Sex-shop «Шалунья»

И он тут же прочел чудесным образом обретенный текст от альфы до его омеги, доказав тем самым, что рукописи не рвутся в клочья и не развеиваются ветрами, ибо высекаются на небесных скрижалях.

Он так восхитился прочитанным – с чем сам был согласен в принципе и по существу, что тут же забыл про мочалку, застывшую в ожидании и истоме в нужном месте. Он захотел вознаградить автора, вложить немного денег и слегка заработать, в чем не имел сомнений, на издании Руководства. Но текст заканчивался несколько неуклюже, и подписи под ним не было, из чего папик сделал вывод, что автора нет, и никогда не существовало в природе. Или, учитывая необыкновенное явление рукописи, что автор – сама природа, ее активная часть, творческая сила. А раз так – значит, можно было не сомневаться, и он, не сомневаясь ничуть, распечатал текст и поставил под ним свою подпись.

Разве он тоже – не часть природы?

Потом, потом… Будучи чистокровных бизнесменских кровей, он издал Руководство на хорошей бумаге, в твердом переплете, под своим, естественно,  именем, и в результате заработал немного денег.

Денег заработал достаточно на новую мочалку.

Новую свою мочалку он фотографировал регулярно и повсеместно, с атрибутами и без, но новых явлений священных текстов ему больше не случалось.

Поэтому через некоторое время папик, слегка разочаровавшись, но не пав духом, наделал много ню–фоток мочалки, которая была не против, и издал их в виде календаря. Денег на календаре он заработал гораздо больше, нежели на Руководстве. На них он нанял много других мочалок и хорошего профессионального фотографа, и наладил бесперебойный ритмично–циклический выпуск календарей и альбомов с обнаженной, ничем не прикрытой мочалкиной натурой.

Вот тогда он поднял настоящее бабло!

И стал наш папик – суперпапиком, обладателем множества мочалок и целой издательской империи.

Что касается Славика, так он даже и не подозревает, какую птицу удачи собственноручно выпустил в окно облаком бумажной пены. И потому спит спокойно. И имеет всех тех мочалок, что и папик. Во сне имеет, обходясь при этом без вспомогательной силы колес.

Наверное, каждый получил свое.

Наверное…

Славик и секс по телефону

Странный все же тип, этот Мамакин. Приходит, спрашивает всякую ерунду, а что у него на уме понять невозможно.

Славик смотрел в задумчивости, как друг его кружит по торговому залу в медленном танце беспричинного любопытства, рассматривая витрины и периодически разражаясь скабрезными, надо сказать, шуточками, которым сам же и похохатывает. Ну, как друг? Славик сконцентрировался на вопросе. Друг ли? Скорее да, чем нет. Во всяком случае, больше, чем просто знакомый. Они с Мамакиным, мало того, что давние знакомые, испытывали явную взаимную симпатию и при встречах всегда с удовольствием, не имитируемым обоими, обменивались приветствиями и весело пикировались. Поэтому…

А что, собственно, поэтому? Друг – это глубоко, это словно точка G в душе, и даже если вы с другом год–два не виделись, ты знаешь, стоит вам встретиться вновь, и эта точка завибрирует, заработает. Встречно заработает, между прочим, у обоих. Ну и, оргазм от встречи неизбежен, как… Нет, Сеня Мамакин все же другое…

Сеня, как уже указывалось, странный, и это, пожалуй, самое точное его определение. Если встретите где непонятного мужика, знайте, перед вами скорей всего Сеня Мамакин, собственной персоной. Причем странный он во всех отношениях и со всех сторон.

Одевался Сеня круглый год примерно одинаково: многослойно, внахлест, а одеяние его представляло собой редкую сборку–солянку из спортивной, туристической и военной амуниции, в разных сочетаниях, одно под другим, а чаще – вместе с другим. Хиппово–бродяжнический стиль. Но всегда тепло и ветронепродуваемо, потому что мерз и страдал от сквозняков Мамакин непрестанно, даже летом. Пожалуй – тем более, летом. Лето для Мамакина всегда было периодом сложным, непредсказуемым, в который он постоянно промахивался с погодой, не угадывал, хотя, казалось бы, что тут угадывать – лето же. Поэтому куколь его куртки чаще всего был поднят, как капюшон у кобры. Лицом от нее, кстати, Сеня почти не отличался, и нос крючком, и такая же сухая кожа, разве что посветлей и с рыжей щетиной. Потому что был вегетарианцем Семен и фактическим сыроедом, и, чтобы никто не сомневался в серьезности его намерений, регулярно практиковал лечебные голодания. Так что кобра эта была слегка мумифицированная, и аромат вокруг себя распространяла соответствующий. Помимо того, любил Мамакин поговорить о возвышенном, например, о дне рождения души, а для телесного здоровья практиковал цигун. В силу вышеназванных причин окружала Семена аура чудаковатой гениальности, и окружающие, с кем он сталкивался непосредственно, относились к нему несколько насмешливо, но с уважением. Он же, уставая от косности и непонимания, все чаще уходил тропой совершенства в дали дальние, неведомые и невидимые простым обывателям. Но, что удивительно, до сих пор неизменно возвращался, к вящей радости своих почитателей. Точней, почитательниц.

Вот тут громоздилась еще одна странность Мамакина, которую Славик со своим стандартным подходом к жизни постичь просто не мог. Просто не мог. Заключалась она в том, что вокруг писаного, чего уж греха таить, красавца Сени постоянно кружили женщины, и он все время обделывал с ними какие–то тайные делишки. Мамакин вечно таскался с пакетами, полными какого–то барахла, которое он кому–то нес, предлагал, продавал. Он всегда знал, кому в ближнем и дальнем его окружении что нужно, и кому, соответственно, что можно предложить. И предлагал, и, надо сказать, жил в основном за счет дохода с оборота этого барахла в юниверсе, потому что иные источники средств у него были еще более незначительны. Но все же Славик полагал, что совсем не это было основополагающим в отношениях Мамакина с женщинами. Да мало ли вокруг коробейников! Нет, Славик подозревал, что имелось нечто другое у Мамакина, иной скрытый аргумент, привлекавший женщин с неодолимой силой и вынуждавший их липнуть к нему, точно бабочек к цветку чертополоха. Славик был почти уверен, что Мамакин, как знаток множества духовных практик, и сам активно их практиковал. Не в одиночестве практиковал, разумеется, а в женском обществе, помогая пылким и чувствительным натурам открыть в себе полумифическую точку G. А в этом богоугодном деле, как известно, все средства хороши, и внешние факторы не играют такой роли, как внутренние мотивации и скрытые резоны.

Славик почему этим вопросом так озаботился? Да потому что жена его, Лилька, озаботилась накануне. То ли наболтал кто, то ли сорока на хвосте принесла, то ли рекламы насмотрелась. В общем, напиталась темой, прониклась и загорелась. И как только они после ужина и просмотра ТВ в семейную постель завалились, заявляет: хочу! Хочу, говорит, точку G! У всех, говорит, есть, а у меня неизвестно, но лишь она одна может сделать женщину, то есть меня, счастливой вполне. Ищи, говорит, пупсик, найди и простимулируй, как следует. А Славик, надо сказать, до вчерашнего вечера вообще не в теме был. Что странно, учитывая его работу. А может быть, наоборот, по этой причине – профессиональная, так сказать, деформация, ему всяких изысков и на работе хватало. Насмотрелся! Да и как искать? Он к тому времени уже как раз возбудился, пардон за подробности, а чем–то посторонним в таком состоянии заниматься неудобно. Это все равно, что с ломом в руках по лужайке за бабочками гоняться. Да и, в случае Славика, возбуждение могло неожиданно исчезнуть, так же, как внезапно до того появилось, так что времени терять было нельзя. Где искать–то, спрашивает Славик у жены Лилии, а у самого одно только на уме. Там, говорит Лилька. Вечно у нее одни намеки. Вместо конкретных указаний – слова заместители. Там! Недалеко от входа, но сбоку. Или сверху, на потолке. Ищи! Ага, сбоку… Тем более – сверху. Только вперед!

В общем, со всеми этими нервами поиски не задались, прямо скажем. Да и миссию свою, в общем, Славик завершил почти сразу. И ему бы задержаться там, наверху, любым доступным способом, проимитировать работу над заданием жены – нет, отвалился сразу же. И затих. Ему–то хорошо, а Лильке не очень. Разочарована была Лилька, если откровенно. Ну, говорит, что–то ты, пупсик, совсем сегодня торопыга. Ты, говорит, хоть бы как–то с мыслями обо мне, любимой, собрался. Может, говорит, тебя ужином потом кормить, после, по итогу и фактическому результату? Чтобы ты хоть немного на бойцового кобеля походил, и хотя бы из голода резвость проявлял? А, пупс?

И так это Славика за живое задело! Ломаешься, значит, на работе, как проклятый, как к скале резиновой целыми днями наручниками прикованный, и тут тебе такое говорят. Когда ему о бойцовых кобелях думать, тем более, в таком контексте? В общем, обижен был Славик, в самом лучшем своем чувстве, хотя, к чести его, и своей вины – некоторой! – он не отрицал. Лилька ведь тоже человек, и на свое лучшее чувство, а так же на точку G в себе право имеет. В этом была проблема. Возникла она, надо сказать, на пустом месте Лилькиными фантазиями, а теперь ему ее как–то придется решать. Но вот как?

Вот в таком растерзанном состоянии духа, не выспавшийся и оставшийся без завтрака, без рабочего, соответственно, настроения, зато с невыносимым ощущением потери, а то и пропажи, самоуважения и жизненного восторга, заявился Славик в магазин с утра. После бессонной ночи он выглядел потрепанным и озабоченным, а мысли его были заняты поиском проклятой точки G, и не где-нибудь, а в собственной голове. Было жизненно важно отыскать ее там, чтобы голова перестала, наконец, болеть, а жизнь вновь начала радовать. Этим он и занимался углубленно, когда, стукнув стеклянной дверью, в магазин вступил Мамакин. Редкий здесь, надо сказать, гость.