Огнем и мечом

– Мосци-князь! – перебил его воевода киевский. – Не говорите о смерти, хоть никто не знает, что ему Бог предназначил, но, может быть, до нее очень далеко. Я преклоняюсь перед военным гением и рыцарским духом вашей светлости, но не могу обвинять ни вице-короля, ни канцлера, ни главнокомандующего в том, что они стараются прекратить эту междоусобную войну путем переговоров; в ней ведь проливается братская кровь, и кто же воспользуется внутренними раздорами, как не внешний враг?

Князь долго смотрел на воеводу и сказал отчетливо:

– Окажите милость побежденным, они ее примут с благодарностью и будут помнить; а победители будут презирать вас только. О, если бы никто никогда не притеснял этого народа! Но раз разгорелся бунт, значит, его нужно гасить не переговорами, а кровью. Иначе позор и гибель нам!

– Мы скорее погибнем, если будем вести войну каждый отдельно, – возразил воевода.

– Это значит, что вы, мосци-воевода, не пойдете дальше со мной?

– Ваша светлость! Бог свидетель, что я делаю это не из недоброжелательства к вам, а оттого, что совесть не позволяет мне обрекать моих людей на верную смерть; кровь их драгоценна для меня и пригодится еще Речи Посполитой.

– А вы, старые товарищи, ведь не оставите меня теперь, правда?

При этих словах полковники, точно их толкнула одна сила и воля, бросились к князю. Некоторые начали целовать его одежду, другие обнимали колени и, поднимая руки вверх, кричали:

– Мы с тобой! До последнего издыхания, до последней капли крови! Веди нас! Веди! Мы даром будем служить тебе!

– Мосци-князь, позвольте и мне умереть с вами! – сказал, краснея, как девочка, молодой пан Аксак.

Видя все это, даже воевода киевский был тронут, а князь переходил от одного к другому, каждого обнимал и благодарил. Одушевление овладело всеми, и старыми, и молодыми. Глаза их сверкали, руки сжимали сабли.

– С вами жить, с вами и умереть! – говорил князь.

– Победим! – восклицали офицеры. – На Кривоноса! Под Полонное! Кто хочет оставить нас, пусть уходит. Обойдемся без чужой помощи. Мы не хотим делиться ни славой, ни смертью.

– Мосци-панове, – сказал в ответ на это князь, – прежде чем идти на Кривоноса, нам нужно хоть немного отдохнуть и восстановить наши силы. Вот уже третий месяц как мы не слезаем с лошадей. От трудов, бессонных ночей и перемен погоды мы совсем извелись. Лошадей у нас нет, наша пехота ходит босиком. Пойдем теперь под Збараж, там оправимся и отдохнем, быть может, соберем еще немного войска и с новыми силами пойдем в огонь.

– Когда прикажете выступить, ваша светлость? – спросил старый За-цвилиховский.

– Без промедления, мой храбрый воин. – Князь обратился к воеводе: – А вы куда пойдете?

– Под Глиняны; я слыхал, что там собираются войска.

– В таком случае мы вас проводим в спокойные места, чтобы с вами чего-нибудь не приключилось.

Воевода ничего не ответил, но ему стало как-то не по себе. Он оставлял князя, а князь еще заботился о нем и хотел его провожать. Была ли это ирония со стороны князя, он не знал, но все-таки не хотел оставить своего намерения; княжеские офицеры смотрели на него все недружелюбнее, и если бы это было не в столь дисциплинированном войске, то против него, наверное, поднялось бы возмущение.

Воевода поклонился и ушел, полковники тоже разошлись к своим полкам, чтобы приготовиться к походу. С князем остался только пан Скшетуский.

– А каковы солдаты в этих полках?

– Отличные. Лучше не сыскать! Драгуны обучены по-немецки, а в гвардейской пехоте – все ветераны Тридцатилетней войны. Когда я их увидал, подумал, что это римские легионеры.

– Много их?

– Два полка с драгунами; всего три тысячи человек.

– Жаль, жаль, многое можно было бы сделать с такой помощью! На лице князя снова отразилось страдание.

– Какое несчастье, что выбрали таких вождей во время бедствий! Остророг был бы хорош, если бы мог прекратить войну своей цветистой латынью. Конецпольский, деверь мой, из рыцарского рода, но молод и неопытен, а хуже всех – Заславский. Я его давно знаю. Это человек малодушный и малого ума. Его дело – над чашей дремать, а не командовать войском… Я не высказываю этого громко, не хочу, чтобы думали, будто во мне говорит зависть, но я предвижу страшные бедствия. Теперь, именно теперь власть в руках таких людей! Боже! Боже! Да минует чаша сия! Что будет с отчизной? Когда я думаю об этом, я смерти жажду – я слишком устал и недолго проживу, говорю тебе. Душа рвется к войне, но у тела сил нет…

– Ваша светлость, вы должны больше беречь здоровье для блага отчизны; а труды, видно, очень надорвали его.

– Отчизна, видно, думает иначе, если меня обошли и теперь вырывают саблю из рук.

– Бог даст, корону примет королевич Карл, он будет знать, кого возвысить и кого покарать, а пока вы достаточно сильны, чтобы не обращать внимания на них.

– Я и пойду своей дорогой.

– Может быть, князь не замечал, что и он сам, подобно другим «царькам», вел собственную политику, но если бы он и заметил это, то не смог бы поступить иначе, ибо чувствовал, что спасает честь Речи Посполитой.

Опять наступило минутное молчание, которое вскоре прервало ржанье лошадей и звуки труб. Отряды готовились к походу. Эти звуки заставили князя очнуться от задумчивости, он тряхнул головой, точно желая сбросить мрачные мысли, и сказал:

– А дорогой все было спокойно?

– В мшинецких лесах я встретил шайку мужиков, человек в двести, и уничтожил ее.

– Хорошо. А пленных взяли? Теперь это очень важно.

– Взял, но…

– Но велели их повесить? Да?

– Нет, ваша светлость! Я отпустил их на волю.

Еремия с удивлением взглянул на Скшетуского. Брови его вдруг сдвинулись.

– Что это? И вы уже принадлежите к партии мира?! Что это значит?

– Ваша светлость! Известия я привез, ибо между мужиками был переодетый шляхтич, который остался жив. Остальных я отпустил, ибо Бог послал мне радость и утешение; я охотно подчинюсь наказанию. Этот шляхтич – пан Заглоба, который привез мне весть о княжне Елене.

Князь быстро подошел к Скшетускому:

– Жива, здорова?

– Слава богу, да!

– Где же она?

– В Баре.

– Это сильная крепость. Милый мой! – Князь взял Скшетуского за голову и поцеловал его. – И я радуюсь твоему счастью, ибо люблю тебя, как сына.

Пан Ян поцеловал руку князя и хотя давно уже готов был отдать за него жизнь, но теперь еще сильнее почувствовал, что пойдет за него в огонь и в воду.

– Ну я не удивляюсь, что ты отпустил этих мужиков; за это ты не будешь наказан. Ну и ловок же этот шляхтич! Значит, он провел ее из Заднепровья в Бар! Слава богу! Это и для меня большое утешение в столь тяжелые времена. Позови-ка сюда этого Заглобу.

Поручик торопливо направился к дверям, которые вдруг раскрылись, а в них показалась огненная голова Вершула, который был послан с придворными татарами в далекую рекогносцировку.