Конфуций и Вэнь

Иудаизм. Моисей – после того, как по неосторожности убил египтянина (заступился за неправедно претерпевшего еврея) и бежал из Египта, боясь наказания, – «увидел» Бога в «Неопалимой купине» (несгорающем кусте терновника), и Бог разговаривал с ним, и повелел вывести Его народ из Египта. И даже «гугнивость», т. е. какой-то природный дефект речи Моисея, не спасла его от этой ответственной миссии, возложенной на него Богом Яхве.

Ислам. К Пророку Мухаммаду, который любил уединяться ночью на горе, явился посланник Аллаха – Архангел Гавриил. Он и передал Пророку сутры Корана – слово в слово, – последовательно читая их перед устрашенным и трепещущим Мухаммадом.

Современный человек отдает себе отчет в том, что если даже и жили на земле все эти великие люди, то с ними, судя по всему, происходило что-то «странное», «нереальное» для всех остальных людей, и поэтому относит подобные описания к категории «благих сказок». Но это не так: все, что описано в этих текстах, это подлинная духовная правда. Но для ее адекватного отображения «не хватает языка», и по этой причине эта «правда» выглядит такой куцой и «придуманной». Для того чтобы эту правду понять и принять, человеку надо самому ее «увидеть», – получить подобный «невероятный» опыт.

Но даже не это для нас сейчас главное, потому что никаким словам и «аргументам» – даже самого уважаемого авторитета – мы не поверим до тех пор, пока над нашей собственной головой не «грянет гром». Сейчас для нас несомненно то, что именно эти указанные выше люди пребывают века и тысячелетия в сознании человечества, и что именно о них все мы помним и знаем, как о величайших представителях хомо сапиенс. И в том, что все они – пусть даже и немного «придуманные» – действительно величайшие, никто из нас, разумных, не сомневается. Гарантия этому – их тысячелетняя жизнь в сознании всего человечества. Каждое очередное поколение – волна за волной – уходит в небытие, а эти люди по-прежнему продолжают жить в мыслях и сердцах всех поколениий. И это не может быть случайностью. Значит, они – какие-то другие.

И если продолжать логически мыслить, полагая, что и Конфуций тоже принадлежит к этой плеяде величайших, – значит, и с ним тоже должны были происходить какие-то «ненормальные» по нашим представлениям вещи, после чего он вдруг стал проповедовать свое Дао («путь»). А если нет, значит – продолжая аналогию с остальными великими представителями человечества – он никогда бы не смог стать Учителем Китая. Заявлять о том, что традиция Китая такого «ненормального» события в его жизни не поминит, и что в Лунь юе об этом ничего не сказано, – это не аргумент. Ведь всем известны слова Христа: «Смотрят – и не видят, слушают – и не слышат». Последнее заявление Христа – «не слышат» – это, как говорится, «не в бровь, а в глаз», потому что оно особенно актуально для древнего языка Китая, с наличием в нем многочисленных омонимов (иероглифов, разных по рисунку и значению, но имеющих одинаковое произношение). В тексте Лунь юй такое важное событие «прослушивается», причем, очевидно.

И ведь вышеприведенные «обидные» слова Христа о «не видящих» и «не слышащих» сказаны Им вовсе не как обвинение в нашей человеческой глупости: можно быть очень умным и прекрасно образованным, но при этом не видеть того, о чем пытается сказать Конфуций. Ведь именно по этой же самой причине умные и грамотные современники Христа, евреи, вполне здраво и искренне заявляли (в соответствии с евангельским текстом, см. Мк. 3:21), что Он «вышел из ума» (греч. экзэ?стэ, букв., «вышел из себя»).

И точно также, как даже сегодня многие евангельские слова Христа ни наука, ни богословы объяснить не в состоянии (в чем открыто признаются западные ученые), и видят Его Учение в очень упрощенной форме – сквозь призму «вовремя появившегося» апостола Павла, – точно также и Китай, и весь мир не понимает изначального Учения Конфуция, а рассматривает его слова сквозь призму Мэн-цзы и подобных ему действительно очень умных более поздних «комментаторов».

А вопрос, в общем-то, очень прост. Так сложилась историческая судьба Китая, что через 500 лет после появления прославленной династии Чжоу там родился фактически «второй Вэнь-ван». Ко времени Конфуция в Китае уже существовала относительно развитая цивилизация, и то, что было невозможно во время Вэнь-вана – родоначальника династии Чжоу, – стало возможным для Конфуция. Уже можно было как-то выразить – и устно, и в письменной форме – то, что произошло когда-то с Вэнь-ваном, а по подобию – и с самим Конфуцием. Конфуций получил то же самое Вэнь, благодаря которому чжоуский аристократ Цзи Чан, духовный основатель прославленной династии Чжоу, приобрел свое известное посмертное имя Вэнь (Вэнь-ван или просто Вэнь). О том, что в нем «то же самое Вэнь», что и у Вэнь-вана, заявляет в суждении 9.5 сам Конфуций, но этих его слов уже никто не понимает, а следовательно, – переводят «афоризмами».

Но стоит ли нашему читателю пугаться этого неизвестного и ставшего сразу же «незнакомым» слова Вэнь? Ведь теперь уже можно предположить, что это Вэнь изначально принадлежало к разряду наименования того «духовного опыта», который имели все Великие Учителя человечества. Потому что во время легендарного основателя Чжоу Вэнь-вана никакой речи о Вэнь в виде «культуры», «литературы», «письменности» (приведены наиболее известные словарные значения этого иероглифа) быть не могло. Более того, этот иероглиф Вэнь уже существовал во время предшествующей Чжоу архаичной династии Шан-Инь, потому что опыт Вэнь для человечества универсален.

Древнее предположение китайцев о том, что исходное значение иероглифа Вэнь – это «татуировка», «переплетение» (зафиксировано в авторитетном словаре Шо вэнь, I в. н. э.), – свидетельствует об абсолютном забвении ими той духовной практики, котрая составляла смысл и цель существования всей аристократической прослойки общества в период существования Раннего Чжоу. Древний Китай – это не Африка, где первобытные племена весь год ходят в одной набедренной повязке и с перьями в голове: древнейшая китайская «Книга песен» (Ши цзин) свидетельствует о том, что зимы в Китае были суровыми и с обильными снегами. Китайцы одевались так же тепло, как и европейцы, и даже летом не любили обнажаться, а следовательно, ни о какой «татуировке на груди» речи быть не могло. Это – элементарная логика рассуждений.

Иероглиф Вэнь перешел к Чжоу от предшествующей династии Шан-Инь с небольшими непринципиальными изменениями, обусловленными тем, что в Раннем Чжоу для конкретизации этого опыта появился специальный иероглиф синь («сердце»), которого у предшественников не было. Именно этот иероглиф синь и был «вставлен» в прежний рисунок Вэнь на место бывшего там «крестика» (или «галочки»), который рисовался ранее на «груди» изображаемого этим иероглифом человека. Но если вести речь о протогосударстве Шан-Инь, то во время его существования тем более нелогично рассуждать о какой-то «культуре», «письменности» или «искусствах», которым впоследствии стал, якобы, учить своих учеников Конфуций.

В своей книге «Символы рабства в древнем Китае» («Наука», М.: 1982, стр. 43, 45) А. А. Серкина пишет:

Некоторые авторы полагают, что в конце II начале I тысячелетия до н. э. в Китае письмо имело более широкое применение, чем только в области первобытной магии и верований. Так, К. В. Васильев не соглашается с выводом своих предшественников о том, что в период Шан-Инь и Чжоу письменность не могла получить широкого распространения. Между тем этот вывод основан на археологических данных, согласно которым письменные памятники во II тысячелетии до н. э. представляли собой гадательные надписи, обнаруженные на костях животных и панцирях черепах, а также надписи на жертвенных бронзовых сосудах. Для периода Чжоу письменные памятники – это записи на жертвенных бронзовых сосудах, надписи на каменных гонгах и записи на бамбуковых планках. <…> Изложенное свидетельствует, по нашему мнению, о том, что для обоснования точки зрения о более широком применении письма в Китае в конце II тысячелетия до н. э. решающих аргументов не найдено.

Так чему же, все-таки, учил Конфуций, и что это за загадочное Вэнь, если не «искусство» в виде таких дисциплин, как знание грамоты, стрельба из лука, математика, управление колесницей и этикет-Ли? И почему это удивительное Вэнь впоследствии стало ассоциироваться с какой-то очень уважаемой «образованностью», «культурой» и видами «искусства»? Но ведь и про Христа тоже говорили: «Откуда у Него все это, если Он нигде не учился?». То есть, откуда у Него вся эта «образованность» и «премудрость», которые позволяли Ему на равных беседовать с грамотными фарисеями и книжниками. Этот эпизод из Евангелия от Луки со «старцами» в Храме и двенадцатилетним мальчиком Иисусом носит более поздний вставной характер, но он, тем не менее – за исключением раннего возраста Христа – отражает подлинное положение дел, т. к. Христос не был исключением из числа получивших такой опыт.

Человек, который проходит через подобный духовный опыт, всегда начинает казаться в глазах окружающих людей «грамотным», «мудрым», «образованным», «культурным», «знающим», «правдивым». С одной стороны этот человек приобретает нечто такое, что принципиально изменяет видение им всего мира: мир становится более объемным, беспредельным и осмысленным. А с другой – он начинает гораздо острее осознавать те внутренние моральные ограничения, которые не позволяют ему переходить определенные границы в своем поведении.

Именно отсюда – произшедшее со временем изменение содержания древнего иероглифа Вэнь: вместо первоначального, который означал (а фактически давал наглядный рисунок, о чем мы будем говорить подробно) человека, получившего «опыт сердца», – к последующему и уже традиционному его пониманию в виде «культуры», «образованности», «письменности».

Но что это за диковинность такая – «опыт сердца»? И не является ли это неким «рекламным трюком» автора для привлечения внимания читателя к новому «переводу» текста Лунь юй? Отнюдь. С этим явлением человечество неоднократно сталкивалось (продолжает сталкиваться и будет сталкиваться) на протяжении всего своего существования, хотя в разных цивилизациях – что выглядит вполне естественным для разных языков – название этого феномена звучало по-разному. И только по этой причине данное явление до сегодняшнего дня остается в тени и не имеющим своего общечеловеческого названия.

В Древней Греции, например, знаменитый философ Сократ, выведенный в диалогах Платона, проповедовал это, используя известное эллинское изречение – «Познай самого себя». Именно этот девиз был выбит на одной из колонн или на фронтоне знаменитого Дельфийского Храма Аполлона. И действительно, «познать самого себя» человек может только углубившись в свое сердце.

А в Древнем Египте существовало устойчивое выражение – ав иб, которое в буквальном переводе означает «расширение сердца», и ассоциировалось это с какой-то особенной радостью, сопровождающей такое «расширение». Наверное, отсюда, из опыта Египта, его заимствовал псалмопевец Давид, когда он пел в своем Псалме (118:32): «Потеку путем заповедей Твоих, когда Ты расширишь сердце мое». В исходном еврейском языке это слово раха?в (корень RHB) – «расширять», «открывать» (здесь же, но при другой огласовке, – «широта», «простор»). Это еврейское слово из Псалма переведено в греческой Септуагинте как платю?но – «делать широким», «расширять». Здесь можно упомянуть, что прозвище знаменитого философа Греции Аристо?кла – Платон происходит именно от этого греческого слова, что в свою очередь может означать ни что иное, как получение им подобного опыта расширения сердца. А иначе, он вряд ли бы стал таким знаменитым.

Справедливости ради следует отметить, что этот духовный опыт «расширения» или «просветления» сердца для самого человека настолько ярок и конкретен, что ему вовсе не обязательно знать о каком-то Египте: такой человек будет описывать свое состояние именно этими словами нашего человеческого языка. Так что вероятно и то, что ни Давид, ни Платон ничего не «копировали» у египтян, а говорили о том, что пережили сами.

Но и в коптском Евангелии от Фомы (текст из Библиотеки Наг-Хаммади, перевод с первоначального древнегреческого) Иисус, обращаясь к апостолам, заявляет о том, что они должны «познать самих себя», и только в этом случае они «будут познаны». И здесь – налицо традиция античного мира. Раннехристианский писатель Клемент Александрийский в своей книге «Стро?маты» приводит слова самого знаменитого гностика древности Валентина. Вот они: «Имеющий священное сердце, которое сияет светом, удостоен благодати ви?дения Бога» (Сочинения гностиков в Берлинском коптском паирусе 8502. А. С. Четверухин, СПб.: Алетейя, 2004, стр. 26).

А как же наш Китай? В Китае – но ведь иначе и быть не могло! – существовало полное подобие такого опыта. О знаменитом Вэнь-ване древние тексты свидетельствуют, что он «просветлил свое сердце» (мин синь, иначе, «сделал светящимся», как у гностика Валентина), и что именно он впервые в истории Китая – а вся История у чжоусцев начиналась с этого Вэнь-вана – получил «совершенное Дэ». «Просветление сердца» или «свечение сердца» – мин синь – это устойчивый термин эпиграфики Раннего Чжоу. Это и есть тот же самый опыт «расширения сердца», который сопровождается получением «обильной благодати (Дэ)», а с ней – «неизреченной радости» и «возгарания сердца». Иероглифы, которые передают понятие «расширять» (бо и хун), неоднократно встречаются в Лунь юе, – в контексте с такими терминами, как Вэнь, Дэ, «знание» и «кругозор».

И именно отсюда – как результат такого опыта – то особое свечение лица и та светоносная аура человека, которая описана во многих древних текстах. Светились Моисей, сходящий с горы Хорив, Вэнь-ван (как отмечено в древних источниках), «просиял» Христос на горе Фавор, светились ярким светом греческая богиня Деметра (перед царицей Метанирой, см. Гомеровский гимн К Деметре), светился Бог Кришна в индийской Бхагавад Гите. Но и русский старец Серафим Саровский тоже просиял перед помещиком Мотовиловым, «как Солнце», – так, что тот даже не мог смотреть ему в лицо – «глаза ломило». Именно по этой причине на многих изображениях святых, и в том числе на всех иконах Христа, мы видим особый световой нимб. Все эти люди имели (пусть они и не классифицировали это так, как сейчас делаем мы) китайский «опыт Вэнь».

И когда Конфуций получил подобный опыт «просветления сердца», он, что вполне естественно, идентифицировал его с опытом Вэнь-вана и с тем древним иероглифом Вэнь, который и представляет собой наглядный рисунок такого «человека с сердцем». Во время Конфуция этот иероглиф все еще записывался так же, как и в Раннем Чжоу, – в виде человека с «сердцем» на его широкой груди. Но уже, например, в прославленном словаре I в. н. э. Шо вэнь этого «сердца» на рисунке человека нет. Почему? Потому что китайцы к этому времени полностью утратили знание этой древней духовной практики Чжоу. И отсюда же – надуманное предположение о какой-то древней мифической «татуировке на груди». Ко времени создания этого словаря иероглиф Вэнь приобрел уже совершенно другое значение и «сердце» в нем оказалось «лишним».

Но что? Конфуцию до того, что этот иероглиф уже в его время начали воспринимать совершенно иначе, чем в Раннем Чжоу? Поэтому он и мечтает об «исправлении имен», т. е. о том времени, когда можно будет вернуть всем духовным древним иероглифам (кроме Жэнь, смысл которого к этому времени не изменился) их прежние подлинные значения.

Конечно – и это бесспорно – Конфуций был идеалистом, когда надеялся, что его ученики приобретут такой же опыт Вэнь (к сожалению, сам человек в этом не всегда властен) и станут Цзюнь цзы (традиционный перевод этого конфуцианского выражения – «благородный муж»), сумев повлиять, таким образом, на судьбу Поднебесной и вернуть ее к золотым временам Раннего Чжоу. Но это нисколько не умаляет значение самого опыта или возможности его получения и объяснения. Точно так же, как не снижает духовной высоты Конфуция в качестве всемирного Учителя, возродившего древнюю практику Чжоу и давшего последовательное ее описание.

А теперь – о нашем современном читателе. О том, сто?ит ли ему после такого предварительного разговора вообще знакомиться с новым пониманием Лунь юя? Какой смысл все это читать, если сам он «Сократом» никогда не станет? Почему же? Во-первых, читать об этом всегда интересно, даже исходя из общечеловеческого чувства любопытства: кто из умных людей упустит возможность узнать что-то важное в той области, которая ему совершенно неведома, но при этом очень близка по природе?

Но возможно, и с самим читателем уже происходило в прошлом что-то подобное, и прочитав эту книгу он сможет пряснить для себя непонятное в его жизни событие. Например, если бы наш старец Силуан Афонский во время своего пребывания на Афоне знал все то, что здесь написано, он не стал бы задавать бесполезные вопросы мудрым афонским монахам, которые так и не смогли ответить ему, что? же с ним в действительности произошло, когда над ним неожиданно «раскрылось Небо», и он «видел Моисея».

И, во-вторых, никому из праведных не стоит преждевременно «ставить на себе крест». История человечества показывает, что опыт «просветления сердца», опыт Вэнь, возможен для получения мужчиной и женщиной (в случае женщины недавние яркие примеры – наша Елена Рерих или духовная спутница Ауробиндо, «Мать»), причем, возможен для получения в любом возрасте, – потому что так называемый религиозный «Рай» открыт для обоих полов – для каждого из нас «по отдельности». А сам этот «опыт сердца» как раз и маркирует собой достижение человеком посмертного «райского» состояния. Все религии, которые когда-либо существовали на земле, являлись земным отражением получения человеком такого «опыта рая».

Любой духовный опыт несет в себе особое знание. И человек, получивший опыт Вэнь, уже точно знает, что после смерти он окажется в «райских обителях». Это и есть Элизий или «Блаженные места» эллинов, они же – загробные «Поля тростника» египтян или «Мир двойников» (Мшунья-кушта) мандеев, или мир «Духов верха» китайцев и т. д. Все это – одно и то же.

Более того, показанная только что повторяемость получения подобного опыта в разных цивилизациях свидетельствует об устойчивой закономерности в его получении. То есть каждый человек земли когда-нибудь – пусть и не в «этой» своей жизни (смеяться будем после прочтения всей книги!) – должен будет через подобный опыт пройти. О повторном рождении учили не только древние египтяне, эллины-пифагорейцы и индийцы, но и евангельский Христос, что подтверждается коптским текстом Евангелия от Фомы, но также и синоптическими греческими Евангелиями. А иначе Христа следовало бы обвинить в геноциде всего человечества, кроме «избранных» Им апостолов. Каждый из нас должен будет через этот опыт пройти, потому что именно он составляет подлинную эволюцию внутреннего ядра человеческого существа, а не изобретение человеком компьютера или открытие ядерного синтеза. Этот опыт и есть то «сито», через которое неведомый нам высший мир «просеивает» все человечество, отбирая для дальнейшего бытия только подходящее.

В своем обычном состоянии человек – даже сегодня! – представляет собой не вершину мироздания, а не более чем развитое «общественное животное» (по?лисное животное, как это называл Аристотель; это же подтверждает великий философ Индии Шанкара). Человек – это действительно животное, и только получение им опыта Вэнь дает ему право именоваться высоким словом человек.

Опыт Вэнь не является чем-то высшим в духовной эволюции человека. Выше стоит евангельский опыт «Царства Небесного» (мы это читателю обстоятельно покажем), а еще выше – состояние «ниргуна-Бра?хман» классических Упанишад Индии (обо всем этом у нас будет время поговорить по-порядку, но позже). Но и получить «опыт Царства» или «ниргуна-Бра?хмана» минуя «райский» опыт Вэнь, невозможно. Это – последовательные ступени единой лестницы.

Из всех древних текстов, которые описывают духовное развитие человека, наиболее понятен, подробен и доступен для размышления и подражания – текст Лунь юй, который передает Учение Конфуция. Этот текст должен снова засиять своими древними гранями, потому что на земле завершается эпоха доминирования «развитого животного» и все более и более заявляет о себе эпоха человека. А это и есть – человек-Вэнь. А кто он будет? – Китаец? Русский? Индус? Или еврей? А может быть, кто-то еще, – это не важно: Вэнь примиряет между собой все народы и национальности, и устанавливает справедливое общество без размежевания на всякие «религии» или социальные группы. Вэнь – без коммунистов, олигархов, демократов, ЛГБТ (отметим, что для гомосексуалиста опыт Вэнь так же доступен, как и для представителя традиционной ориентации), «социализма» или какого-то иного «либерал-изма». Подлинная правда и справедливость на земле может существовать только на базе Вэнь – внутреннего закона человеческого сердца. Какого-либо другого продуктивного пути развития у человечества не существует. Альтернатива – полное уничтожение земной цивилизации.

Чжэн мин «исправление имен»

Иероглиф чжэн переводится как «прямой», «прямо», «правильный», «справедливый», «исправлять», «приводить в порядок». Перевод иероглифа мин – это «имя», «название», но также и «слово». Во время Конфуция каждый иероглиф соответствовал, как правило, отдельному слову европейского языка, поэтому мин означало также «иероглиф». Традиционное понимание высказывания Конфуция о необходимости «исправления имен», которое присутствует в суждении 13.3, дано в энциклопедическом словаре «Китайская философия» («Мысль», М.:, 1994, стр. 478):

Суть чжэн мин – необходимое для понимания административного управления требование адекватности реального номинальному. У Конфуция идея чжэн мин подразумевала необходимость соответствия действительного положения и поведения индивидуума его этико-ритуальному статусу в интересах упорядочения общества: «Правитель [должен быть] правителем, сановник – сановником, отец – отцом, сын – сыном»; «Когда имена (мин) неправильны, суждения (янь, «разговоры» – Г. Б.) несоответственны, дела не исполняются».

В статье «”Исправление имен” – о чем не говорил Конфуций» отечественный китаевед Г. А. Ткаченко разъясняет, что «на обыденном языке [это] называется единством слова и дела» (Древние культуры Восточной и Южной Азии / Под ред. В. В. Иванова. – М.:Изд-во Моск. ун-та, 1999, стр. 93). Но при этом любому разумному человеку очевидно, что такое общепринятое понимание термина чжэн мин не соответствует элементарной логике, а значит, не является правильным. Мы сейчас это объясним. С другой стороны, Ткаченко очень точно подметил дух правильного понимания этих слов Конфуция: «Эх, если бы [можно было] подправить [все эти] имена!» (там же, стр. 97). То есть, – «подправить иероглифы», а еще точнее, – их значения.

Для иллюстрации термина чжэн мин часто приводится, причем совершенно справедливо, высказывание Конфуция из суждения 12.11, где он заявляет, что «правитель должен быть правителем, подданный – подданным, отец – отцом, а сын – сыном». Здесь правильнее было бы дать буквальный перевод: «Правитель – [это] правитель, подданный – [это] подданный, отец – [это] отец, сын – [это] сын», т. е. в исходном тексте мы видим простое дублирование одного и того же иероглифа (аналога нашему знаку «тире» в китайском тексте не существовало). Но и эти слова Конфуция тоже понимаются неверно.

Итак, что же в действительности имеет в виду Конфуций? Для него самого очевидно (он надеется, что это понятно также и слушателям), что в приведенном выше примере иероглиф «правитель» обозначает реального правителя государства, а значит, этому правителю соответствует. Какого-то другого понимания иероглифа «правитель» в китайском обществе, современном Конфуцию, не существует. Например, использовать этот иероглиф по отношению к вознице, который тоже управляет, но уже лошадьми, нельзя, и такое примерение этого иероглифа не соответствовало бы его установившемуся пониманию. При этом всем было ясно также и то, что реальный правитель государства, который обозначался этим иероглифом, на деле мог быть как хорошим правителем, так и плохим. В жизни – именно так. Однако сама система соответствия – правитель (иероглиф) – правитель государства (какой-то конкретный человек) – от личных качеств не зависит.

То же самое можно сказать и об иероглифе «отец»: он означал в древности – и продолжал означать во время жизни Конфуция – отца какого-то ребенка, не зависимо ни от каких обстоятельств. А иероглиф «сын» – всегда соответствовал и продолжал соответствовать реальному сыну какого-то мужчины или какой-то женщины. Приводя эти простейшие примеры-сравнения Конфуций как бы наглядно демонстрировал собеседнику те старые (!) иероглифы-имена (мин), которые всегда понимались в обществе одинаково, – как в древние времена Чжоу, которым Конфуций подражал, так и при жизни его поколения. Любой из приведенных им в пример иероглифов соответствовал своему древнему значению не только по графике, но и по смыслу.

И Конфуций хотел бы («Эх, если бы можно было…»), чтобы и все те имена-иероглифы, которыми он был вынужден оперировать в своем Учении в силу необходимости – ведь они тоже древние и тоже пришли из времени Раннего Чжоу (и современных аналогов или смысловых заменителей для них не существует) – чтобы они тоже соответствовали бы своему подлинному древнему содержанию. Речь здесь идет, в первую очередь, об иероглифах Дэ, Вэнь, Сяо и Ли. Но как это очевидно для самого Конфуция, такого их понимания, к сожалению, уже нет, потому что все те базовые духовные категории (иероглифы), которые возникли в письменности во время династии Чжоу и даже раньше, – уже давно используются в языке для обозначения совершенно других понятий.

Любой логически мыслящий человек сразу же увидит противоречие между традиционным объяснением фразы чжэн мин и тем, что заявляет сам Конфуций. Конфуций призывает к тому, чтобы «привести в соответствие сами имена (иероглифы)», а комментаторы понимают это так, что следует привести в соответствие поступки всех тех, кто этими именами обозначается. Если сам Конфуций ратует, образно говоря, за «реформу алфавита» – за приведение его к старым нормам, – то все комментаторы понимают это как требование каких-то этических преобразований людей, обозначенных этим «алфавитом».

Никто не возражает против того, что все Учение Конфуция – точно так же, как и Христа, и Будды, и Сократа – направлено на внутреннее «выпрямление» (чжэн) человека. Но в данном случае Конфуций ведет речь совсем о другом: для того, чтобы его правильно понимали современники – правильно понимали его слова о внутреннем «выпрямлении» человека – необходимо, чтобы обучающий и слушающий говорили «на одном языке», т. е. чтобы оба участника беседы под одним и тем же словом-иероглифом понимали одно и то же содержание. А то, что такого понимания нет даже между Конфуцием и его учениками, мы видим из бесконечных вопросов учеников о том, что? такое Жэнь, кто такой Цзюнь цзы, или их разговоров о Сяо, Дэ, Вэнь. А ведь все это – «старые имена» (исключение в этом списке единственное: древнему выражению цзюнь цзы Конфуций придал новую окраску).

Это свидетельствует о том, что по отношению к большинству древних иероглифов, пришедших в эпоху Конфуция из времени Раннего Чжоу, в обществе уже не было представления о том, ка?к эти иероглифы воспринимались зрительно в прежние времена (т. е. что? конкретно видел их древний предок в «картинке» того или иного иероглифа), и что? эти иероглифы обозначали (какой смысл содержала «картинка», правильно распознанная древним китайцем). И нашему читателю уже должно быть ясно, почему это произошло. К концу эпохи Чунь цю («Вёсны и осени»), в которую и жил Конфуций, значения всех духовных иероглифов Чжоу секуляризировалось и трансформировалось в бытовые характеристики. Но при этом иероглиф «отец» по-прежнему означал отца, а «сын» – сына и т. д.

Конфуций же проповедовал тот духовный Путь (Дао), который был стержнем всей жизни и политики Раннего Чжоу. Он к этой практике Чжоу постоянно обращается, ссылаясь на нее как на высочайший авторитет. Но когда он, основываясь на этом авторитете, говорит о Вэнь – том иероглифе, который изображает фигуру человека с большой грудной клеткой и нарисованным на этой груди сердцем – его понимают так, что он ведет речь о некой «культуре» человека (правильном ритуальном поведении) или о его «образованности», в том числе грамотности в иероглифической письменности.

И пусть читатель попробует хоть на минуту войти в его положение: что? Конфуцию в этом случае оставалось делать? Общепринятое мнение таково, что вэнь – это «письменность» («литература») или какие-то там «исскуства», а сяо – «почитание живых родителей»; и если Конфуций начнет открыто убеждать всех, что раньше это было не так, его просто сочтут сумасшедшим. Потому что Китай к этому времени – даже в лице своей аристократической верхушки – полностью забыл духовный опыт Чжоу. Конфуций оказался тем «последним из могикан», кто этот опыт реально унаследовал, а для всех остальных (кроме чиновника из «похоронного бюро», выведенного в одном из суждений Лунь юя, о чем мы будем говорить отдельно) – это стало уже какими-то «небылицами», как и для нашего сегодняшнего «просвещенного» (вэнь) человечества.

И опять-таки, если бы Конфуций стал выдумывать какие-то новые иероглифы для обозначения старых понятий Чжоу, – его бы тоже никто не понял, и тоже сочли бы сумасшедшим. К этому времени в Китае уже почиталось и ценилось – пусть формально и пусть неправильно понятое – все только древнее, но не новое.

Всё нововведение Конфуция по сравнению с древним Учением Чжоу было связано только с тем, что вместо высших аристократов, окружающих Сына Неба – наследного правителя Чжоу, – практика достижения опыта Вэнь была адресована самому нижнему аристократическому сословию Китая, к сословию ши, к «книжникам», к которому принадлежал и сам Конфуций. И по этой причине требовались дополнительные усилия от самого ученика для возмещения всего того, что ранее восполнялось регулярной ритуальной практикой царского двора (с Сыном Неба во главе) и поддерживалось выработанными этой древней практикой специальными узаконенными духовными ритуалами, например, сложившимся в Китае институтом дарения набора традиционных вещей (от вана – подчиненному), или «передачей Дэ» (от вана – его ближайшим аристократам) во время специальных пиршенств.

И здесь интересно сравнить условия проповеди двух Учителей духовного пути: Конфуция и Христа. Но предварительно мы должны сказать следующее. Необходимо уже сейчас предупредить нашего читателя, чтобы он внутренне успокоился и не волновался бы из-за того, что автор – «Вот опять!» – отвлекается от Конфуция и Лунь юя и тратит много времени на те вопросы, которые читателю, возможно, не интересны, в первую очередь касающиеся Евангелия и Учения Христа. В оправдание скажем следующее. Наши пространные «отвлечения от темы» – это не аналог рекламы в телевизионной передаче, когда появляется время для того, чтобы выпить чашечку кофе.