Фантасмагория душ. Рассказы и стихи

Эта дверь, понятное дело, является и выходом в чёрный космос, где каждый из нас, согласно разнарядке свыше, когда-нибудь растворится. Зашёл, пожил маленько в квартире и вышел. Просто, ясно, разумно.

– Только где расписаться, что я тут был? – спросил я у большеголовых пришельцев.

– Ну, оставь свой автограф на стене: «Здесь был Вася». Число, месяц и год. Так делают многие. А если считаешь, что это попахивает банальщиной, и все, кто так намеревается оставить след в истории, – люди, лишённые фантазии, и тебе хочется сделать по-другому, то придётся перед исчезновением попотеть. Расчехлить своё воображение и как садануть им по тому месту, что будет поблизости!

Так, по-отечески советуя, инопланетяне провожали меня из своего корабля. А перед самым прощанием главный из них подарил мне деревянные счёты. Видимо, те самые, которые были у Афанасии Никитичны – бухгалтера с нашего завода. Они лежали у неё в качестве экспоната на шкафу, сплошь забитому пыльными папками. Мебельный старожил из тридцатых годов прошлого века стоял у бухгалтерши в кабинете в дальнем углу и немного покачивался от сквозняка.

– Вы из какого цеха, Василий? – спрашивала она, когда к ней приходил очередной посетитель, недовольный начисленной ему зарплатой.

– Я не Василий, меня звать Пётр! – с нотками обиды отвечал ей мужчина.

– Пусть будет так, Вы только не волнуйтесь, – говорила бухгалтерша, доставая старые потёртые счёты, – вы, Василий, седьмого числа на Благовещение Пресвятой Богородицы не вышли на работу.

Щёлк, и одна косточка, с криком ненароком разбуженной совы, перемещалась в левую сторону.

– А на схождение Благодатного огня 23-го пришли изрядно выпившим и вас отпустили домой, – поправляя очки на переносице, Афанасия Никитична передвигала очередную косточку по железной, немного вогнутой спице.

– Понятное дело, вы очень переживали, сойдёт ли огонь с небес или на Землю спустятся полчища Сатаны…

С каждым щелчком посетитель всё ниже опускал голову. И когда его потупленные очи уже разглядывали предательски развязавшийся шнурок, Пётр, а по совместительству Василий, смущаясь, вздыхал, а женщина, знающая все церковные праздники, выносила приговор. Клиент соглашался и понуро уходил восвояси.

Именно эти счёты и были выданы мне инопланетянами в качестве основного инструмента циника. Никитичне они стали уже не нужны по случаю достижения ею к тому времени пенсионного возраста и ухода на заслуженный отдых. Забота о внуках уже бывшей бухгалтерше представлялась куда более важной задачей, чем копошение в цифрах.

А я, сидя за письменным столом и расположив счёты прямо перед собой, долгими зимними вечерами, плавно переходящими в весенние и летние, пытался свести кредит и дебет окружающей жизни. Частенько, чтобы немного понять нелогичность поступков людей и решить, куда передвигать косточки на счётах – в плюс или в минус, я оборачивался к окну, чтобы там найти ответы на интересующие меня вопросы. Молчаливый стеклопакет с каким-то закачанным внутрь газом, чувствуя к себе внимание, напускал между стёклами важность. Он, разукрашивая кристаллики, выстраивал их в замысловатый выразительный пазл.

Тогда я видел корабль, собирающийся в далёкое кругосветное путешествие за правдой, и толпы людей, размахивающих флагами, поющих разудалую песню: «Боже, храни капитана…»

И почти сразу в окне появлялись усталые лошади, тянущие за собой в глубокой ночи скрипучие телеги, перевозящие что-то непонятное. Из груза, накрытого брезентом, виднеется детская ручка, раскачивающаяся в такт движению повозки.

Чтобы отвлечься от ужасной картины, я разворачивался к столу и вдруг осознавал, что округлые деревянные кости на счётах превращаются в косточки людей, которые беспомощно повисли на железных прутьях истории. И как их не передвигай: слева направо или справа налево, скорбный бухгалтерский итог будет один…

В этот момент одежда, сшитая из ткани цинизма, начинала щипаться и колоться. Я понимал, что мне не удастся вытравить из себя непредвзятость и отрешённость. Человеческое не так просто скомкать, как ненужную бумажку, а затем выбросить в мусорное ведро, забыв, что было написано на ней твоими предками.

– Ха-ха-ха! – где-то в правом ухе раздался хохот Диогена, залезающего, кряхтя, в свою большую бочку из-под вина…

Я обернулся. За спиной никого не было, только возвышалась каменная стена, на которой бурой краской, похожей на запёкшуюся кровь, было написано «Здесь был Вася»…

Сегодня холодно, январь…

Сегодня холодно, январь.
И Дед Морозы скачут где-то,
А мне себя совсем не жаль,
Что за окном моим не лето.

Сегодня холодно, январь.
И Дед Морозы скачут где-то,
А мне себя совсем не жаль,
Что за окном моим не лето.

Что лето, лето, ведь душа
Внутри себя хозяйка года,
И расцветает черемша,
И раскрывается природа.

А света луч, влетев в окно,
Пронзает хмурость и тревогу.
Он с счастьем ярким заодно,
Он разгоняет непогоду.

Колючий ветер перемен,
Мне не испортит настроенье.
Я словно в бочке Диоген,
Я пью из кружки вдохновенье.

Двор-колодец

История не любит сослагательного наклонения.
Но всё наверняка могло бы пойти по-другому,
Если бы кто-то не слишком ловкий
Не наступил на злосчастную бабочку.

– Толян, Толян! – во всю глотку кричал Яшка, глядя вверх и стоя в самом центре одесского двора-колодца, дома которого, нахмурившись и прижавшись друг к другу плечами, стояли чётко по кругу. Они, с укором смотря на чумазого мальчишку в пыльных брюках, прямо-таки напоминали старых евреев-соседей: дядюшек Мойшу, Натана Израилевича, Гершеля и Шл?му, проживающих аккурат на первых этажах в крошечных квартирах. Их жилища были настолько малы, что нужно было обладать богатой фантазией, чтобы представить, что кто-то в них вообще может жить. Но ничем не прикрытый дух уюта, сочившийся из входных дверей, в корне убеждал сомневающихся граждан в обратном.

Можно, очень даже можно! Тем более, что четверо мужчин уже давно похоронили своих жён и доживали свой век одни, скромно, тихо, что называется, по-холостяцки. А много ли надо старикам? Минимум шума, максимум пыли…

Но куда там! Сегодня вынос мозга криками Яшки происходил в самый что ни на есть разгар дня, в два часа пополудни. Именно тогда, когда черноморское солнце, совсем распоясавшись, бесщадно палило по одесским задворкам, каким-то странным образом пролезая в них лучами через тенистые арки.

Даже знаменитый Дюк де Ришелье – основатель Одессы – в этот момент, плюнув на приличия, соорудил из газеты «Черноморский вестник» пилотку и напялил её на голову, чем потешал гуляющих по бульвару прохожих. Они спускались вниз по Потёмкинской лестнице и даже оттуда, снизу, видели, как серебрятся капли пота на бронзовой статуе.

Полногрудая тётя Циля уже угостила старичков форшмаком, и они мирно подрёмывали, сидя на ужасно скрипучих стульях в своих лилипутских палисадниках.

– Толян, Толян, выходи! – пацан перешёл на звонкий надрыв, чем напугал голубей, доклёвывавших остатки упавших крошек. Воркуны взлетели на полметра, но, убедившись, что опасности поблизости нет, приземлились обратно, искоса поглядывая на беспокойный источник шума. Грациозные птицы были похожи на докторов в белоснежных халатиках, которые с интересом оценивали, порвутся ли связки у крикуна, словно перетянутые гитарные струны, или он, наконец, замолчит, перестав испытывать судьбу.

– И что мы так здесь вопим? – первым вышел из дрёмы Натан Израилевич.

– Поц просто думает, что у нас перепонки резиновые, – раздраженно выдавил из себя Гершель, даже на щёлочку не удосужившись приоткрыть глаза.

– У меня форшмак от испуга просится наружу, – заёрзал на стуле Шл?ма.

– Фу, друзья, вы молодого человека совсем сконфузили, – добавил сладкую пилюлю в разговор дядюшка Мойша.

Яшка наконец обернулся на стариков, почувствовав моральную поддержку от последнего. Соорудив на лице что-то вроде молчаливого извинения, он опять посмотрел наверх в надежде всё же увидеть в окне третьего этажа бритую голову своего друга Толика Скворцова.

Поняв, что крики по имени полностью исчерпали предоставленный им лимит доверия, Яшка перешёл на кличку друга.

– Скворец, Скворец!

Но и здесь мальчишку ждало разочарование, долгожданная голова не хотела возникать ни в какую. Решив прибегнуть к последнему способу зова, который работал во всех случаях безотказно, он взял в руки потёртый кожаный мяч и изо всех сил начал бросать его на распаренный мягкий асфальт.