Стена Неведения

Стена Неведения
Геннадий Владимирович Тарасов

И снова Сергей Сергеевич Таганцев, волею Судьбы оказавшийся в зоне боевых действий в Литорали, где ему и другим бравым легионерам противостоят истинные исчадия ада, демонстрирует все свои лучшие качества, что требует от него немало сил и, не побоимся этого слова, геройства. Эта фантастическая и невероятная история на данном этапе подходит к логическому завершению. Однако, как и положено в хорошей истории, ответы рождают новые вопросы, который в свою очередь будят фантазию и побуждают к поиску новых ответов. Удастся ли нашему герою осуществить то, к чему он так стремится – заглянуть за стену Неведения? Увидим…

Представленное произведение является продолжением романа "Призрачный мой дом", откуда в новую историю вслед за бравым капитаном перебрались и некоторые другие персонажи.

Содержит нецензурную брань.

Геннадий Тарасов

Стена Неведения

Глава 1. Вспышка справа. Или слева.

Огненная хризантема распускалась, разворачивалась, точно щупальцами, шевеля багровыми и оранжевыми лепестками, простирала их к нему, тянулась за ним, мгновенно вырастая до невиданных размеров, быстро заполнив собой все небо, и даже тот кусочек пространства за спиной, куда он надеялся улизнуть. И, наконец, огненный поток догнал его, обнял и облизал, как карамельку, сдирая жгучим и шершавым языком защиту, покровы, кожу, все…

Свет, подумал он последнее, что подумалось перед тем, как погрузиться в огненную темноту. Но это была не мысль. И это была не тьма. В том бытии, поставленном на паузу, повсеместно бушевал огонь.

А потом снова возник свет.

Казалось, свет был всегда, был везде – и вокруг, и внутри, в нем самом.

Да что там, он сам был свет, просто не понимал и не осознавал этого, наверное, потому, что противопоставить свету было нечего.

Так было долго, было всегда. Он ощущал себя как чистое сознание, сгусток осознанности, плавающий в океане света. Ни чувств, ни эмоций, ни воспоминаний. Ни вчера, ни позавчера, ничто, нигде, одна лишь функция регистрации окружающего света. Очень утомительно, выносить этот постоянный свет. Как бы от него увернуться? Но – как от него увернуться?

А следом пришла боль. Он вспомнил, что и она существует в его мире, и лучше бы он не делал этого. О-о-о… Боль полоснула по глазам ослепительной вспышкой. Снова свет. Но теперь он состоял из боли. Боль и свет неразделимы. Боль есть свет. Свет есть боль. Он снова застонал: О-о-о-о… Боль не трансформировалась в звук. Звук не приносил облегчения. Но и сдержаться, не стонать казалось немыслимым делом.

– Он снова стонет, – впилось в сознание кем-то сказанное и вызвало у него раздражение. Зачем говорить очевидное, подумал он, зачем? Лучше помогите избавиться от боли, как-нибудь, хоть в малой степени. О-о-о-о…

– Вот, слышите? Опять!

– Слышу, конечно. И это хорошо, стонет, значит, еще жив.

– Как вы можете быть таким спокойным! Он же страдает! Надо что-то делать!

– Вы успокойтесь, милочка, все что могли, мы сделали. И я не знаю, чего больше сейчас вливается в его вену, физраствора или обезболивающего. Кстати, большая удача, что удалось поставить ему капельницу, при таких ожогах найти вену почти нереально. Почти нереально. К сожалению, при таких ожогах не испытывать страданий тоже нереально, нельзя. Вообще же, пользуясь тем, что он нас все равно не слышит, должен сказать, что при таких повреждениях кожного покрова прогноз на восстановление и выздоровление неблагоприятный. Пессимистический прогноз, не выживают с такими ожогами, понимаете? А ведь еще позвоночник…

– Это жестоко, Владимир Ильич!

– Простите, но, даже учитывая ваше особое отношение, лучше сказать как есть. Тем более, учитывая ваше особое отношение, я должен это сказать. Надейтесь на лучшее, но без самообмана. Молитесь Богу, если можете, если знаете, какому, но… Нужно знать и осознавать реальное состояние.

– Но не можем же мы просто так стоять и смотреть, как он, мучаясь, умирает! Мы должны сделать все, что можем! Должны сделать больше!

– Конечно, должны. Мы и делаем все, что возможно. Отдавая при этом себе полный отчет.

– Ах, доктор!

«Доктор!» – взорвалось в его сознании знакомое слово, и взрыв этот запустил реакцию в… Где? Он не мог сказать, где, потому что не имел определения для того места, где находился, вместе со всеми мыслями без слов и словами без смысла. В общем, в том самом месте, где он, произошла некая реакция, сопровождавшаяся шипением с обильным пенообразованием, как шипит и пузырится на обрабатываемой ране перекись водорода, без дополнительной боли, но с новым опасением, что она возникнет. А потом на чистом светлом фоне проявились тени, два светлых, хотя и более темных, чем окружающий свет, пятна. Пятна стали вытягиваться и превратились в два расплывчатых силуэта. Ему подумалось, что что-то подобное он когда-то уже видел. Он попробовал сфокусироваться на этих новообразованиях, но усилие вызвало боль. О-о-о-о…

– Опять, вы слышите?

– Слышу, Томкэт. Курить хочется. Вы как? Не желаете?

– Это ужасно, ужасно! Лучше бы я сама, честное слово! Чем смотреть, как мучается он.

– Не говорите глупостей, милочка, он воин, это его работа, сражаться и получать раны. А вы не надрывайтесь так, берегите силы. Они вам еще понадобятся, Томкэт. Потому что наша работа как раз ставить на ноги таких как он. Даже таких как он. И этой работы непочатый край.

– Что означает это ваше даже, господин военврач?

– Вы понимаете, Томкэт, я уже все объяснил. Но теперь я говорю про чудо. Мы пытаемся, мы всегда готовы совершить его. Однако на чудо нужны силы. Много сил.

– Вы правы. Надо быть сильной. Да. Пойдемте! Дайте сигарету.

Томкэт? Он сосредоточился на новом слове. Когда-то он знал его. И даже произносил. И даже знал того, кого так называли. Он сам и называл. Ту…

Силуэты качнулись, замерцали, посыпались пикселями и поплыли, отдаляясь, до полного растворения в свете. А когда они исчезли, откуда-то сбоку выплыл еще один силуэт. Другой, более продолговатый. Приблизившись, он навис над ним, и долго так раскачивался, точно кобра без капюшона. Может быть, капюшона он просто не заметил. Потом силуэт вытянул ложноножку, и что-то прикоснулось к нему, к тому месту, где он находился все это время, где бултыхались в растворе сознания мысли и слова. Прикосновение было жестоким, слишком резким, ненужным, он оказался к нему не готов. О-о-о-о! Вспышка слева, вспышка справа и далее везде. Блиц. Еще блиц. Свет вздыбился, поднялся волной и накрыл, и поглотил его.

– Придется привыкать. Тем более что деться все равно некуда. А куда сбежишь с подводной лодки, правда? Никуда. Так-то. В легионе все не так, как в нормальной армии, потому что сам легион это вынужденная мера, организационная структура по случаю. У ремесленников есть такой термин, технология по случаю, здесь то же самое. Когда все началось, когда появилась Литораль, пришлось срочно придумывать что-то новое, что-то такое, что лучше всего подходило бы для этого конкретного театра военных действий. А новое, как известно, хорошо и давно забытое старое. Оказалось, что лучше всего для противостояния духам здесь подходит структура римского Легиона. Естественно, на новом техническом уровне. Здесь тоже нужно стоять и не пущать. Стоять насмерть, сдвинув щиты и выставив копья. Очень часто, чаще, чем хотелось бы, стояние перерастает в рукопашные, а они чреваты травмами, ранениями и смертями. Духи послабей наших будут, но они более верткие. Мастера изворота, едрить их налево, так что в единоборствах шансы примерно равны. И все равно, мы лучше, мы чаще одерживаем верх, потому что нам помогает родная земля. Мы на нашей земле, капитан, у нас даже местные служат трапперами-разведчиками, и в легкой пехоте. Мы называем их велитами. Поэтому чаще побеждаем мы. И победим окончательно, понял? Когда-нибудь. Только такой исход сражения нас устроит! Но духи прут и прут, словно у них там под землей гнездо.

– Так ведь и есть. Или нет?

– А вот этого никто не знает. Кто они такие, откуда, зачем пришли – совершенно непонятно. Во всяком случае, мне лично. Я все эти рассказы про другой мир не очень воспринимаю. Для меня достаточно простого обозначения – враг. И я с ним как с врагом.

– А пленные что говорят? Ведь что-то же они говорят?

– Пленных у нас нет. И не бывает.

– Что, не берем? Приказ – пленных не брать?

– Наоборот, приказ как раз брать. То есть, взять, при случае. Только случая такого пока не представилось. Послушай, капитан, ведь это духи. В полном смысле этого слова. Мы даже тел их мертвых подобрать не можем, потому что они тут же исчезают. Растворяются в воздухе, прямо на глазах. То же и с пленными – тут же исчезают, только начнешь их вязать.

– Как же их убивать? Это-то вообще возможно?

– Хороший вопрос. Поначалу, к слову, ничего не получалось. Ну, вот совсем. Они вообще странные, чужаки, необычные, облик, личина их все время меняются. Текучие, как ртуть, постоянно перетекают с места на место, и из формы в форму. Поначалу просто оторопь брала, как увидишь эти метаморфозы. А их наоборот ничто не брало, и они перли себе напролом, и перли. Правда, далеко почему-то не заходили, словно дальше что-то их не пускало. Но плацдарм вокруг портала удерживали. У них же там портал, ты в курсе? Проход в их преисподнюю. Брешь в пространстве. Мы стояли напротив, и палили в белый свет, как в копеечку. Для острастки больше. Работали по ним минометами, но толку от них маловато. Ходили в штыковую да ввязывались в рукопашные, потому что правильно заточенной стали они да, не выносят. Как выяснилось. Но ведь и мы к стали чувствительны, а у них клинки тоже острые, поэтому потери и у нас случались существенные. А потом появилось вот это. Знаешь. что такое?

– Ружье, какое-то, полагаю.

– Не просто ружье, а специальное. Уверен, ты такого никогда не видел. Да и не мог нигде, оно пока только на этом фронте применяется. Плазменная пушка, ПП-100. Стреляет плазмоидами. Это как бы наш пилум, дротик, то есть. Не знаю, кто это придумал, но получилось здорово. Здесь вроде обычные боеприпасы, видишь? А как стрельнешь, вылетает не пуля, а клубок огня, типа шаровой молнии. Да что типа, шаровая молния и есть. Ш-ш-ш-ш-ш! Красиво летит, точно ракета из ракетницы. Духи очень не любят. Когда в него эта штука попадает, он воспламеняется изнутри, а потом взрывается. Бах! – и нет никого. Калибр, видишь какой? 4-й, или 26 мм. Ну, как у ракетницы и есть, собственно. Из нее, кстати, духов тоже неплохо припекает. Есть еще 38 мм базуки, по одной на взвод. Но эти стационарные, потому что не натаскаешься, такие тяжелые. Тут что важно? Чтобы была живая механика и никакой электроники. На электронику от духов какая-то зараза наползает, полевая, что-то вроде вируса компьютерного, или грибка электромагнитного. Системы зажигания в двигателях отказывают сразу, едва нарвешься, поэтому машины глохнут. Аппаратура, радио, телефон, часы даже электронные – все перестает работать. Вот у тебя какие?

– Штурманские, хронометр, механика.

– Вот, это здорово, будешь у нас, значит, за временем следить. Потому что, говорю, эта зараза всю электронику убивает. Чуть только к позициям приближаешься – все, вот оно. Выползает, и говорит: здрасьте! Все, что подхватило заразу, можно выбрасывать, восстановлению уже не подлежит. Да и нужно выбрасывать, потому что становится заразным. Это еще не точно, но предположение такое есть. Поэтому мы, выдвигаясь на передовую, оставляем в тылу, в лагере всю электронику. Как прежде разведчики награды и документы оставляли. Идем в броне и с личным оружием – гладиусы, ПП-100, и все остальное. Заступаем на боевое дежурство на семь суток, неделю, потом смена. В окно посмотри, видишь, сопка? Гора Кашканар, высота 317. Там на склонах наши позиции, а дальше за ними все это безобразие, брешь. Задача проста, сидим в окопах, смотрим в оба. Держим противника в напряжении, пресекаем вылазки, а они случаются. Особенно в последнее время участились, после того как авиация перестала по ним работать. Ночью особенно тяжело, потому что без ПНВ и подсветки, сам понимаешь, на позиции плохо. Ракеты пускаем ночь напролет, куда деваться. Весь фронт светится салютами, точно Новый год пришел. Но тут еще сами духи нам помогают, они по какой-то внутренней причине, может, благодаря анатомической какой особенности, не знаю, светятся в темноте зеленым, ну точно как в объективе ПНВ. Так, ладно. Пока хватит. И так уже голова кругом, да?

– Есть такое дело. Немного.

– Оно и понятно, потому что здесь совсем другая жизнь. Другой мир, я бы сказал. Ну, в процессе будешь знакомиться подробней. Ребята подскажут. Теперь следующее. Не знаю, как ты здесь оказался…

– Добровольно. Сам рапорт написал.