Русский Моцартеум

– Да, шеф, но отпустили.

– Что ж, хотя бы на этом спасибо. – Голос Сансаныча прозвучал крайне сухо. – Каково самочувствие наших друзей?

Случилось самое маловероятное, и нужно все менять. Что же касается следующей части нашего плана…

– Потеря этой политической пары черным пятном ложится на нас, на контору, – холодно произнес Сананыч. – Они играли кардинальную роль в проекте. Что ты пытаешься доказать, Ганс? Что ты не виноват в их смерти? Что они погибли от тупиковой ситуации, из-за какой-то там любви?…

Моя рука стиснула телефонную трубку. Я не имел права выходить из себя. Ни сейчас, ни когда-либо еще.

– Нет, шеф, – ответил я. – Конечно, я несу ответственность за случившееся. Я хочу, чтобы вы провели расследование.

– Разумеется, мы проведем самое тщательное расследование. Как только уладим все формальности, после контакта наших людей с местными властями и так далее. И когда убедимся, что не поднимется ненужная шумиха. Поэтому надо всем лечь на дно, пока все не прояснится само собой. Будет вскрытие, состоится расследование. Я постараюсь получить копии всех отчетов, эпикризов, черт побери!.. Но факт в том, что ты оказался последним там, в особняке, и два наших ценнейших друга выведены из игры за одну ночь, Ганс. Плюс Хантер. Я с трудом припоминаю, когда нашим врагам удавалось подобное.

– Вы правы, шеф, – сказал я. – Лучше мне было бы остаться в Берлине и любоваться потолком…

В ту же минуту, как я произнес эту фразу, намереваясь всего-навсего сказать что-нибудь приличествующее моменту, я понял, что совершил ошибку. Я ощущал это даже по напряжению наступившего молчания.

– Понимаю, – наконец ответил Сансаныч. – Понимаю, значит, тебе так кажется, Ганс. Что ж, это совпадает с выводами наших специалистов. Когда агент допускает серьезную ошибку, мы тут же анализируем его досье. Как только мне позвонили из Франкфурта-на-Майне, я связался с нашим спецотделом.

Я сказал:

– Я признаю свою вину, шеф. У меня и выхода другого нет – ведь эта пара мертва. А с моим досье все в порядке, шеф?

– Не совсем, Ганс. С тех пор, как ты несколько лет назад вернулся к нам, – после того, как от тебя ушла жена, – ты почти не отдыхал. «Усталость» – диагноза наших док торов.

Это их эпикриз или вердикт, если хочешь знать.

– К чертям собачьим ваших докторов! – взорвался я. – Локальные конфликты в Средней Азии или кавказские события мы проходили без ваших медиков-психологов. Какая еще усталость! Разве я хоть раз просился в отпуск? Если не считать последнего раза…

– Вот именно, – перебил меня Сансаныч. – Усталость и подсознательная обида – так резюмировал наш психолог из конторы. А также, как он выразился, комплекс сверхчеловека по Фридриху Ницше. Мне этот термин не по душе, Ганс, но я был свидетелем того, как меняются люди, которым их профессия дозволяет, заручившись именем могучего государства, быть безнаказанно сильными. Некоторое время спустя у них нарушается способность оценивать реалии вокруг себя, поскольку человеческая жизнь утрачивает в их глазах ценность.

Я машинально хмыкнул.

– Шеф, если вы предполагаете, что я, попав в такую переделку, сознательно засветился и уже работаю на БФФ или ЦРУ, тогда вы просто заблуждаетесь…

– Я говорил о подсознательной обиде, Ганс.

– Разумеется, – сказал я. – Спасибо. Приятно ощущать себя в подсознании предателем, шеф. Хорошо, если вы не против, то давайте оставим психоаналитический диспут на потом. Я буду отрабатывать запасные варианты, как и договаривались…

Сансаныч чуть помолчал и жестко заметил:

– Ты должен немедленно возвращаться домой и доложить мне лично о всех нюансах и обстоятельствах.

Мне это не понравилось.

– Но, шеф… – попробовал возразить я. – Эпизод с Эрикой Шнайдер отметает напрочь все ваши резоны.

Сансаныч резко оборвал меня:

– Можешь быть уверен, что наши люди пойдут по любому следу, на который ты их выведешь. И развязка будет одна. Альтернативы нет.

Ответил я медленно и с расстановкой:

– Встречу назначили лично мне как Гансу Фрайеру или Гансвурсту. И именно ради меня девушка взяла грех на душу и надула криминальную полицию. Навряд ли она впустит к себе какого-нибудь правительственного шпика и уж тем более не станет с ним откровенничать. Нам с вами придется пойти на этот риск.

– Я требую, Ганс, чтобы ты немедленно свернул свою деятельность и вернулся в Москву.

– В чем дело, шеф? – поинтересовался я. – Вы опасаетесь, что я полезу в бутылку и подмочу репутацию нашей конторы?

Сказав это, я ожидал от него любого ответа, но только не того смущенного молчания, которое красноречивее любых слов подсказало мне, что я попал в точку, – да, мол, именно этого он и опасается. Политическую пару убрали – но кто? Меня же могли просто подставить. Опять накат на «Штази», а еще лучше – КГБ или ГРУ – силы, якобы устранившие эту политическую пару.

Да, что-то я разошелся, перестал держать себя в рамках. А может, действительно я выпал из колоды карт и стал угрозой для общества?…

– Скажем так, – осторожно подбирая слова, заговорил Сансаныч. – Мне порекомендовали, чтобы тебя срочно отозвали для обследования и лечения – скорее всего, отдыхом. Вполне вероятно, что уже завтра утром или на следующий день ты отправишься самолетом домой, а там курортно-санаторный режим.

– Спасибо за подарок, шеф, мне это и в лучших снах не снилось, – с чувством произнес я.

– Я настаиваю на том, чтобы ты оставил машину, – ее сдадут без тебя, – а сам проследовал быв сопровождении по обговоренному адресу. Это приказ. Тебя встретят на дороге…

– Да, шеф, я так и сделаю, – пришлось согласиться мне. – Я хочу знать все про Эрику Шнайдер. Она каким-то образом связана с К. Ф. из Мюнхена. И самое важное: она зачем-то выгородила меня в полицейском участке, а потом назначила встречу у себя в боннском отеле Maritim.

Сансаныч помолчал, потом сказал:

– Перезвони через десять минут, тебе дадут на нее объективку.

Когда я прослушал данные об Эрике Шнайдер и узнал, что она подруга дочери Герда Бастиана, то у меня созрел проект разработки для моей невольной спасительницы.

IX. «Дерринджер» – оружие для идиотов

Я еще издалека заметил их «мерседес» цвета «металлик» и подмигнул фарами.

Но тот несся с такой скоростью, что мне пришлось подождать, пока он затормозит и найдет место для разворота на нашу полосу. Я тем временем остановил свой «фольксваген» на обочине.

«Мерседес» уже подкатил и остановился в нескольких метрах позади меня. Мощная машина, впору в гонках участвовать. Сосед водителя – высокий спортивного вида молодой мужчина – Спортач – вышел мне навстречу. Водитель тоже вышел из машины и пошел открывать багажник, растворившись в темноте. Мне это показалось странным, но я решил не показывать виду.

– Ганс, у вас все в порядке? – спросил Спортач.

– Жив, здоров и готов в бой, – ответил я, передавая пакет, который взял в особняке Келли.

Спортач небрежно кинул пакет в машину.

Я внимательно посмотрел на него: молодой, с известной долей снобизма, с презрительной ухмылкой, он был одет аккуратно – явно следил за собой. Вот гримасы судьбы: чей-то папенькин сынок после МГИМО был заброшен к нам, в среду тайных спецслужб, подумал я. Может, он просто решил поднабраться самого разнообразного опыта перед тем, как приступить к писанию шпионских триллеров.

И тут я плавно перешел в атаку, поскольку события разворачивались не в мою пользу.

– Вы посмотрите на мои руки, – вкрадчиво сказал я. – Особый интерес для вас представит правая рука, герр посланец… – Я ненадолго замолчал, чтобы он взглянул на мою правую руку. – Теперь видите? Особое внимание обратите на мой пистолет. «Дерринджер». Тот самый, из которого застрелили Авраама Линкольна. Это один из первых и наиболее массовых «дерринджеров» под унитарный патрон. Моя модель – двуствольная, с вертикальным расположением стволов. Remington Double Derringer 41-го калибра (патронкольцевого воспламенения) выпускается с 1866 года. Тяжелая пуля большого калибра имеет скорость всего 182 м/с, и зафиксированы случаи, когда она пробивала насквозь тело человека такой конституции, как у вас. Пуля, весящая почти десять граммов, летит с такой скоростью, что пробивает доску вот такой толщины. – Я показал пальцами левой руки. – Теперь обратите внимание, что происходит, когда я нажимаю на спусковой крючок…

– Ганс, – умоляюще проговорил Спортач таким голосом, каким воспитатель детского сада обычно успокаивает расшалившихся детей. – Ганс, спрячьте револьвер. Вам вовсе ни к чему проявлять враждебность. Я не собираюсь перекладывать на вас всю ответственность за случившееся. Осторожно с огнестрельным оружием.