Тостуемый пьет до дна

В гостинице портье вручил нам телеграмму от Агаджанова: Марианна Вертинская сниматься согласна (она должна была играть Машу), такси в цвет «металлик» на заводе в Горьком уже покрасили, и нужно срочно прислать три тысячи метров пленки «кодак», чтобы оператор снимал пейзажи на Волге.

Из номера я позвонил Агаджанову и сказал, что никакого «кодака» не будет, картину надо закрывать и пусть Сизов звонит Лаурентису, чтобы нас срочно отправили в Москву.

Только принял душ – пришел Валера и сказал, что звонил Луиджи Де Лаурентис, он в курсе конфликта, и предлагает сделать два варианта монтажа. В русском – я смонтирую все, как считаю нужным, а итальянский вариант будет монтировать другой монтажер.

– Нет!

– Но почему? Это в порядке вещей. У Калатозова на «Красной палатке» тоже было два варианта монтажа.

– Нет.

– И у Бондарчука на «Ватерлоо» тоже два!

Я сдался.

Валера позвонил Луиджи и сказал, что я согласен на два варианта. И прочитал ему телеграмму Агаджанова.

– Луиджи говорит, что пленка не проблема, – Валера повернулся ко мне, – он спрашивает, что еще нам надо?

Я подумал: «А почему бы не попробовать сделать что-то хорошее для друзей». И сказал:

– Пусть вызовут Токареву, Леонова и Петрова!

– Зачем?!

– С Токаревой мы начинали писать этот сценарий, Петров всегда с самого начала пишет музыку, и это создает мне настроение, а Леонов мой талисман!

– Это перебор, – сказал Валера.

– Ты скажи!

Валера сказал. Выслушал ответ. Положил трубку и хмыкнул.

– Что?

– Сказал, что позвонит Сизову, чтобы он включил этих трех в делегацию. А они здесь примут и оплатят.

Широкий человек был Луиджи Де Лаурентис.

Утром, когда мы у Сонего ломали голову, что писать в варианте для Сорди и что для меня, позвонила секретарша Сизова Раечка:

– С вами будет говорить Николай Трофимович.

– Что происходит? – загремел в трубке голос. – Только что от меня ушел Агаджанов, он требует, чтобы я срочно купил тебе билет в Москву. А напротив меня стоит Доброхотов (начальник иностранного отдела студии), он принес телекс от Лаурентиса, что тебе в Италии срочно понадобились Токарева, Леонов и Петров. Ты что там, не просыхаешь?!

Я ему попытался объяснить, но он не стал слушать.

– Ладно, приеду, разберусь! И кончай там эти игры: осень на носу!

Когда мы почти добрались до конца сценария, меня и Валеру вызвали в Рим на студию «Чинечитта». И главный Лаурентис (Дино) сообщил, что теперь нашим сценаристом будет не Сонего, а снова Чезаре Дзаватини. Неожиданно выяснилось, что у Сонего договор с другим продюсером, и по этому договору он пять лет ни с кем, кроме этого продюсера, не имеет права работать.

И он снова угостил меня сигарой и задрал ноги на стол. Мокасины на нем были другие, желтые. Но надпись на подметках была все та же: «Дино Де Лаурентис».

Я промолчал.

«Земную жизнь пройдя до половины, я оказался в сумрачном лесу»… Мне в то лето стукнуло сорок лет, и я считал, что жизнь уже прожита.

Души мертвых колхозников

Дзаватини жил в самом центре Рима, на узкой типично итальянской улочке, на первом этаже старого дома. В большой комнате, где он работал, на стенах висели картины в красивых рамочках, маленькие, не больше 20 сантиметров, Дзаватини собирал только миниатюры. Стоимость этой уникальной коллекции определить невозможно, поскольку у Дзаватини кроме подарков его друзей, Пикассо, Леже, Ренато Гутузо, были и работы Веласкеса, Делакруа и даже карандашный набросок самого Леонардо!

Дзаватини сказал, что читал синопсис, который мы написали с Сонего, он неплохой, но Сорди не нравится. Надо искать новый сюжет, – жаль, что он в России так мало видел.

– Есть у меня одна идея, только я пока не все продумал, – сказал он. – Данела, ты «Мертвые души» Николая Гоголя читал?

– Читал.

– Сорди – Чичиков.

«Есть справедливость на этом свете!»

– Сорди – идеальный Чичиков! – сказал я. – А он согласится?

– Я говорил с ним. В принципе, ему эта идея нравится. Но он хочет, чтобы Чичиков был итальянцем. Это возможно?

– Думаю, да, – сказал я, подумав. – В то время в России было много итальянцев. Но нам надо это согласовать. Можно от вас позвонить в Москву?

– Не торопись. То время нам не нужно. Я побеседовал и с Дино. Он готов обсудить этот проект, но при условии, если мы действие перенесем в современную Россию. Говорит, что костюмные картины сейчас никто не смотрит.

– А вот это невозможно!

– Возможно. Я прикинул. Альберто итальянский жулик, который приезжает в Россию провернуть аферу. Помещики – коммунистические боссы. А мертвые души эти, как их… Валера, как ваши крестьяне теперь называются?

– Колхозники.

– Да. Мертвые души – колхозники. Только я пока не могу найти мотив, зачем итальянскому жулику понадобились души мертвых колхозников?..

Этого и я не знал. И подумал, что напрасно в свое время не сделал на плече наколку – холмик, крест и надпись «Нет в жизни счастья!» (Смотри первую книгу.)

Дзаватини угостил нас обедом и показал свою коллекцию. Когда добрались до наброска Сарьяна, он сказал:

– Кстати, Данела, хотел спросить, Карло Лидзани говорит, что видел у тебя дома интересную миниатюру грузинской художницы. А почему ты мне ее не показал, когда я у тебя был?

– Вы ее видели, но не обратили внимания. Это маленькая лошадка на зеленой травке, – сказал я.

Лошадка на зеленой травке

В Тбилиси я, как правило, останавливался в гостинице «Иверия». В восемь утра выходил на набережную, шел через Верийский мост на улицу Плеханова, потом сворачивал на улочку, у которой все время менялось название (и до сих пор меняется, поскольку ее называют то в честь радостного события присоединения Грузии к России, то в честь радостного события отсоединения Грузии от России). Заходил в подъезд, в котором на мраморном полу была надпись латинскими буквами: «Salve», что означает: «Добро пожаловать». Поднимался на третий этаж и завтракал на веранде у Гии Канчели. За стол садились: Нателла – сестра Гии, Люля – жена Гии, маленькие Сандрик и Натошка – дети Гии. Ели мацони, сулгуни, яичницу с помидорами, и я рассказывал, что придумал за вчерашний день и ночь. А потом в своем маленьком кабинете, где едва помещался рояль, Гия играл то, что сочинил за вчерашний день. И все слушали. Закончив играть, Гия мрачно спрашивал меня: