Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова

– Вы не имеете права, – поднялась Наташа. – Вы не имеете права нас арестовывать.

– Я вас не арестовываю, милая барышня, а задерживаю до выяснения обстоятельств. Все остаётесь на местах, скоро подъедет машина.

– Не нужна машина, – громко сказал Юра и покачиваясь поднялся, – это был я.

– Фамилия, имя.

– Константинов Юрий, – ответил Юра заплетающимся голосом.

– Ну-ка, выйди сюда, – сказал милиционер, – берите вдвоём ящик, а ты, сторож, смотри. Они были?

Юра с Лёней подняли ящик и стояли с ним, пока сторож их рассматривал со всех сторон.

– Они, конечно, ручаться не могу, темно было, да далековато, но вроде они.

Милиционер вытащил наручники и застегнул их на одну руку Юре и руку Лёне. Затем раскрыл папку, вытащил стопку бумаги и дал каждому, кто был в комнате.

– А вы пишите, что и как было. Подробно. Не забудьте фамилии, домашний адрес, телефон, место работы родителей.

– Юрка, ну вы и дураки, – громко выкрикнула Наташа в сторону, где сидели Юра и Лёня. Слёзы текли по её лицу, она их размазала, вместе с тушью.

– Кто написал, может быть свободен.

Через несколько минут комната опустела. Милиционер подошёл к Юре и Лёне: «Ну что, соколики, пойдёмте», – и вывел их на улицу. У калитки стоял милицейский мотоцикл и жёлтый Уазик с надписью ППМ. Открыли заднюю дверь. Юра и Лёня залезли внутрь и сели на сиденье. Ребята тихо стояли во дворе.

– Наташа, зайдёшь к родителям Юрки, всё расскажешь, – Максим подошёл к Наташе. – У него отец военный, фронтовик. Он должен помочь. К Лёньке не ходи. У него одна мама, она ничего сделать не сможет.

– Но как же, она ведь будет его ждать? – спросила Наташа.

– Скажешь Юркиному отцу, он сам ей объяснит.

Ящик коньяка поставили в мотоцикл, сверху уселся сторож, и они уехали. Лёнька с Юркой сидели тихо. Из машины вышел милиционер, закрыл дверь, и машина поехала.

От тряски Юру начало сильно мутить, и он боялся, как бы его не вырвало. В голове была сплошная карусель: то он пытается потанцевать с Наташей, то прячется в кустах с ящиком коньяка. Потом на него нахлынула такая тоска, что впору было зареветь. Слёзы сами по себе хлынули из глаз, он их размазывал по лицу и тихо скулил.

– Юрка, перестань, будь мужиком, – сказал ему Лёнька.

– Что мы наделали, что наделали, – запричитал ещё громче Юрка, – нас теперь посадят?

– Не ссы, не посадят. За две бутылки коньяка не посадят, – не очень уверенно ответил Лёнька.

Машина остановилась, дверь открылась, и они вылезли на землю. Вокруг всё качалось, качалась земля, качался забор, качалась машина. И если бы они не были сцеплены друг с другом, то, наверное, упали бы. Милиционер взял Юрку под руку и завёл обоих в помещение, затем в кабинет.

– Левашёв, это что за клоуны? – спросил милиционера сидящий за столом капитан.

– Магазин бомбанули, соколики, – ответил тот.

– Какой магазин, они же на ногах не стоят? – капитан вышел из-за стола и подошёл к ребятам, – сними наручники.

Милиционер отстегнул наручники, и они сели на лавку.

– Сколько лет? – спросил капитан.

Юрка хотел ответить, но ничего не получилось. Язык не слушался. Он повалился на бок, но его удержал милиционер.

– Говорить сейчас бесполезно. До утра в разные камеры. Утром разберёмся, – сказал капитан и снова сел за свой стол.

Милиционер взял обоих под руки и вывел в коридор. Подвёл к двум открытым комнатам. В одну завёл Лёньку и замкнул дверь. В другую – Юрку и тоже замкнул.

В камере был полумрак. Юрка разглядел стоящую кровать и пошёл к ней, но по дороге упал и больно стукнулся коленкой. Его сильно замутило и вырвало прямо посреди комнаты. Он приподнялся, и его снова вырвало. Потом он кое-как добрался до кровати и рухнул на грязный матрац. Заснул моментально.

Проснулся резко, внезапно. Ничего не понимая, где он, что с ним, попытался встать, но сразу понял, что сейчас снова упадёт и сел. Голова раскалывалась, в желудке всё кипело. Была сильная жажда. Он попытался оглядеться, чтобы понять, где он. Ничего не получилось. Увидел в углу умывальник с краником. Тихонько, держась за стенку он добрался до него и открыл воду. Она была холодная и он начал лакать её с рук. Жар в груди утих, но голова продолжала сильно болеть. И тут он вспомнил. Вспомнил, как его с Лёнькой посадили в милицейскую машину, как Наташа назвала его дураком, как они с Лёнькой тащили тяжёлый ящик. Ему стало жутко, он понял, что сидит в тюрьме. Завалился на подушку и заревел. Ему было ужасно страшно. «Что будет, когда об этом узнает его отец? Узнают в школе?» Ужас сковал всё его тело. Он не мог подняться, не мог пошевелить рукой. Он мог только реветь. Всё громче и громче. «Он никогда не признается в любви Наташе. Он никогда не поедет в Москву поступать в Бауманку. У него вообще не будет ничего. Он будет сидеть в тюрьме. Много, много лет. Ну зачем, зачем он пошёл в этот проклятый магазин, зачем начал выдёргивать штырь?» Он ругал себя последними словами, он готов был биться головой о стенку, чтобы прогнать эти страшные мысли. Он ревел от жалости к себе. «Дяденька милиционер, отпустите меня, пожалуйста, я больше не буду», – сквозь всхлипывания бормотал он. Постепенно он затих, затем заснул. Он спал и надеялся, что, когда проснётся, ничего этого не будет. Он проснётся на своей кровати и получит взбучку от отца за то, что явился, изрядно выпивши.

Проснулся утром. Всё та же кровать, те же стены. Ничего не изменилось. В камере было светло. Голова по-прежнему сильно болела. Жутко хотелось пить. Он тихонько встал и пошёл к умывальнику. Посреди камеры была вонючая лужа блевотины. Он её старательно обошёл. Посмотрел на себя. Брюки тоже грязные, забрызганные тем, чем его вырвало. Руки в засохших кусочках чего-то вонючего. Он добрался до умывальника и тщательно умылся, прополоскал рот. Потом почистил брюки и рубашку. Напился вдоволь. Оглядел камеру. Все стены были исцарапаны похабными рисунками и надписями. Ему стало жутко.

***

И вот спустя более двадцати лет он снова в такой же камере. Почему так всё случилось? Почему это повторилось? За что это с ним? Судьба? Хотя вряд ли. Сам во всём виноват. И сейчас сам, и тогда, более двадцати лет назад.

3.3. ЛЁНЬКА

Началась утренняя проверка.

– Заключённый Константинов.

– Здесь! – поднимаясь, громко прокричал он.

Прошёлся по камере, разминая затекшие за ночь ноги. Начиналось утро, свет в окошке становился всё более заметным, из розового превращался в белый. Сразу вспомнился вчерашний разговор с Червонцем. Ещё ночью он решил деньги ему не отдавать, а потом будь что будет. Так оставалась надежда, пусть и достаточно призрачная, что он сможет чем-то помочь своим мальчикам. С привычным стуком открылась маленькая дверка для передачи еды. На полку дежурный поставил алюминиевую чашку и зелёную кружку: «Извини, что холодный», – прозвучал его голос. Что-то неправильное было в его словах, и Константинов быстро подошёл к двери. На полке стояла солдатская кружка, а в ней был налит кофе с молоком. Это привело его в состояние шока. Обычно в кружке был налит слабо заваренный чай. Константинов взял кружку двумя руками и отхлебнул из неё. Точно, это был кофе с молоком, сладкий и слегка тёплый. Не веря самому себе, он взял с полки чашку и заглянул в неё. Там была рисовая каша, политая запашистой подливкой с кусочками мяса. На чашке лежал толстый, отрезанный во всю булку кусок хлеба, а сверху кусок масла. Не понимая, что происходит, Константинов всё это бережно перенёс на стол. Не удержался и прямо пальцами взял кусочек мяса и положил себе в рот. Это было мясо, настоящее мясо, вкус которого он уже не помнил. Из глаз потекли слёзы. Они капали прямо в чашку с рисом. Взяв кусок хлеба, он ложкой размазал по нему масло и жадно начал есть. И только когда чашка была пуста и вычищена до блеска кусочком хлеба, он задумался. «Откуда всё это, почему? Возможно, сегодня его расстреляют и это последний завтрак?» – пронеслась мысль, и его бросило в жар. Но немного поразмыслив, он понял, это подачка от Червонца. Захотел показать, что его ждёт в случае согласия. Константинов подошёл к кровати и лёг, положив руки под голову.

***

Юрка лежал на кровати, положив руки под голову. Первый шок прошёл. Он понял, что случилось непоправимое. Они с Лёнькой ограбили магазин и теперь будут сидеть в тюрьме. Что все планы на дальнейшую жизнь полностью разрушены. За дверью раздался какой-то стук и открылось маленькое оконце на ней. «Получай завтрак», – раздался чей-то голос и на полку поставили алюминиевую чашку и солдатскую кружку. Есть совсем не хотелось, в животе было что-то странное. Но из любопытства Юра подошёл и взял чашу. На дне лежал серый кусок какой-то каши. Почувствовав, что его снова замутило и к горлу подкатился вонючий комок, он отодвинул чашку в сторону, взял кружку и выпил чуть теплый жиденький чай. Вернулся на кровать, лёг. Из глаз сами собой потекли слёзы. Он представил, что несколько лет проведёт в тюрьме, питаясь такой вот кашей. Его охватил ужас. Он готов был снова завыть в голос, но что-то сдерживало его. Представил, как сейчас дома переживет за него мама. Она, наверное, не спала всю ночь. Отец, он должен помочь ему, у него очень много знакомых, он сможет. А Юра сделает всё, чтобы загладить вину. Он заплатит за коньяк, который они выпили, он отремонтирует дверь, он на коленях будет выпрашивать прощение. У милиционеров, у сторожа. А как же Наташа? Она будет призирать его. И правильно. А он уедет куда-нибудь, очень далеко, на Север. Станет полярником, совершит какой-нибудь подвиг. Вернётся через несколько лет. В меховой шапке и полушубке. Придёт к Наташе, и та простит его. А сейчас он сидел на грязном матраце на солдатской кровати в камере, где стоит жуткая вонь от его блевотины. Вскоре дверь открылась и в камеру заглянул милиционер: «Что за вонь, это ты наблевал?» Он вышел, не закрывая дверь, и вернулся через минуту, бросив на пол тряпку и поставив ведро. «Убирай», – и вышел, оставив дверь открытой. Как противно убирать всё это. Его снова замутило, и он быстро подбежал к унитазу и вырвал снова. В конце концов он вымыл пол водой. Воздух стал почище. Подошёл к открытой двери, выглянул в коридор, который с одной стороны заканчивался окном с решёткой, с другой – решётчатой дверью. Никого не видно. Вынес ведро и тряпку в коридор и вернулся на своё место на кровати. Сидел, ни о чём думать не мог. В голове какая-то пустота. Через несколько часов в комнату заглянул милиционер: «Константинов, следуй за мной». Он отомкнул ключом решётчатую дверь, и они повернули в другой коридор. Возле одной из дверей остановились, милиционер зашёл и громко сказал: «Задержанный Константинов доставлен». Затолкнул Юру в кабинет и вышел.

Юра огляделся. Большой кабинет, стены тоже с панелями зелёного цвета, как в камере, только без рисунков. На стене над столом два портрета в рамках: Брежнев и Дзержинский. К столу начальника приставлен ещё стол буквой Т. За этим столом сидел его отец. Он был в полковничьей форме, с медалями. Напротив него сидел милиционер с погонами майора.

– Ну вот, Иван, полюбуйся на сынка. Я тебе всё рассказал, – сказал милиционер, – и сделать я ничего не смогу.

– Сможешь, Коля, сможешь. Мы с тобой и не такие дела делали на фронте.

– Иван, не дави мне на мозоль.

– Я не давлю. Вспомни, под Лебяжьем, того капитана, которого пытались сделать крайним за гибель роты. Мы с тобой смогли его вытащить, от трибунала спасти? Смогли, хотя было очень не просто.

– Иван, не ровняй. То была война и капитан был героем. А здесь чистая уголовщина.

– Да какая к чёрту уголовщина. У пацанов башку снесло от весны, от выпитого, от девчонок. Ты лучше со сторожем разберись. Почему его не было у магазина, особенно когда сигнализация сработала? Через сколько он появился? Минут через пять? И почему запор мальчишки смогли вытащить? Там, наверное, гайки с шайбой не было? Вот пусть твой следователь этим и займётся. Сторож, наверное, специально запор сломал, чтобы в магазин ночью заходить да спиртным торговать?

– Ладно, Иван, не кипятись. Разберёмся и со сторожем, и с запором.