Последний волк

После легкого завтрака они по сложившейся традиции отправились на лыжную прогулку, которая с каждым днем становилась все длиннее – по дедовским силам. Было не очень холодно и снег мерно скрипел под лыжами, легкий ветерок сдувал маленькие снежинки с елей и они искрились на солнце, медленно опадая на землю.

– Ну-ка, внуча, посмотри, что это там впереди, на тропе.

– Ой, дед, давай сюда, – закричала Мария, склонившись над попавшим в капкан Волком, чуть припорошенным снегом и провалившимся в ласковое забытье окоченения. Мария скинула варежки, потрогала нос Волка, приподняла веки, радостно воскликнула: «Живой!»

– Ну что делают, сволочи, – Дед недовольно качал головой, рассматривая капкан, – говорил я тебе, что какие-то чужие в наших краях объявились, шваль городская, а ты не верила. Давай, подсоби.

Дед вытащил из-за спины из-за пояса небольшой топорик, без которого никогда не ходил в лес – всякое в жизни бывает! – вставил между полукружьями капкана, с усилием разжал.

– Перехвати. Дожимай до земли, сейчас легче пойдет. Да осторожнее, руку не наколи.

Они освободили лапу Волка, тот от боли из-за смещения на мгновение пришел в себя, приоткрыл глаза, увидел склонившееся над ним обеспокоенное лицо Марии, напомнившее ему что-то очень далекое и полузабытое, но хорошее, и, успокоенный, опять провалился в пропасть.

– Здоров, бродяга, – ласково сказал Дед, – как же нам тебя до хаты-то дотащить? Давай, Мария, так. Беги домой, прихвати санки, ну ты знаешь, в сарае, и дуй обратно. А я здесь посторожу. Веревки не забудь, – крикнул он уже вслед удаляющейся девушке.

– Вот ведь зверюга, – говорил Дед двумя часами позже, сидя на лавке в доме и тяжело отдуваясь, – в самой силе, лет шесть-семь, наверно. В былые времена сказал бы, что волк, а сейчас не знаю, что и думать, – продолжал он, наблюдая, как Мария, пристроив Волка на толстом стеганном коврике у голландки, осторожно прощупывает его поврежденную лапу. – Ну что там? – не выдержал он.

– Похоже, перелома нет, может быть трещина и мышцы распухли, но на разрывы не похоже, так, очень сильный удар.

– Возьми в сенях пару узких дощечек, так, чтобы по всей длине лапы, захватывая сустав, да перебинтуй потуже. Оклемается!

– А он не пообморозился? – спросила Мария.

– Интересный вопрос, – протянул Дед, – никогда как-то не задумывался. Сам уши, нос, да и руки обмораживал, было дело, но со зверьем как-то всегда другие проблемы были. Хм, действительно интересно. Ты его осмотри повнимательнее, не только больную лапу, может, и вправду что не так.

– Волчок! – раздался вскоре радостный крик Марии, которая вдруг бросилась обнимать зверя, чуть не целуя его. – Дед, Дед, это он, я же тебе рассказывала. Ну тот, Последний, который еще из зоопарка пропал, года четыре назад. Вот и шрам у него на задней правой лапе, вот подойди, пощупай, так не видно, старый уже, затянулся, и шерсть вокруг наросла, я же сама и зашивала, он тогда забрался за стол в кабинете, стал выбираться, ну бутылка с раствором со стола и упала, разбилась, а он испугался, рванулся и лапку порезал. А как вырос-то, раздался! Красавец мой! Ну вылитый отец. Тот тоже был хорош, особенно когда вечерами кругами по вольеру носился, думал, никто не видит. Но я как-то увидела, потом специально иногда задерживалась, посмотреть – красиво! А этого я сама из соски выкормила, с самого первого дня, он мне теперь что сыночек. Волчок, я тебя опять выхожу, ты не волнуйся, но только уже никуда не отпущу, будешь при мне да Деде, здесь тебе хорошо будет, никто тебя не обидит, и лес рядом.

* * *

Волк выздоравливал тяжело и долго. В былые годы он бы, наверно, и внимания большого не обратил на травму – ну болит, поболит-поболит и перестанет, первый раз что ли, а мышцы побитые, так они на ходу только быстрее разойдутся. Но сейчас он захандрил, лежал целыми днями у печки, как болонка, лишь изредка, по надобности, выходя на двор. И лес, начинающийся почти от самого дома, роскошный, девственный, не испорченный людьми, не привлекал его, даже промелькнувший как-то раз на опушке заяц лишь на мгновение задержал его взор, Волк развернулся и, понурив голову, побрел обратно в дом, поскреб когтями дверь, подождал, расслышав шаркающие шаги Деда, когда тот впустит его, и отправился прямиком на свой коврик. Каждой утро Дед с Марией, отправляясь на лыжную прогулку, звали его с собой, но он закрывал глаза, будто спит, и они оставляли его. Мария постоянно осматривала его, сгибала и разгибала поврежденную лапу, с которой давно уже сняли шину, трогала нос, зарывалась рукой в шерсть, прослушивая сердце, и недоуменно отходила: «Ничего не понимаю!» Дед спокойно наблюдал за этой суетой: «Само образуется!» – и изредка подзывал Волка к себе, клал его тяжелую голову к себе на колени и начинал не спеша перебирать пальцами шерсть у него за ухом. Волку это было приятно, от этого он начинал злиться на себя, отдергивал голову и хмуро возвращался на свое место. «Гордый», – посмеивался Дед.

Но как-то раз, в начале марта, выйдя из избы, Волк вдруг уловил неожиданно свежий запах травы, сохранившейся под снегом и обнажившейся в проталине на ярком, по-весеннему теплеющем солнце. И вот зажурчала капель у дома, и синички тут как тут слетелись на выброшенные Марией крошки, и деловитый поползень, скользя вниз головой по яблоне, начал выстукивать песню возрождающейся жизни. Волк с изумлением оглянулся вокруг, поднял голову и резко взвыл, но это был радостный весенний вой, им в былые времена самцы призывали самок и возвещали последнюю совместную охоту Стаи. Как будто пелена спала с его глаз, он задорно рванул в лес, держась накатанной лыжни, и, обежал всю округу, приветствуя всех жителей леса – и белок, начавших нескончаемый хоровод на елях, и отощавших, в поблекших пижамах барсуков, боязливо высовывавшихся из своих нор, и лосей, уныло сдирающих кору с осин, и снегирей, с веселым щебетом поклевывавших сморщенную рябину. «Я вернулся, но сегодня я сыт и потому добр! С весной вас всех! Много корма вам и хорошей добычи», – кричал он на ходу и обитатели леса свиристели, цокали, хрюкали и мычали в ответ, благодарно и дружелюбно.

В этот день он еще зашел в дом. Мария заохала: «Где тебя носило, я совсем изволновалась», – а Дед схватил обеими руками за морду и, раскачивая ее из стороны в сторону, стал приговаривать: «И кто это всю нашу лыжню порушил! Вот мы ему зададим!» – но не удивился, когда Волк, съев свой ужин, выпросив добавку и вылизав миску, отправился не на привычное место у печки, а поскребся о дверь, выскочил во двор, пометался немного, выискивая место, и в конце концов улегся под навесом над поленицей дров, на просохшей земле, с подветренной стороны.

– Ожил, давно пора, – довольно усмехнулся Дед, – весна…

Теперь он каждый день обегал свою новую территорию, каждый раз расширяя ее, и накопленный за зиму жирок перетекал в мышцы, вместе с силами пришел кураж. И вот уже он несется по полю за зайцем и его последний писк говорит Волку, что все в порядке, он такой же, как и прежде, и Волк, разодрав зайца и напившись впервые за долгое время свежей крови, принимается носиться кругами, как ошалевший от первой случки двухлеток, а после долго собирает пропитавшийся кровью снег, отпиваясь.

В этот день он загнал еще одного зайца, что было против правил – он был сыт, прихватил его зубами за шею, забросив за спину, и отправился домой. Поскребся в дверь, степенно зашел и положил зайца у ног Деда.

– Ты пошто животину зарезал? Нет, ну ты глянь, – рассмеялся Дед, обращаясь к Марии, – ведь даже шкурку не повредил!

– Это он свою долю принес, – ответила Мария, – что делать-то будем?

– Делать будем рагу из зайца, хоть и отощавший по весне зайчик, а все равно хорошо, давно себя не баловал. А все спасибо Волчку, добытчик!

Дед разделал зайца, швырнув голову Волку, которую тот, сытый, унес к себе под навес – законная доля, распялил шкуру на треноге – пригодится в хозяйстве, и принялся объяснять Марии, как готовится рагу.

Вечером, выйдя до ветру, Дед подошел к Волку: «Ну, ты шельмец, но все равно – спасибо. У меня бы рука не поднялась, а ты грех с души снял.»

Еще недели через две Волк, окончательно войдя в форму, загнал оленя. Олень был молодой и обессилевший после снежной зимы, да и стадо как-то безвольно сдало его на заклание, даже не пытаясь соразмерить свой бег с его. Волк легко отрезал, забежав вперед, отставшего оленя от стада, заставил развернуться и еще какое-то время гнал его по направлению к дому, развлечения ради, и в конце свалил, в четком прыжке перерезав шейную артерию. Он всласть напился крови и потрусил к дому. Дед с Марией возились на дворе, радуясь погожему дню. Волк осторожно прихватил зубами рукав короткого полушубка Марии и потянул в сторону леса, затем подскочил к сараю, ударил лапами по санкам и сделал короткую пробежку назад, по своим следам.

– Смотри, зовет куда-то, – сказала Мария, – может опять кто в капкан угодил, а он вспомнил.

– Нет, – ответил Дед, – он бы тогда нервничал, а он спокоен, даже весел. Ты возьми санки-то, да прогуляйся с ним на лыжах. У тебя одной это шибче получится.

Через три часа, когда Дед, изнервничавшись, уже нацепил лыжи, готовый идти на поиски, на пригорке у дома показалась Мария, согнувшаяся пополам под грузом санок с оленем.

– Ну, учудил, думала – не доволоку, – чуть позже говорила она, тяжело отдуваясь, – тяну, а сама думаю – сейчас брошу, потом думаю, нет, вот до того пригорочка добреду – и там брошу, а с пригорочка вниз – полегче. Так и доволокла.

– Даешь, Волчок! – восхищенно говорил Дед. – Браконьер, чистейшей воды браконьер! Я таких сорок лет по округе вылавливал. Скажи спасибо, что сейчас на пенсии. Но хорош! В одиночку завалил! Тебе бы нескольких таких же в Стаю, навел бы шороху на всю округу.

Уже поздно вечером, после утомительной разделки оленя Дед задумчиво сказал Марии:

– А ведь это он не долю принес. Доля подразумевает равенство. Ты вносишь, я вношу, мы равны. Нет, это он нас под свое крыло взял, слабых и неразумных, подкармливать начал, охранять будет, если не дай Бог что. Вожак, по природе своей, по духу – Вожак. А Стаи нет. Последний, говоришь? Не хотел бы я быть Последним.

* * *

Он засек их задолго по появления. Сначала издалека донесся тихий мерный хруст наста, потом ветер принес вонь обильно смазанных сапог, запах давно не стиранной одежды и еще чего-то, связавшегося в памяти Волка с капканом, потом на дальнем пригорке выросли они сами. Их было трое, с закинутыми за плечи ружьями, с небольшими рюкзаками. Главарь, высокий, худой, сутуловатый, осторожно повел их к дому.

Волк подскочил к двери дома, поскребся, влетел в комнату и несколько раз крутанул головой в сторону леса.

– Волк уже давно не заходил в дом, – задумчиво протянул Дед, – и никогда не был таким нервным. Что-то случилось, Мария.

Он подошел к окну и долго всматривался в приближающиеся фигуры.

– Может, запереть дверь? – предложила Мария.

– С какой стати? Если это нормальные люди, то будет глупо, а если лихие – не поможет, только хуже будет. Авось пронесет. Но как-то нехорошо на душе, – последнее, впрочем, он не произнес вслух.

Дед вышел на крыльцо, в ожидании, Мария нервно перебирала тарелки на столе, не зная, чем заняться, Волк же внешне успокоился, лег на коврик у голландки и прикрыл глаза.

– Будь здоров, добрый человек, – раздался с улицы скрипучий голос.

– И вам того же, коли не шутите, – спокойно ответил Дед.

– Что, даже в избу не пригласишь? Не по понятиям получится, – весело встрял другой голос, совсем молодой.

– Ну отчего же, заходите. Чем богаты – тем и рады.

На крыльце немного потопали, сбивая снег с сапог, потом копошились в сенях, скидывая сапоги и раздеваясь, и вот уже вслед за Дедом в избу вошел Главарь. Редкие, слегка приглаженные пятерней волосы, маленькие, настороженные глазки, быстро обшарившие комнату, и какая-то неестественность в левой руке, безвольно свисавшей вдоль тела. За ним ввалились два его спутника. Один – действительно совсем молодой, в шапке золотистых давно не стриженных кудрей, с румянцем, двумя блюдцами алевшим на щеках, в расстегнувшейся до середины груди рубашке, как будто клокотавшая в нем молодая удаль рвалась наружу – Молодой; другой – явно старше, за тридцать, с землистым грубым лицом, с двумя лучистыми перстнями, татуировкой синевшими на узловатых пальцах, зябко кутался в меховую жилетку, надетую поверх свитера, – Урка.

– Привет, молодуха, – сказал Главарь замеревшей от страха Марии и ощерил редкие желтые зубы в подобии улыбки, – принимай гостей. Что-то мне твоя фотокарточка знакома, или встречались где?

– Да мы местные, – ответила Мария, – разве что в городе. Да я и там, почитай, полгода не была.

– Местные – это хорошо, – протянул Главарь, – да вы, ребята, проходите, не стесняйтесь, – обратился он к своим, все еще настороженно переминавшимся с ноги на ногу в дверях с дробовиками в руках, – хозяева добрые, песик, как и дед, на ладан дышит, вишь, даже головы не поднял. Сейчас перекусим, а там, глядишь, еще что-нибудь каждому обломится, – ухмыльнулся он, – Вишь, какая молодуха ядреная, на всех хватит, – но смотрел при этом на Деда, изучающее.