Огнем и мечом

– Ваша светлость! – воскликнул он, тяжело дыша. – Кривонос взял По-лонное, вырезал десять тысяч человек, женщин и детей.

Полковники снова сошлись и окружили Вершула; прибежал даже воевода киевский. Князь стоял пораженный – он не ожидал таких вестей.

– Там заперлись одни только русские. Это не может быть!

– Из города не ушло ни души.

– Слышите, ваша милость? – обратился князь к воеводе. – Вот и ведите переговоры с врагом, который даже своих не щадит.

Воевода засопел и сказал:

– Собачьи дети! Если так, черт побери все, я иду с вами, ваша светлость!

– Отныне вы брат мне! – произнес князь.

– Да здравствует воевода киевский! – воскликнул Зацвилиховский.

– Да здравствует согласие!

А князь снова обратился к Вершулу:

– Куда Кривонос идет из Полонного?

– Говорят, под Константинов, – отвечал тот.

– Боже! Значит, полки Осинского и Корыцкого погибли! Пехота не успеет уйти. Надо забыть обиду, идти к ним на помощь. На коней! На коней!

Лицо князя просияло, и румянец выступил на его исхудавших щеках: перед ним снова открылся путь к славе.

XXX

Войска миновали Константинов и задержались в Росоловцах. Князь рассчитал, что, когда полковники Корыцкий и Осинский получат известие о взятии Полонного, они должны будут отступить к Росоловцам, а если неприятель захочет их преследовать, то наткнется на войско князя и попадет в западню; тем вернее он потерпит поражение. И расчеты эти почти в точности оправдались. Войска заняли свои позиции и стояли, готовые к битве. Во все стороны высланы были разведочные отряды. Князь с несколькими полками остановился в деревне и ждал. Вечером татары Вершула дали знать, что от Константинова идет какая-то пехота. Услышав это, князь вышел перед домом в сопровождении полковников и офицеров посмотреть, кто идет. Между тем полки, дав знать о своем приближении звуками трубы, остановились перед деревней, а два полковника, запыхавшись, подбежали к князю, предлагая свои услуги. Это были Осинский и Корыцкий. Увидев Вишневецкого, а с ним великолепную свиту рыцарей, они очень смутились, не зная наверное, как их примут, и, низко поклонившись, молча ждали, что скажет князь.

– Колесо фортуны обернулось и смирило гордых! – сказал князь. – Вы не хотели прийти, когда мы вас звали, а теперь приходите сами!

– Ваша светлость! – смело сказал Осинский. – Мы всей душой были рады служить под командой вашей светлости, но приказ был ясен. Кто издал его, пусть за него и отвечает. Мы просим прощения, хотя нашей вины здесь нет. Как солдаты, мы должны слушаться и молчать!

– Значит, князь Доминик отменил приказ? – спросил князь.

– Приказ отменен не был, но он больше ни к чему нас не обязывает, ибо единственное спасение наших войск – отдаться в распоряжение вашей светлости! Под вашей командой отныне нам жить, служить и умирать!

Слова эти, полные мужественной силы, и вид Осинского произвели превосходное впечатление на князя и офицеров. Это был знаменитый воин, который, несмотря на свою молодость (ему было не больше 40 лет), приобрел большую опытность, служа в чужеземных армиях. Приятно было смотреть на этого солдата. Высокий, прямой, как тростник, с зачесанными кверху рыжими усами и шведской бородой, он фигурой и одеждой своей напоминал героев Тридцатилетней войны. Корыцкий, татарин по происхождению, ничем не был на него похож. Маленького роста, коренастый, с мрачными глазами – он имел странный вид в чужеземной одежде, не подходившей к восточным чертам его лица. Он командовал полком отборной немецкой пехоты и славился не только своим мужеством, но и ворчливостью, а также железной дисциплиной, которой требовал от своих солдат.

– Мы ждем приказаний вашей светлости! – сказал Осинский.

– Благодарю вас за усердие, мосци-панове, услуги ваши принимаю. Я знаю, что солдат должен повиноваться, и если посылал за вами, то только потому, что не знал о приказе. Отныне мы испытаем вместе немало хороших и дурных минут, но я надеюсь, что вы, мосци – Панове, будете довольны новой службой.

– Только бы вы, ваша светлость, были довольны нами и нашими полками.

– Прекрасно, – сказал князь. – Далеко ли за вами неприятель?

– Передовые отряды близко, но главные силы подоспеют только к утру.

– Прекрасно. Значит, у нас есть время. Прикажите, мосци-панове, вашим полкам пройти по площади, я хочу видеть, каких солдат вы мне привели и многое ли можно с ними сделать.

Полковники вернулись к своим полкам и через несколько минут вышли вместе с ними.

Солдаты княжеских полков высыпали, как муравьи, смотреть на новых товарищей. Впереди шли королевские драгуны под командой капитана Гизы, в тяжелых шведских шлемах, с высокими гребнями. Лошади под ними были подольские, но хорошо подобранные и откормленные; солдаты, свежие, бодрые, в яркой блестящей одежде, резко отличались от изнуренных солдат князя, одетых в рваные и полинявшие от солнца и дождя мундиры. За ними шел полк Осинского, в конце – полк Корыцкого. При виде рядов немецкой пехоты между княжескими людьми раздался одобрительный шепот. На них были одинаковые красные колеты, а на плечах блестели мушкеты. Они шли по тридцать в ряд, ровным, мерным шагом, точно один человек. Все это был рослый, плечистый народ – старые солдаты, участвовавшие во многих битвах, по большей части ветераны Тридцатилетней войны, ловкие, вымуштрованные и опытные. Когда они подошли к князю, Осинский крикнул: «Halt»[54 - Стой! (нем.).], и полк остановился как вкопанный; офицеры подняли вверх трости, а хорунжий поднял знамя, трижды взмахнул им в воздухе и опустил его перед князем. «VorwДrts!»[55 - Вперед! (нем.).] – закричал Осинский. «VorwДrts!» – повторили за ним офицеры, и полк двинулся дальше. Точно так же, если не лучше, прошел полк Корыцкого, к великой радости всех солдат.

Еремия, знаток военного дела, даже подбоченился от удовольствия и смотрел на них, улыбаясь: пехоты-то ему и недоставало, а лучшей он не нашел бы во всем мире. Теперь он чувствовал себя сильнее и надеялся совершить немало военных подвигов. Офицеры разговаривали о разных военных делах и о солдатах, какие только есть на свете.

– Хороша запорожская пехота, особенно из-за окопов, – говорил Слешинский, – но против этих немцев ей не устоять, они ученее!

– И лучше! – добавил Мигурский.

– Все-таки это тяжелый народ, – прибавил Вершул. – Я с моими татарами в два дня заморю их так, что на третий перережу, как баранов.

– Что вы говорите! Немцы – хорошие солдаты.

Услышав это, пан Лонгин Подбипента затянул певуче, по-литовски:

– Бог в милосердии своем одарил разные нации различными достоинствами. Я слышал, что лучше нашей кавалерии нет на свете, но зато ни наша, ни венгерская пехота не могут равняться с немецкой.

– Потому что Бог справедлив, – ответил на это Заглоба. – Вас он одарил большим состоянием, большим мечом и тяжелой рукой, зато обидел умом.

– Ну уж, пристал к нему, как пиявка, – засмеялся пан Скшетуский.

А пан Подбипента прищурил глаза и ответил с обычным простодушием:

– Слушать гадко! А вам он дал язык слишком длинный!

– Если вы говорите, что он плохо сделал, дав мне такой язык, то вы пойдете в ад, вместе с вашей девственностью, потому что осуждаете его волю.

– Ну, кто вас переговорит!

– А знаете, чем человек отличается от животного?

– А чем?

– Разумом и речью.

– Вот задал ему! – воскликнул полковник Мокрский.

– Если вы не понимаете, почему в Польше лучше кавалерия, а у немцев – пехота, то я вам объясню.

– Ну почему? Почему? – спросило несколько голосов.

– А когда Бог создал лошадь, он подвел ее к людям, чтобы они похвалили его создание. С краю стоял немец – они ведь везде пролезут. Бог показывает лошадь и спрашивает его: «Что это такое?», а немец отвечает: «Pferd!»[56 - Лошадь! (нем.).] – «Что? – говорит Создатель. – Ты на мое создание говоришь «пфе», ну так и не будешь ездить на нем, а если и будешь, то плохо!» – и подарил лошадь поляку. Вот почему польская кавалерия лучше всех; а когда немцы принялись бегать за Богом и просить у него прощения, так они и стали лучшими пехотинцами.