Страдательный залог

Страдательный залог
Геннадий Шапиро

Предлагаемый Вашему вниманию роман, является абсолютно конъюнктурным проектом, в жанре фолк- или даже фольк-хистори, с использованием всех мыслимых голливудских штампов от Индиана Джонс до альтернативной реальности, что в сочетании с абсолютной уникальностью «технологической» составляющей сделает чтение интересным и увлекательным для самого широкого диапазона читателей. Это роман о ТАЛАНТЛИВЫХ людях, вырванных из привычной среды обитания вихревыми потоками загадочной энергии, именуемой ВРЕМЯ. Книга содержит нецензурную брань.

Страдательный залог

Геннадий Шапиро

© Геннадий Шапиро, 2019

ISBN 978-5-0050-5088-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Страдательный залог

Пролог

Когда так много позади
всего, в особенности – горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство —
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
Иосиф Бродский. С видом на море (отрывок).

А не махнуть ли на море?
Андрей Вознесенский. Оза, глава V (вся).

Беседа. Фрагмент первый

«Господа! Наша высокородность и изощренный состав крови, утонченное воспитание и изысканность манер, наша приверженность философии и благородный блеск глаз – даже это все не спасает нас от ненасытного микроба холопства, проникающего в наши души самыми невероятными путями. Неужто и в наш просвещенный XIX век мы, подобно темным предкам, с тайной ненавистью к собрату своему, стремимся самоутвердиться за его счет? Зависть и злоба и стремление подавлять – неужели это все, чем мы владеем? … Так где же совершенство, в чем оно? В изяществе нарядов, в умении приподнять цилиндр? … Пусты наши души и холодны глаза перед лицом чужой жизни.»

– Булат Шалвович Окуджава, «Путешествие дилетантов». Люблю цитаты. Даже не очень уместные. К нам-то это уж конечно не относится: и век у нас на дворе XXI да и мы с вами – мастера, вне всякого сомнения. Так что, приступим, господа.

– Да был у меня приятель, любивший повторять: «Я женюсь на женщине, которая знает, что КАМЮ это не только коньяк, а НАПОЛЕОН – не только полководец»…

Глава 1. Коллекционер

Всех дел – изменить полярность: если концентрироваться не на том, какое впечатление ты производишь на других, а на том, какое впечатление они производят на тебя, в ощущениях будто появляется еще одно измерение – осмысленность. Окружающее перестает быть враждебным или дружелюбным, «хорошим» или «плохим» – оно становится интересным. Вон тот старик – он привык, что люди равнодушно скользят по нему взглядом, забывая о его существовании раньше, чем они о нем узнают, а потому гримаса злого безразличия на лице – это лишь короста, панцирь, позволяющий выжить. Улыбнись ему – это вызовет не радость, а удивление и лишь потом внезапность чувства, осознание способности его испытывать отразятся на лице мягкой благодарностью. Это то «впечатление», которое он тебе оставит – т.е. изменение полярности позволяет формировать управляющее воздействие.

Впечатление, которое на него производила Ребекка, было ПРИЯТНЫМ. Неизменно в просторных льняных одеждах, каким-то странным образом не скрывающих, но обозначающих манящую женственность форм, не обещая, но дразня обещанием совершенства. Несколько нарочито зевнув, Ребекка отложила книгу в сторону.

– Тебе не нравится Камю?

– Предпочитаю «Хеннесси». Хочешь? – Выдержав паузу, она выставила перед собой прозрачный, почти невидимый бокал, будто держа прямо на ладони глоток янтарной жидкости обжигающей, желанной… Ее прямой, в упор, взгляд придавал многослойности смысла произнесенной фразы ощутимую «пикантность». Зародившаяся, видимо, где-то за ухом, капелька прозрачного пота скатилась на грудь, нырнула в «овражек страсти» и дальше, вниз, где ее, полный головокружительных приключений, путь в сумраке платья он мог не столько угадывать, сколько вспоминать. А за окном гостиничного номера, залитый нереальным, почти ощущаемым как горячая твердь, зноем, лишающим видимое пространство каких бы то ни было полутеней, лежал остров Крит с нереально белыми стенами приземистых построек, нереально глубоким ультрамариновым небом, нереально прозрачным, до зеленой синевы, как глаза Ребекки, морем – СТИХИЯ. А управляющее воздействие заключалось в том, что оказались они здесь не по своей воле…

Так при судах дуговерхих блестящие медью ахейцы

Окрест тебя собирались, Пелейон, ненасытимый бранью.

Гомер. Илиада. Песнь 20.

Решив как-то забавы ради построить дихотомическое дерево взаимодействий героев «Илиады», он получил алгоритм построения социальных сетей. Йорам не «любил» сеть, ему не было «интересно» в сети. Подобные словосочетания были к нему неприменимы, как нельзя сказать про рыбу, что ей «интересно» жить в воде. Сеть была его средой обитания. Размышляя о случайных, разрозненных обстоятельствах своей жизни, он все больше проникался странным, иррациональным убеждением, что все они являются частью какого-то пазла, собираемого если и не чуждой, то уж во всяком случае чужой волей, выходящей далеко за рамки его собственной судьбы. Йорам не был «ботаном» в классическом понимании этого слова – крепкий, «жилистый», он в любой компании был тем надежным «background-ом», без которого ни одна человеческая общность существовать не может, а потому никогда не испытывал недостатка в общении, везде находя свою собственную нишу, которая по какому-то «роковому» стечению обстоятельств, как правило, оказывалась рядом с какой-нибудь симпатичной девушкой, сходясь и расставаясь без надрыва и грязи.

Армия в интеллектуально-элитном компьютерном соединении, что в Израиле de-facto приравнивается к первой академической степени, затем небольшой, но успешный «startup», который он открыл на пару со своим армейским приятелем… «Ничто так не отравляет настоящее, как мысли о будущем» – сказал как-то нынешний Далай Лама. Свое настоящее Йорам, с почти детской непосредственностью, оберегал от каких бы то ни было мыслей вообще, а о будущем в особенности. Уже потом он стал усматривать «фатальную» символичность в том, что БУДУЩЕЕ настигло его именно в резиденции Далай Ламы в Тибете, где он очутился со своим напарником по пути в Ришикеш.

В Индии они оказались вроде как по делу, хотя специфика их занятости позволяла найти «дело» в любой точке Земного Шара, доступной интернету и здравому смыслу. Просто его напарник был влюблен в эту страну, рассказывал о ней азартно и УВЛЕКАТЕЛЬНО, что и увлекло их в Дхармсалу. C первых же часов пребывания в Индии его не покидало, ощущаемое почти как физический дискомфорт, впечатление диссонанса между величием природы и убогостью быта людей, в этом величии обитающих. И никакие разговоры о том, что это их, людей, сознательный выбор, жизненная философия, его не убеждали. Рассматривая странное, похожее на панно коммуниста Диего Риверы, граффити на резиденции Далай Ламы, от коммунистов бежавшего, Йорам вдруг подумал, что в этом диссонансе действительно есть что-то глубоко ментальное. От размышлений его отвлек какой-то шум. Шумом оказался многоголосо повторяемый зов, которым стайка туристов, явно израильтян, пыталась вернуть в свои ряды «отбившуюся» подругу.

– Леа… Леа…

Обладательница звучного библейского имени стояла рядом с ним, с явным удивлением рассматривая ту же стену. Их глаза встретились, но уже в следующий миг она красивой, размашистой, привычно-безразличной к мнению окружающих походкой, шла к своим спутникам.

– Слушай, ты заметил какие у нее глаза?

– Нет. – Соврал Йорам. – А вот ноги у нее действительно красивые.

Двумя днями позже, уже в Ришикеше, он застыл пораженный странным, пугающе-сюрреалистичным видом. Солнце уже зашло, но нижний край неба отливал чистой нежной голубизной, еще не разбавленной сумерками. Над этой полосой, заполняя собой все остальное пространство, нависли грязно-свинцовые облака, а разделяла эти две стихии странная, почему-то лохматая, тетива, натянутая непонятно между чем и чем, примерно в метре над пиком островерхой крыши, на котором сидела, прижимая к животу детеныша, небольшая обезьянка. Ее силуэт был словно вырезан из грязно-свинцовой тверди на нежно-голубом фоне, как некий апокалиптический знак.

– Жуть. – Услышал он рядом с собой чей-то голос и обернувшись сразу узнал его обладательницу.

– Леа?!

– Неужели запомнил?

– Таких как ты не забывают.

– Таких как я нет.

– И я о том же. А пейзаж действительно жутковатый.

Все-таки есть что-то особенное, что пронизывает этот кусочек космоса под названием Ришикеш. Однажды он стал свидетелем такой сцены: по улице шла пара, он и она, на хорошем английском обсуждая какую-то очень «духовно-одухотворенную» тему, к ним подошла явно незнакомая девушка, со следующей тирадой: «Извините, но тема вашей беседы мне очень любопытна. Разрешите присоединиться?», вопросительная часть фразы была явно риторической – дальше они пошли все вместе, будто были знакомы всю жизнь.

Через несколько часов Йорам и Леа обнаружили, что сидят на берегу Ганга, глубокой-глубокой ночью, болтая ни о чем и просто не могут расстаться.

– Слушай! Тебе уже, наверное, пора, но я не хочу, чтобы ты уходила, а если позову к себе, боюсь это прозвучит очень пошло…

– Очень пошло, но я сделаю вид, что меня это не волнует.

Оказавшись в замкнутом пространстве гостиничного номера… Почувствовав на своей щеке ее горячее дыхание… Услышав шорох снимаемой одежды… Протянув руку к ее обнаженной груди… Она увернулась в нескольких мгновеньях от прикосновения, вонзив зубы в его плечо… Он обхватил губами мочку ее уха… Горячая, влажная, ненасытная… Жарким пульсирующим восторгом разливалась по всему телу… Вырвался крик, грубый, гортанный, почти нечеловеческий… Боже! Как это было хорошо! Впервые услышав этот крик в душной темноте гостиничного номера на берегу Ганга, он уже не мог представить без него хотя бы день своей жизни ни там, в Ришикеше, ни потом, дома, в Израиле.

Леа была почти на пять лет моложе Йорама и в свои 22 уже успела демобилизоваться из армии и поступить на факультет археологии и древних культур Ближнего Востока Тель-Авивского университета. Они сняли небольшую, но удобную квартиру недалеко от университета. Гремучая смесь «светской» еврейки из Ирака и рыжебородого хасида из Йоханнесбурга в ее крови создавала удивительный симбиоз цивилизаций, «нареченный библейским именем Леа». Она легко, без видимых усилий, но удивительно «уютно» обустроила их быт и «мысли о будущем» все чаще принимали вполне конкретное направление. Как-то встречая ее в университетском кампусе после занятий, он «невзначай» бросил не очень скромный взгляд на одну из ее подруг, с которыми она прощалась прежде, чем подойти к нему. Дорогу домой она заняла обычной, но очень обстоятельной болтовней о том, чем и как они будут сегодня обедать и давешний эпизод в кампусе казалось совсем перешел в разряд забытых, но оказавшись дома, на кухне она в упор посмотрела на него и вдруг сказала: «Еще раз увижу – убью». Голос был спокойным, ровным, ничего не выражающим и только побелевшие костяшки пальцев, сжатых в кулаки над разделочной доской выдавали что действительно происходит в ее душе. Йорам «на автопилоте» уже собирался сделать удивленно-непонимающий вид, но, взглянув на нее, вдруг понял – убьет. А главное, понял, что это серьезно и банально-шутливой пошлостью тут не «откупишься». Он подошел к Лее, прижал к себе ее напряженное как стальная пружина тело и сквозь неожиданно подступивший к горлу комок произнес

– Я люблю тебя. Выходи за меня замуж.