Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора

Через немного времени пилигримов ожидало страшное зрелище: множество трупов сарацин валялись там, где их настигла смерть; десятка полтора раненых корчились в муках – одни из них взывали о помощи, другие просили верным ударом меча прекратить их мучения. Не меньше жалости вызвал верблюд с распоротым животом: он хрипел, слезы обиды катились из его глаз, словно это было существо с человеческой душой.

Среди пилигримов нашлись несколько человек, которые были знакомы с искусством врачевания. Кому-то из раненых остановили кровь, у одного достали из руки арбалетную стрелу, прочим перевязали раны, а безнадежного изрубленного на куски, но еще дышавшего мусульманина накрыли плащом, чтобы уберечь от насекомых, облепивших его раны. Всех раненых забрали с собой, надеясь оставить их в ближайшем селении. Время, которое пилигримы потратили на заботу о пострадавших сарацинах, дорого им обойдется.

Уже были видны между двумя скалами природные врата в Киликию, на стенах крепости, сторожившей вход в ущелье, явственно виднелись, словно муравьи, бегающие армянские воины. Но между горным краем и караваном пилигримов, поднимая гигантский столб пыли, врезалась мусульманская конница.

– Надо сарацинам сказать, что мы не виновны в гибели их соотечественников, – слышались растерянные голоса среди пилигримов. – Мы же помогли им… Несем на плечах их братьев…

Но бесполезно было надеяться, что чей-то голос будет услышан. Мусульмане собирались для атаки, а наиболее ретивые подняли копья, обнажили мечи и летели на христиан, особенно ненавистных сегодня. Магистр отдал приказ «К бою!» и сам встал во главе клина рыцарей. Вовнутрь его спрятались легковооруженные кнехты и, сколько смогли, поместились пилигримы.

Мусульманская ярость оказалась бессильной перед закованными в железо вместе с лошадьми рыцарями. Клин тамплиеров разрезал тучу мусульман, словно острый нож перезрелый плод. Особенно им доставалось от 53-летнего магистра. Гуго де Пейн и сам не ожидал от себя такой прыти. Когда его конь сделал первый шаг навстречу мусульманской лаве, у магистра мелькнула мысль: если его убьют или ранят, то будет безнадежно испорчен бесценный хитон. И он рубил мечом всех, кто оказывался в пределах его досягаемости. За магистром лежала целая просека, а он двигался вперед, не зная устали. Вот перед ним мелькнуло смуглое испуганное лицо юноши, чужие глаза жалобно просили «Пощади!». Не в силах остановить опускавшийся на голову меч, магистр в последний момент сумел повернуть его плашмя: удар пришелся на плечо, и юноша, вскрикнув, свалился с коня, но тут же встал, держась за ушибленное место.

Гуго де Пейн проложил мечом дорогу, но сзади рыцарского клина положение было гораздо хуже. Уцелевшие от рыцарского меча сарацины нападали на безоружных и вымещали зло даже на женщинах и детях. Пилигримы-мужчины поднимали оружие поверженных врагов и смело вступали в бой, позади всех в простой рубашке дрался храбрый Беренгар. Однако мастерства им явно недоставало. Пилигримы десятками ложились, увлажняя своей кровью чужой бесплодный песок. Вот уже Беренгар переложил меч в левую руку, потому что правая окрасилась кровью и беспомощно повисла.

Магистр тревожно оглядывался назад, не представляя, как оказать помощь тем, кого он взялся защищать. И тут раздался боевой клич со стороны армянской крепости. Третья сила рванула на свежих лошадях навстречу сражавшимся. Многие пилигримы не могли понять, на чьей стороне вступят в бой летящие, словно на крыльях, всадники, но мусульмане точно знали, кому не повезло. Оставляя мертвых и раненых, сарацины умчались прочь.

Христиане, с помощью подоспевших армян, собрали своих раненых, убитых и покинули несчастливое место. Как только на поле боя остались стонущие, либо безмолвные сарацины, за ними вернулись их бежавшие братья. Налетевшая к вечеру песчаная буря стерла все следы жестокого боя.

На родине апостола Павла

Кого склоняет злобный бес
К неверью в праведность небес,
Тот проведет свой век земной
С душой унылой и больной.
Порой ужиться могут вместе
Честь и позорное бесчестье.

    Вольфрам фон Эшенбах. Парцифаль

Этот небольшой суровый кусочек Малой Азии часто заставлял говорить о себе на протяжении многих тысячелетий. Через Киликийские ущелья шла Царская дорога из Суз в Сарды во времена Персидского царства. С Киликией связана одна из трех самых значительных побед Александра Македонского.

В I в. до н. э. гористое труднодоступное побережье Киликии облюбовали пираты. Здесь они строили свои неприступные замки, в горах прятали награбленную добычу, здесь находили убежище и отдых от трудов своих неправедных. Киликийские морские разбойники образовали крупнейшее пиратское братство древности, которое парализовало морскую торговлю на Средиземном море и поставило могучий Рим на грань голодной смерти. На войну с ними Рим отправил своего лучшего военачальника Гнея Помпея Великого, которому ценой неимоверных усилий удалось сделать Внутреннее римское море снова доступным для мореплавания.

Впрочем, нас интересует Киликия времен, более близких к описываемым в романе событиям.

В XI в. Армения подверглась нападению двух сильнейших соперников: с одной стороны ее города захватывала Византия, с другой – турки-сельджуки. Армяне начали массово покидать родину, и значительная часть их осела в горной Киликии. Гонимые всеми, армяне не случайно выбрали для поселения этот край: проникнуть в Киликию по суше можно было только через несколько узких горных проходов, входы в которые прикрывали мощные крепости. Около 1080 г. армянские князья создали здесь свою собственную державу; периодически им удавалось даже отвоевывать у Византии равнинную Киликию.

В армянской крепости Гуго де Пейн подвел неутешительный итог: пятьдесят пилигримов погибло, тамплиеры потеряли одного рыцаря и пять кнехтов. Несколько десятков паломников и кнехтов было ранено; самых тяжелых армяне разместили в крепостном госпитале и пообещали либо вылечить их, либо похоронить по-христиански. Мертвые же нашли приют на огромном кладбище у входа в Киликийские врата. Причем когда их хоронили, то постоянно натыкались на древние полуистлевшие кости. За проход через Киликию часто приходилось платить кровью. Царская дорога времен Ахеменидов; узел, соединявший владения римлян в Малой Азии; теперь Киликийские врата открывали самую короткую дорогу на Константинополь – значение ущелья было разным, но важность его все так же была огромной на протяжении тысячелетий.

В главном городе Киликии – Тарсе – тамплиеры приняли решение расстаться со своими подопечными. Прощание затянулось, слишком многое пришлось пережить вместе на пути от Иерусалима до Тарса. Глядя на толпу пилигримов, которая уменьшилась почти наполовину, Гуго де Пейн горестно и виновато произнес:

– Простите, добрые христиане, за ваших погибших в пути братьев, которых я не смог уберечь. Простите за ваши раны…

– Ты не должен просить у нас прощения, – посмел перебить магистра нищий рыцарь с перевязанной правой рукой. – Все мы – и павшие, и живые – знали, что путь к святым местам будет тяжел и для многих станет последней дорогой в этой жизни. Мы безмерно благодарны братьям ордена Храма за то, что они защищали нас на этом трудном пути, и безмерно скорбим и будем молиться за воинов, отдавших за нас жизни.

Гуго де Пейн хотел возразить Беренгару, но не успел. Толпа пилигримов бросилась к рыцарям и громко, со слезами радости и грусти одновременно принялись благодарить их. Многие целовали руки магистру. Наконец, передав пилигримам оставшиеся припасы, тамплиеры, согласно приказу магистра, построились по двое и оставили временный лагерь. Напоследок Гуго де Пейн крепко обнял Беренгара:

– Прощай, брат! Жаль, очень жаль расставаться с тобой. Эх! Если б ты мог остаться на Святой земле… Сколько бы полезных дел мы бы с тобой совершили, – мечтательно произнес магистр.

– И мне тяжело с тобой расставаться, и со святыми местами, – признался Беренгар. – Но я не имею права оставить их без помощи в чужом краю, – указал он на стоявших поодаль измученных пилигримов.

– Понимаю, и потому не уговариваю.

Тамплиеры приблизились к полноводной реке Кидну, на которой стоял Тарс. Кони с жадностью бросились к воде, но столь же быстро потеряли аппетит. Вода с гор оказалась для них слишком холодной и непривычной среди жары, ставшей обычной даже для животных. Именно в водах этой реки искупался Александр Македонский, и после этого заболел так, что много дней находился между жизнью и смертью. Эпопея честолюбивого царя-военачальника, мечтавшего завоевать весь мир, могла бы закончиться здесь.

Однако не Александр Македонский, изрядно наследивший в этих краях, волновал магистра. Совсем другой человек, который никогда не брал в руки меч, занимал мысли Гуго де Пейна. В Тарсе родился продолжатель Христа, много сделавший для того, чтобы Его слова стали известны всему миру. Этот киликийский город стал колыбелью апостола Павла.

Магистр спросил у толпившихся греков, где находится церковь Святого Павла. Он был уверен, что в Тарсе должен быть храм в честь апостола, и не ошибся. Храм оказался первой церковью, сооруженной франками на Святой земле, – а строили западные христиане весьма много. У высокого храма, устремившегося в небо острыми шпилями, которые где-то под облаками заканчивались крестами, тамплиеры оставили все вооружение и, наклонив головы, с трепетом прошли внутрь ее. Долго и страстно они молились пред обликом святого, положившего за Христа голову под топор римского палача.

В церкви Святого Павла нашел свой последний приют один из предводителей первого похода христиан – граф Гуго де Вермандуа, приходившийся братом королю Филиппу I. Первым из баронов Запада он прибыл в Константинополь, блистательно сражался в битве при Дорелее в 1198 г. Затем граф де Вермандуа вернулся во Францию, но Святая земля не пожелала отпустить его сердце. В 1101 г. Гуго де Вермандуа вновь отправляется на Восток, но это паломничество скоро закончилось: в Каппадокии сорокапятилетний брат короля получает смертельную рану. Тамплиеры помолились за упокой знатного воителя-пилигрима, о странствиях которого были весьма наслышаны.

Когда на землю опустились сумерки, тамплиеры за относительно небольшую плату устроились на ночлег в странноприимном доме. Мест не хватало, но воины Храма привыкли жить в тесноте. Хозяин позволил взять соломы из стога, стоявшего во дворе специально для такого случая. Ею воины устлали полы в выделенных комнатах и таким образом разместились все.

Воздух города, расположившегося у подножия Тавра, был гораздо свежее и чище, чем в пыльном жарком Иерусалиме. Несмотря на то что комната была переполнена звуками вроде посапывания и похрапывания, несмотря на то что день был наполнен великими впечатлениями, магистр уснул довольно скоро. Все препятствия, казалось, мешавшие приходу сна, были уравновешены страшной усталостью тяжелого похода.

Гуго де Пейну снился странный сон. Магистр блуждал по огромному полю, окутанному туманом. Его охватывали то ярость, то отчаяние, то одолевала усталость; он шел то скорым шагом, то медленным, но, самое главное, он не знал, куда шел, туман не спадал, но становился все гуще. Внезапно впереди возникла тень и расходящиеся лучи света над ней. Тамплиер пошел на тень, которая с каждым шагом все явственнее обретала черты человека.

Худощавый мужчина с высоким лбом и грустным взглядом ходил между трупами лежавших на поле битвы воинов. На плащах погибших были нашиты кресты.

«Почему только наши воины? Где павшие враги?» – подумал во сне магистр.

Мужчина направил свой печальный взор на приближавшегося франка. Тот вознамерился спросить у него выход с поля, окутанного туманом, но человек со светящимся нимбом над головой опередил его:

«Прочь! Здесь нет места оружию! Прочь!»

Гуго де Пейн посмотрел на свой окровавленный меч. Он хотел объяснить, что защищал мирных пилигримов, но оправдаться не смог, потому что… проснулся.

Остаток ночи магистр так и не сомкнул глаз, хотя ему следовало отдохнуть перед нелегкой дорогой. Он пытался в мыслях найти причину гнева апостола Павла, он силился понять, почему святой не желает его – Гуго де Пейна – видеть в Тарсе? Почему и куда он гонит магистра прочь?

Утром Гуго де Пейн долго раздумывал: надеть ему хитон или везти его в походном мешке? И так, и этак получалось плохо: его могли ранить или убить – хитон при этом тоже пострадает, мешок в пылу битвы может потеряться, его могут украсть. Все же магистр надел бесценную одежду, перед тем трижды перекрестившись. Затем проговорил «Отче наш» и наконец произнес: «Помоги, Господь, добраться до Иерусалима без битвы, без крови». Хотя он никогда не был трусом…

С тяжелыми думами Гуго де Пейн покинул город, ставший в свое время колыбелью святого Павла. Пока дорога шла по дружественной армянской Киликии, можно было не опасаться нападений врагов. Так, укрываясь от солнца тенью гор, тамплиеры вышли к довольно большому городу, называвшемуся Маместией. И тут пред Гуго де Пейном предстала местность из ночного сна. Магистр поднял глаза к небу и увидел странное облако в виде человека, указывающего свитком в руке куда-то направо от дороги. Обратив взор на указанное место, магистр увидел кладбище. Словно ища подтверждения правильности своих мыслей, тамплиер снова поднял глаза вверх. Но… Видение на небе исчезло, превратившись в обычное облако. Не раздумывая, к удивлению братьев, Гуго де Пейн свернул с дороги и направился к рядам камней и крестов.

Между могильными холмами ходил старик и вырывал сорняки.

– Что привело вас на место последнего пристанища доблестных воинов, – спросил на франкском наречии старик, ухаживающий за могилами.

– Так ты соотечественник! – обрадовался де Пейн. – Прости, но привело на кладбище любопытство; мы будем благодарны, если ты его удовлетворишь. Кто эти воины, лежащие под камнями и крестами?

– Здесь покоятся храбрейшие из храбрых, первыми принявшие крест и мечтавшие освободить Гроб Господень.

– Они погибли в битве с неверными? – высказал догадку Гуго де Пейн.

– Если бы, – тяжело вздохнул старик. – Моя боль не была б столь сильна. Доблестные воины перебили друг друга.

– Как такое могло произойти?! – ужаснулся магистр.

– С тех пор минуло двадцать пять лет, а мне кажется, это произошло вчера, – начал свой рассказ смотритель кладбища. – Доблестные рыцари, благочестивые воины Франции, Италии и прочих стран отправились вызволять святые места. Им покорилась неприступная Никея. Затем крестоносцы разделились: основная часть пошла в обход Таврских гор и направилась к Антиохии, а Балдуин – брат Готфрида Бульонского – и Танкред Апулийский со своими норманнами вошли в горную Киликию.

Танкред первым оказался у Тарса, и так как небольшое количество сарацин не могло оказать ему должного сопротивления, то норманны еще до прихода франков водрузили над городом свой флаг. Подошедший Балдуин приказал заменить флаг Танкреда своим по причине того, что войско франков более многочисленное. Танкред едва сдержал своих воинов, готовых наброситься на франков. В ярости норманны вырезали всех захваченных пленных и покинули Тарс.