать с мышей, они сразу хотели сделать эксперимент над всей планетой! Кстати, нобелевскую премию мне всё-таки дали. Миллион долларов. К тому времени за миллион можно было купить разве что один автомобиль средней паршивости. Тогда это была моя зарплата меньше чем за год.

–Я знаю, что нобелевка обесценилась, – заметил я, – с тех пор как её стали давать только американцам и только за всякие глупости, от неё отказались многие страны мира. У нас, например, есть премия имени Королёва, имени Менделеева, Достоевского, Фоменко. Самая большая – Государственная. Много премий выдают частные фонды. Шнобелевская по сравнению с ними – это так, только на семечки. Я могу выдать вам её хоть сейчас, если получу то, что ищу.

–Да, согласен с вами. Когда премию мира вручают за расстрел мирных жителей, а премию по физике – изобретателю средства по переделке людей в кретинов – это уже не премия, а издевательство над самой идеей премии.

–Значит, я – подопытная мышь? Откуда у моей матери взялся этот образец вашего Лаки Буша? И почему – Буш? Почему вообще у вас все последние президенты – Буши?

–Этот образец был всегда рядом с твоей матерью и с тобой. Даже до твоего рождения. У кого-то из наших зародилась гениальная идея: провести опыт на тему воздействия излучения на человеческий зародыш. Но лабораторию закрыли, ваша мать засобиралась домой. Вот и родилась идея: опыт не прерывать, а отправить излучатель вместе с беременной женщиной в Россию. Ведь русские не занимались вплотную излучателями и были не в курсе всех деталей. Тем было много. Твоя мать занималась разработкой, кажется, материалов для оболочки. Ну, скажем так – кожей. Она хотела сделать материал светлее, но по техническим причинам кожа получилась тёмная. Это позже придумали, как сделать её светлее, а первые десять роботов получились неграми. Этого негра вручили…я забыл имя твоей матери!

–Аня. Анна Ивановна.

–Вручили Ане. Вручили какие-то агенты вроде бы в качестве презента за хорошую работу. Нас курировали люди из ЦРУ. Всю науку в Америке давно курирует ЦРУ. Нельзя изобрести даже новый вид газировки, если на то нет разрешения от этого паука. Любые разработки начинают финансироваться только тогда, когда пауки дают добро. А добро они дают только тогда, когда убеждаются, что изобретение можно использовать во вред людям. Поверьте: если бы молотком можно было только забивать гвозди – молотков бы в Америке не делали. Они появились тут лишь потому, что этой штукой удобно пробивать череп! Я этого долго не понимал. Не верил, даже когда мне указывали на очевидные факты. Пока не убедился лично. На Луне мои приборы ставить можно, а продолжить разработки для мирного исследования Марса – нет! Ведь можно было хотя бы усовершенствовать защитные шлемы! Ничего не дали больше сделать! А ведь мы так далеко продвинулись в изучении мозга! Да, ценой потерь и ошибок! Но тот, кто пойдёт теперь этим путём – опять наступит на те же вилы.

–На грабли! – машинально поправил я. – Это грабли бьют в лоб, когда наступаешь на короткий край, а не вилы. Значит, мама не знала, что этот негритёнок вреден для здоровья? Она тоже подвергалась облучению?

–Думаю, работы по этой программе продолжались ещё долго после того, как закрыли нашу лабораторию. Есть секретный институт в Норфолке. Какая-то контора действует под видом медицинской академии в пригороде Нью-Йорка. Я ещё долго общался с разными людьми, которых интересовала тема воздействия излучения на мозг человека. У меня сохранилась электронная переписка и кое-какие личные наработки на эту тему. Ваша Аня была таким же кроликом, как и вы. А что с ней стало, если не секрет?

–Она жива – здорова, слава богу. Но она пятнадцать лет была словно под гипнозом. Никому не говорила про робота, хотя видела, что со мной происходит что-то не то. Он проработал пятнадцать лет, постоянно совершенствовал общение со мной, пока вдруг не сломался. Мать утопила его в море, и нам сразу стало легче. Кстати, ещё одного робота в одежде мексиканца я нашёл в Сан-Диего. Он был на гусеничном ходу.

–Значит, вашего подключили к какой-то спецсети. А про мексиканца – это интересно. Я кое-что слышал. Вроде, хотели запускать мелкую серию из тысячи штук для детских садов. Не американских, конечно. Русских, китайских, мексиканских. Видимо, понаблюдали за тобой, внесли коррективы и где-нибудь на заброшенном заводе стиральных машин организовали производство. А что касается Бушей – люди тупеют. Им до тошноты стала неинтересна политика. Им стало вообще неинтересно жить, потому что в жизни нет цели. У них было всё. А, оказывается, людям нельзя давать всё. Должно чего-то хоть немножко, но не хватать. За что-то надо биться. А у нас, чтобы не засирать народу и без того засратый мозг, всех президентов, этих хромых уток и колченогих шакалов, называют Буш. Может, все они – родственники, может – нет. Я не знаю. Это что-то вроде позывного. Коротко, чтоб дураки откликались. Имя известное. Скажи по ящику – выступает президент Эйзенхауэр – и народ начнёт вспоминать, волноваться. А народу волноваться нельзя! Он должен смирно сидеть на попе перед ящиком и не подпрыгивать! Покупать то, что говорит телевизор. Делать то, что говорит телевизор. Знать только то, что говорит телевизор. Знать больше в Америке опасно. Поэтому в инете заблокировано всё, кроме информации о хоккее, силиконовых сиськах и последнего концерта хора геев. Любой строй начинает рушиться с того, что взрослый человек вдруг понимает: ему говорят неправду! Или – не всю правду. Стоит лишь одному задать лишь один казалось бы невинный вопрос – и через десять лет страна начинает трещать по швам! Этот любопытный начинает думать и, сам того не желая, становится врагом государства, которое всю жизнь дуло ему в уши про одно, а на деле всё оказалось наоборот. Не знаю, как в России, а тут всё именно так. Это государство построено на лжи. Если ты говоришь правду – ты плохой американец. Ложь тут во всём и везде. Если вам говорят, что надо куда-то ехать и там хорошо – значит там плохо. Если кто-то ловит террористов – значит он и есть – террорист номер один. Если на конфете яркая наклейка – там яд. Если учитель в школе сказал, что в России живут только те, кто не может оттуда сбежать в Америку – значит, народ завтра драпанёт из Америки в Россию. Если кто-то вдруг позвонил и поинтересовался твоим здоровьем – значит ему нужна твоя почка! Так что, сейчас правит Буш Девятый, а вот будет ли десятый – не уверен. Всё рушится. Доллар обесценился так, что его сжигают в печах тоннами. За доллары нам перестали продавать нефть и железо, а своя промышленность не работает. Грядёт хаос. Поэтому я не боюсь умереть. Тут кругом все только и делают, что умирают. В двух кварталах отсюда – площадь. Вы там ещё не были? Сходите завтра утром! Казнить по будням начинают в девять. Дальше будет только хуже. Я – учёный. Я не верю пропаганде, у меня есть голова на плечах. Старая голова, в которой всё меньше ума и всё больше боли. Я теряю память, у меня часто бывают галлюцинации. Видимо, этот твой Джонни просверлил дырку не только в твоём мозгу. Я представляю, как бы ко мне приехали мои дети, и мы бы зажили друг ради друга, а не ради денег, власти, карьеры. Но детей у меня нет. А по ночам они приходят и спрашивают меня: «Зачем ты жил на этом свете, старый дурак? Почему ты не захотел, чтобы мы родились? Ты не дал нам ни одного шанса! Ты скоро умрёшь, а мы так и не родились». И вот это действительно страшно.

Видимо, у Григорьева давно не было собеседников. Он изливал душу первому попавшемуся человеку, пусть даже тому, кто пришёл, чтобы убить его. (Не даром самым внимательным слушателем во все века являлся палач.) Держался он мужественно, но одинокая старость – это наказание за бездарно потраченную молодость. Он старался исповедаться, а я подумал, что наука шагнула очень далеко вперёд, поднялась на самую вершину – и увидела на вершине религию. Ту самую, которую давно осмеяла, отвергла и низринула. И вот, передо мной сидела наука без религии. Тело без души. И каялось в бездарно прожитой жизни. Это тело много познало и свершило, но не уяснило главного – ради чего всё это?

Старик закрыл глаза и замер в кресле, тихонько посапывая. Я встал, вышел из дома, в булочной на углу купил хлеб, сыр, яблоки и шоколад. Это был весь ассортимент, причём народу в магазине оказалось много, а цены: плитка шоколада – три сотни, булка хлеба – полторы. Ещё в углу витрины лежала колбаса типа «Сервелата», но её почему-то никто передо мной не взял, и я тоже решил не рисковать.

Хозяин спал в кресле, нервно шевеля пальцами и губами, и я прошёл на кухню. Заварил чай, сделал бутерброды и принёс в гостиную. Дед проснулся, оглядел стол и сурово предупредил:

–У меня нет денег, чтобы оплатить это!

–У вас есть информация, которая стоит хороших денег. А ещё я вам предлагаю обдумать переезд в Россию. Точно не скажу, дадут вам там руководить лабораторией или пошлют копать картошку, но, по крайней мере, у нас старикам платят вполне достойную пенсию по старости, а в пяти кварталах негры не режут белых.

Дед отбросил сантименты и принялся за бутерброды с сыром. Потом стукнулся ногой об автомат, лежащий на полу, неловко поднял оружие за рожок и убрал в шкаф. У меня сложилось впечатление, что он понятия не имел про флажок переключения режима огня и другие тонкости обращения со стрелковым оружием.

После обеда мы поднялись на второй этаж, и хозяин без тени сомнения торжественно вручил мне свой ноут:

–Изучайте, молодой человек! Это не ради денег, хотя и от них не откажусь. Нищета унижает. С вашего позволения, я полежу на спине. Семьдесят восемь лет – это, знаете ли, возраст. Можно конечно начать ходить по врачам, потом кормить этих дармоедов до бесконечности, а они будут находить всё новые и новые болячки, пока у тебя есть деньги на карте. У меня их давно нет. Поэтому медицине я неинтересен. У нас в моде пластическая хирургия, замена органов чужими и искусственными, изменение формы носа. Ладно, если вы не очень торопитесь – у нас ещё будет время побеседовать. Я давно не разговаривал по-русски. У меня сильный акцент?

–Да. В России вас примут за иностранца. Хотя говорите вы правильно.

–Я не поеду в Россию. Я родился тут. Мои родители лежат тут. Мои студенты воюют тут. Я не люблю выглядеть глупо. И не гожусь для антиамериканского интервью. Всю жизнь я отдал этому государству. Что-то менять уже поздно. Всё, что я хочу – это выпустить очередь в первого черножопого, который ворвётся в мой дом. А второй пусть стреляет мне в грудь.

–Я уважаю ваш выбор. Всё что могу сделать для вас – покажу, как снять автомат с предохранителя. Не то вас убьёт не второй черножопый, а первый. И вы умрёте окончательно разочарованным в жизни.

Старик улыбнулся и пошёл в спальню, а я спустился на первый этаж и погрузился в дебри профессорского ноута.

Григорьев до вечера ещё два раза выходил из комнаты: поесть хлеба с сыром и убрать деньги в сейф. Когда я разобрался в том, что находилось в его ноуте, то с лёгкой душой вручил деду миллион зелёных и пятьсот песо разных форм и размеров. (Главное – многие из них были серебряные. Как рассказал Григорьев – лет пятнадцать назад у населения под страхом десяти лет каторжных работ вновь, как во времена второй мировой войны, конфисковали всё золото. А через пару лет – и серебро. Оно ещё продолжало ходить на чёрном рынке, и чем меньше его оставалось в обороте, тем дороже оно ценилось.)

Информации в маленьком профессорском ноуте нашлось столько, что я лазил в ней до самой ночи, но едва ли перелопатил десятую часть. В итоге всё заархивировал хитрой программой, запаролил и отправил в Мехико на тот же ящик. Через час пришёл ответ: «Молодец! Зря времени не теряешь. Рыбалка – что надо. Акул пока не видно. Ждём дома».

Уже поздно вечером я лёг на диван на первом этаже и мгновенно уснул. На душе царило абсолютное спокойствие. Я узнал свою тайну. Разгрыз этот орех, хоть и пришлось пожертвовать парой коренных зубов. И даже если сейчас в дом вломятся пауки из ЦРУ, то они опоздали: инфа ушла в Москву. Но в дом никто не вламывался. Иногда вдалеке гремели взрывы, стучали пулемёты. Пару раз по улице проехали машины, пробив в железных ставнях щёлки своими фарами и нарисовав на потолке чудище тенью от пыльной люстры.

В семь я проснулся и долго лежал не двигаясь. Почти на всей душе было светло и тихо. Только где-то темнела тень какой-то до сих пор нерешённой проблемы. Я закрыл глаза и стал вспоминать события последних дней. Трупы в трёх кварталах западнее наверняка уже нашли, но сюда с обыском вряд ли кто-то придёт. По крайней мере – сегодня. Задерживаться я тут, конечно, не буду, но хоть один день надо отлежаться, попить хорошего чая, найти одежду по размеру, а не ходить в этих пидорских тряпках. Нет, проблема сидела не тут. Я пошёл по закоулкам мозга. Постучал в дверку: «Привет, роднульки! Как вы там? Пока вашему мужу и папе везёт. И даже появилась надежда вырваться из этой клоаки. Хотя, гнать! Гнать надежды! Надежда расслабляет. Сколько матросов погибло оттого, что их судно село на мель, когда на горизонте показался родной маяк, и народ бросился открывать последнюю бочку рома! Терпим, родные. Стиснули зубы и прорываемся. Поди, прорвёмся!»

Где же сидит эта проблема? Деньги? Вроде пока хватает. Ещё восемь миллионов в тысячных купюрах, на которых изображён президент Кеннеди. Кажется, именно он почти сто лет назад хотел сделать доллар государственным, а не частным. За что был тут же застрелен, а вот теперь его лик украшает самый большой номинал этой никчёмной бумажки! Стоп! Станцию хотели делать на Луне. Оболванивать всех оптом, без разбора. Меня просили найти ещё двух учёных, Эткина и Михалкина. Они, вроде бы, тоже работали в какой-то секретной лаборатории в городе Колумбия. Это километров четыреста западнее. Есть домашние адреса, но тоже многолетней давности. Надо проверить. Нужна одежда и машина. Пока дед спит – прогуляюсь по окрестности. Он что-то говорил про площадь.

Летнее утро в Атланте. Жарко, но пока в меру. Меж деревьев летают птички и бабочки. Народу немного, все белые. Никакого хип-хопа и баскетбола, никаких стрелок краской на домах и надписей: «Классная дурь туда!» Просто курорт! Проехали несколько грузовичков с надписью «Хлеб». На многих заборах и дверях висели объявления: «Продам дом» и «Продам собаку», словно больше продавать было уже нечего.

Я повернул за угол и первое, что увидел – виселицы. Их было семь. Четыре были организованы на обычных фонарных столбах, на которых фонари давно не светили. Две – деревянные, и одна – на базе пятитонного автокрана. Кран оказался без передних колёс и двигателя, поэтому тоже был стационарным. Толпа белых человек под пятьсот с интересом наблюдала, как какой-то чин зачитывал приговор террористам из организации «Чёрные братья». Братья стояли рядом, с разбитыми лицами и связанными сзади руками. Их охраняли люди в синей форме с автоматами. Я протолкался поближе, держась обеими руками за кошелёк: народ в толпе как-то не внушал доверия.

Чин своё дело знал туго. Слова отлетали от зубов, как будто артист, прослуживший в одном театре сорок лет, играл юбилейный пятисотый спектакль. Вроде бы, и эмоций много. Вроде бы, всё от души. Но такая казёнщина! Такие общие фразы про гидру международного терроризма, подпитываемую из-за рубежа и показывающую отвратительный оскал окровавленных зубов, что, по-моему, даже этим семерым неграм было скучно. Ни суда, ни адвоката, ни присяжных. Явно поймали за последние сутки человек тридцать, из которых до утра дожили семеро, потому что виселиц в этом районе всего семь.

Негров засунули в петли и быстро удавили те же ребята в синей форме, что их охраняли. Толпа посвистела, поулюлюкала, попризывала повесить как бешеных собак и стала расходиться. Те же бесчувственные, бездушные куклы, но на этот раз – белые. Нет, чтобы производить таких нелюдей в таких количествах – одних лишь Джонни явно недостаточно!

Тут же подъехал грузовик с красным крестом, мёртвых оперативно сняли с верёвок и увезли прежде, чем я решил – в каком направлении искать универмаг с одеждой.

–Семь сердец, семь печёнок – это четырнадцать спасённых белых! Плюс – собачьи консервы. Молодцы, солдаты! Благородное дело делают! Двойная польза! – обменивались репликами горожане.

Ну, что тут скажешь? Оплот демократии! Надо не забыть передать Старикову, что если надумает бомбить атомными бомбами, то пусть начинает не с Норфолка, а с Атланты!

Найти магазин с одеждой оказалось непросто. Всё закрыто, а где-то – сожжено и разграблено. Но в итоге мне подсказали адресок, и вскоре я спустился в подвальчик, где пахло старым тряпьём, плесенью и табаком кубинских сигар. Продавец, он же – хозяин, посетовал на дороговизну, инфляцию, нестабильность и, выслушав мои пожелания по одежде, предложил мне электронный каталог. На вешалках висели три с половиной драных халата, и я понял, что товар спрятан где-то в недрах пещеры. Я выбрал самые обычные штаны, рубаху, кроссовки, кепку. Ценник перевалил за триста тысяч. Я сначала хотел было отвалить сумму не глядя, но, глянув в цепкие чёрненькие глазки продавца и видеоглазок над дверями, тоже включил нытика и долго перебирал шмотьё в поисках – хоть без пуговки и с молью, но на пару тысяч подешевле. В итоге сошлись на двух сотнях тысяч. Про песо я даже заикаться не стал с этим подозрительным типом. Перед уходом он вдруг шёпотом сказал мне: