Кочевая кровь

Проклятый учитель Седов! Если бы не он, то в октябре-ноябре я повел бы Наталью в ЗАГС и был бы счастлив с ней, но трагические события в том же верх-иланском ДК перевернули все с ног на голову. Я оказался в одной больнице, Наталья – в другой.

Пока мы были изолированы друг от друга, свои права на меня заявила Марина. В первый раз она пришла ко мне через пару дней после операции. Время для свидания было самое неподходящее: в носу у меня торчали трубки воздуховода, подпитывающие кислородом раненое легкое, другой трубкой я был связан с аппаратом, беспрерывно откачивающим жидкость из грудной клетки.

– Как ты сюда попала? – прошептал я.

– Тс-с! – Марина ладошкой прикрыла мне рот. – Я записалась на санпропускнике как твоя жена. Они не хотели меня пропускать, но я настояла.

Как только меня перевели в общую палату, Марина стала приходить каждый день. Вначале я думал, что ею движет жалость, но быстро понял, что она просто твердо придерживается первоначального плана – до лета я ее жених, и этим все сказано.

«Ничего у нас с тобой, Мариночка, не выйдет, – иногда с сожалением, иногда со злорадством думал я. – В декабре меня выпишут, и я вернусь в Верх-Иланск. В январе закончит лечение Наталья. Как только мы встретимся, я надену ей на палец обручальное кольцо и уже больше никогда не отпущу от себя».

Медленно и тягуче тянулись дни в больнице, но иногда в них проскальзывали интересные запоминающиеся моменты.

По будним дням в нашем отделении уколы ставила медсестра Колосова Татьяна – хорошенькая незамужняя девушка с фигуркой гибкой, как тело саламандры. Халатики Колосова носила такие короткие, что когда она нагибалась над соседом по койке, я мог рассмотреть ее ноги до самого неприличия.

«А может, стоит плюнуть на все? – в который раз уже думал я. – Какого черта я мечусь между двумя сестрами, когда в мире полным-полно красавиц на любой вкус? Взять хотя бы эту Татьяну. Какая у нее фигура, какие стройные ножки! Дежурила бы она по ночам, я бы к ней подкатил, потолковали бы о творчестве Маяковского».

Попробовать, что ли? Или не стоит?

Все получилось само собой. Как-то утром Колосова пришла с набором шприцов и всем в нашей палате поставила уколы: кому один, а кому и три подряд. Настала моя очередь.

– Андрей Николаевич, поворачивайтесь на живот! – скомандовала Колосова.

– Татьяна, вы луч света в этом темном царстве, – пробормотал я, оголяя ягодицы. – Татьяна, я не успел сказать: вы сегодня прекрасно выглядите!

– Что вы, Андрей Николаевич! – поскромничала она. – Ваша жена – вот кто всегда прекрасно выглядит.

В больнице все реакции заторможены. После упоминания о жене мне бы следовало спрыгнуть с кровати, но поздно. Удар! Колосова специально вонзает иглу в самое больное место. Это ее месть, чтобы не заигрывал без серьезных намерений. Морщась от боли, я натянул штаны.

– Андрей Николаевич, вы помассируйте больное место, легче станет.

«Ну, хорошо! – решаю я. – Настанет день, сочтемся».

Как по заказу, через неделю Колосову поставили дежурить в ночную смену. Я дождался, пока наступит поздний вечер и все больные разбредутся по палатам. Колосова, заполнив формуляр выдачи лекарств, пошла в административное крыло, но я нагнал ее и зажал в темном углу.

– Дурак, что ли? – зашипела она, без предисловия переходя на «ты». – Отцепись сейчас же, нас же увидеть могут!

– Один раз поцелую – и все! – прошептал я. – Один раз, Таня, всего один раз.

– Пусти меня, или я закричу, – злобно прошептала Колосова. – Я на тебя докладную напишу!

– В милицию заявление подай. Я давно никого из коллег не видел.

Татьяна попыталась вырваться из моих объятий, но куда там! Я уже почти выздоровел, боль в переломанных ребрах прошла, руки вновь окрепли.

– Какой же ты мерзкий! Как от тебя табаком ра-зит…

Женщину нельзя поцеловать, если она не захочет. Татьяна крутила, крутила головой и смирилась. Я чувственно поцеловал ее.

– Пошли в сестринскую, – прошептала она. – Я сегодня одна на этаже дежурю.

– Зачем? – «удивился» я. – Один поцелуй – и все! Продолжения не будет.

Оставив обескураженную медсестру поправлять наряд, я пошел спать.

До самой выписки она со мной не разговаривала. В день сдачи больничного имущества Колосова встретила меня в коридоре и вложила в руку записку с номером ее домашнего телефона.

«Зачем он мне в Верх-Иланске?» – подумал я и выбросил бумажку.

Наступил декабрь. Я вышел на работу, Наталья уехала на восстановительное лечение в санаторий в Краснодарском крае. Марина жила своей жизнью в городе. Сомнений в дальнейшем раскладе не было никаких: я – Наталья – ЗАГС. Но коварная синусоида вновь показала свой непредсказуемый характер: меня, с повышением по службе, перевели в Кировский райотдел областного центра. Марина, узнав о моем возвращении, вцепилась в меня мертвой хваткой, и теперь уже Наташа не имела никаких шансов пойти со мной под венец.

Глава 3. Трещины по льду

После выписки из больницы и повышения по службе я переехал к Марине в рабочее общежитие. По иронии судьбы, она жила в той же комнате, которую занимал до отъезда я. Что у меня, что у Марины штор на окнах не было. Когда я жил в этой комнате, мне, честно говоря, было лень вешать гардину, бегать по магазинам в поисках материи для штор, и, самое главное, я никого не стеснялся. Окна моей комнаты выходили на хлебозавод. Если кто-то из рабочих поздним вечером увидит в окне мой обнаженный торс, это не беда.

Поступая в школу милиции, я прошел столько медицинских комиссий, что чувство стыда у меня атрофировалось на всю оставшуюся жизнь. В первый раз неловко было голым стоять перед незнакомыми мужчинами и женщинами в белых халатах, а потом привык.

Мне стесняться было некого, а вот как Марина жила без штор?

Первый звоночек прозвенел, но я на него не обратил внимания. Мне было не до того. Меня сжирала, давила и плющила вселенская тоска.

Дважды в год, в октябре, перед днем рождения и в самом конце декабря я ощущал упадок физических и моральных сил. Депрессия, хандра, апатия – это состояние можно назвать как угодно. Выйти из него можно или через спиртное, или с головой погрузившись в работу.

В конце декабря 1983 года я ни напиться, ни работать еще не мог. Пить не советовали врачи. «Пожалей свою печень! – напутствовал меня завотделением. – За время лечения мы в тебя столько антибиотиков впихнули, что как минимум пару месяцев надо попоститься. Бокальчик шампанского в Новый год, и ни грамма больше!» К работе на новом месте я еще толком не приступил.

В последнюю пятницу уходящего года я стоял в своей комнате, прижавшись лбом к стеклу. За окном валил снег. На душе скребли кошки. Кривая «синусоиды жизни», поднявшись вверх (выписка, повышение, возвращение в город), внезапно ухнула вниз, и я не мог понять, что изменилось в окружающем мире и что ввергло меня в уныние. Правильно ли я поступил, что вместо Верх-Иланска и Натальи выбрал город и Марину? Где грань между любовью и практицизмом, между непреодолимыми обстоятельствами и малодушием?

А чего это я только в себе ищу причины моего расставания с Наташкой? Почему во всем должен быть виноват один я? В день моего рождения я предложил ей выйти за меня замуж, но она отказалась. Экая гордячка! Я что, должен был на колени вставать? Я никому до нее жениться не предлагал, опыта в таких делах у меня никакого нет. Могла бы войти в мое положение: провел бурную ночь с женщиной – она оказалась девственницей. Это как удар копытом в лоб. Был умный – стал дурак. Был самонадеянный молодой человек, стал растерянный юноша с вещественными доказательствами первой любви на руках. Один мой приятель как-то сказал: «Если я встречу девственницу, то женюсь на ней, даже если она будет страшнее атомной войны». До сих пор холостяком ходит. Он не встретил, а мне выпало.

Из снежной пелены на заводскую площадь вынырнули два пьяных мужика. Постояли, посовещались и пошли в сторону слесарных мастерских. Пятница! Рабочий класс имеет право расслабиться после трудовой недели.

За моей спиной хлопнула дверь. Вернулась Марина.

– Ты не соскучился? – она обняла меня, чмокнула в шею. – Побудешь еще немного один, я сбегаю на пять минут, поговорю с девчонками из тридцатой комнаты.

«Каждый вечер одно и то же. Она видит своих подружек на заводе, но все новости обсуждает исключительно вечером в общежитии. За день наговориться не могут, что ли?»

Я прислушался к звукам в коридоре. За время, прожитое в общаге, я научился безошибочно определять приближение грандиозной попойки. Сейчас в общежитии стояло обманчивое затишье, но день-то – пятница! И до самого главного праздника в году совсем ничего.

«Интересно, – подумал я, – сегодня будет «мужской» день или «женский»? Судя по звукам, мужики сегодня не в теме, значит, перепьются девчонки. Тишина. Марина ускакала. Сегодня, чую, будет весело. А может, наступит день «Всеобщей тоски», такое уже как-то было под Восьмое марта».

День «Всеобщей тоски», как я его назвал, начался с тревожной тишины. Был обычный будний день, среда или четверг. Одна девушка рассталась со своим парнем и решила залить горе вином. Соседки по комнате поддержали ее. Потом к посиделкам присоединились еще две женские комнаты, потом еще и еще, и к вечеру все незамужние бабенки на этаже были «на рогах». Шум, разборки на повышенных тонах, женский визг, мужской хохот, пошлые предложения: «Анжела, да не плачь ты! Пошли к нам в комнату. Мы сегодня с Саньком вдвоем. Утешим тебя, как сможем».

Как-то раз, уже на закате наших отношений, пошли мы с Ларисой Калмыковой в кино. Перед фильмом шел тележурнал о неизученных человеком особенностях жизни животных, рыб и птиц. Например, никто не может объяснить, почему океанские рыбы, идущие многокилометровыми косяками к Гренландии, внезапно, как по команде, все одновременно меняют направление своего движения. Или птицы, клубящиеся стаями перед отлетом в дальние края: летели все на юг – бац! – и всей стаей сменили направление на запад, а потом – снова на юг.

– У нас в общаге то же самое, – сказал я Ларисе. – Иногда, без повода и праздника, впадают в загул или мужики, или женщины, или все разом. Я пытался понять природу этого явления, но оно, с точки зрения здравого смысла, необъяснимо.

– У вас там оргии каждую неделю, а ты хотел, чтобы я к тебе в общагу переехала? – усмехнулась Лариса.