Огнем и мечом

Действительно, новая ватага казаков мчалась с нечеловеческим воем прямо на пана Заглобу; за ними гнались по пятам панцирные Поляновского. И, может быть, пан Заглоба погиб бы под копытами лошадей, если бы не гусары Скшетуского, которые, утопив в пруду всех, за которыми гнались, вернулись, чтобы поставить убегающий отряд между двух огней.

Увидев это, запорожцы бросились в воду затем, чтобы, уйдя от мечей, найти смерть в омутах и трясинах. Некоторые на коленях умоляли о пощаде и умирали под ударами. Погром был страшный, страшнее же всего на плотине. Все отряды, которые перешли ее, были уничтожены в полукруге, образованном княжескими войсками. Те, которые не перешли еще, гибли под огнем пушек Вурцеля и залпами немецкой пехоты. Они не могли идти ни вперед, ни назад, потому что Кривонос гнал все новые полки, и они толкали идущих впереди, закрывая единственный путь к отступлению. Можно было подумать, что Кривонос поклялся погубить своих людей, которые толпились, дрались между собой, падали, прыгали в воду и тонули. На одном конце чернели массы убегающих, а на другом массы идущих вперед; а посередине – горы трупов, стоны, нечеловеческий крик, безумие страха, паника и хаос. Весь пруд был так завален трупами людей и лошадей, что вода выступила из берегов.

Минутами пушки умолкали; тогда плотина выбрасывала, точно из пушечного жерла, толпы запорожцев и черни, которые, рассыпаясь по полукругу, шли под мечи ожидавшей их конницы, а Вурцель снова начинал пальбу, дождем железа и свинца осыпал он плотину и задерживал подкрепления. В этой кровавой борьбе проходили целые часы.

Кривонос, взбешенный, с пеной у рта, не хотел признать себя побежденным и бросал тысячи молодцов в пасть смерти. С другой стороны на высоком кургане, Кружьей Могиле, стоял Еремия в серебряных латах и смотрел. Лицо его было спокойно, а взор окидывал плотину, пруд, берега Случи и достигал места, где стоял огромный табор Кривоноса, подернутый дымкой. Князь не отрывал от него глаз и, наконец обратившись к толстому киевскому воеводе, сказал:

– Сегодня нам уже не взять табора.

– А разве вы думали его взять, ваша светлость?

– Время быстро идет. Поздно! Вот и вечер, смотрите!

Действительно, битва, поддерживаемая упорством Кривоноса, продолжалась так долго, что солнце успело уже совершить свой дневной путь и клонилось к закату. Легкие, высокие облака, предвещавшие хорошую погоду, рассыпанные по небу, как стадо белых овечек, заалели и стали постепенно исчезать куда-то с небесных полей.

Приток казаков к плотине постепенно уменьшался, а полки, вошедшие уже на нее, в беспорядке отступали. Битва кончилась, но кончилась потому, что разъяренная толпа бросилась на Кривоноса с отчаянием и бешенством:

– Изменник! Ты погубил нас! Пес кровавый! Мы сами тебя свяжем и выдадим Ереме и спасем себе этим жизнь. Погибель тебе, а не нам!

– Завтра я выдам вам князя и все его войско или сам погибну! – отвечал им Кривонос.

Но ожидаемое «завтра» еще не наступило, а сегодняшний день был днем разгрома и бедствий.

Несколько тысяч лучших низовых казаков, не считая черни, легло на поле сражения или утонуло в пруду и в реке. Около двух тысяч было взято в плен. Убито четырнадцать полковников, не считая сотников, есаулов и других старшин. Второй после Кривоноса атаман, Пульян, попал в плен живьем, хоть и с переломленными ребрами.

– Завтра всех вырежем, – повторял Кривонос, – а до тех пор я не возьму в рот ни пищи, ни водки.

Между тем в польском лагере рыцари повергали к ногам грозного князя взятые в бою знамена – набралось их около сорока. Когда дошла очередь до пана Заглобы, он бросил свое знамя с такой силой, что даже древко сломалось. Видя это, князь спросил:

– А вы собственными руками взяли это знамя?

– Так точно, ваша светлость.

– Вижу, что вы не только – Улисс, но и Ахилл, – сказал князь.

– Нет, я простой солдат, но служу под начальством Александра Македонского!

– Так как вы не получаете жалованья, то пусть мой казначей выдаст вам двести червонцев за ваш подвиг.

Пан Заглоба обнял колени князя и сказал:

– Ваша светлость, милость ваша не по подвигу моему, ибо он так мал, что я из скромности желал бы скрыть его!

Едва заметная улыбка скользнула по смуглому лицу пана Скшетуского, но он промолчал и даже потом не говорил ни князю, ни другим о беспокойстве пана Заглобы перед битвой. А Заглоба отошел с таким победоносным видом, что солдаты других отрядов, увидав его, указывали на него пальцами, говоря:

– Вот кто сегодня больше всех отличился.

Наступила ночь. По обеим сторонам реки и пруда запылали костры, и дым столбами поднимался к небу.

Усталые солдаты подкреплялись едой и водкой или рассказывали о сегодняшних подвигах, подбадривая себя перед завтрашним днем. Но громче всех рассказывал пан Заглоба, хвастая тем, что совершил и что мог бы совершить, если бы его лошадь не остановилась.

– Уж я вам говорю, мосци-панове, – сказал он, обращаясь к княжеским офицерам и к шляхте из отряда Тышкевича, – что большие битвы для меня не новость: я в них участвовал немало раз и в Молдавии, и в Турции, но я отвык и боялся – не неприятеля (кто бы стал бояться хамов?), а собственной горячности – как бы она не завлекла меня слишком далеко!

– Да ведь и завлекла!

– И завлекла! Спросите Скшетуского! Как только я увидел, что пан Вершул упал с лошади, то хотел броситься к нему на помощь. Товарищи едва удержали меня.

– Да, – сказал Скшетуский, – мы должны были удерживать вас.

– Но где же Вершул? – перебил Карвич.

– Поехал на разведку, – он не любит отдыхать.

– Послушайте, Панове, – продолжал Заглоба, недовольный, что его перебили, – как я добыл знамя…

– Значит, Вершул не ранен? – снова спросил Карвич.

– Это не первое знамя… но ни одно еще не досталось мне с таким трудом.

– Не ранен, а только ушиблен, – отвечал Азулевич, татарин, – и воды наглотался, попав головой в пруд.

– Странно, что рыба в нем не подохла, – сказал сердито Заглоба, – от такой горячей головы вода должна бы закипеть.

– Все-таки он храбрый рыцарь!

– Не очень-то, если с него довольно было Пульяна. Тьфу! С вами нельзя говорить… Вы могли бы поучиться у меня, как отнимать знамена у неприятеля.

Дальнейший разговор перебил подошедший к огню молодой пан Аксак.

– Я пришел к вам с новостями! – сказал он полудетским звонким голосом.

– Нянька пеленок не вымыла, кошка молоко съела и кружка разбилась, – пробормотал Заглоба.

Но пан Аксак, не обратив внимания на этот колкий намек на свои годы, сказал:

– Пульяна жарят на огне…

– Значит, будет чем закусить собакам! – перебил Заглоба.

– …и он показал, что переговоры прерваны: пан из Брусилова чуть не сходит с ума; Хмель идет со всем войском в помощь Кривоносу.

– Хмель? Что такое Хмель? Какое кому дело до Хмеля? Идет Хмель – будет, значит, пиво, нужно готовить бочку. Наплевать на Хмеля! – тараторил пан Заглоба, грозно и гордо поглядывая на присутствующих.

– Идет Хмель, но Кривонос его не дождался и потому проиграл сражение.

– Играл, играл, да и проиграл.

– Шесть тысяч молодцов уже в Махновке… Ведет их Богун.