Но я хочу быть!
Как только это подумал, меня снова поднимает на поверхность. Снова серый берег с черными деревьями, до которого невозможно доплыть, снова мутные небеса.
И снова я не могу найти смыслов. Куда я плыву? Даже если и доплыву куда-то, даже если эти далекие берега через долгое время наконец-то приблизятся, что я буду делать там, куда попаду? Без тела, без памяти о своем прошлом, без знания того, кто я вообще такой?
И снова начинаю тонуть.
Но теперь уже не даю сомкнуться воде надо мною. Нет! Я хочу быть!
– Зачем?
Мне мерещится голос, раздающийся из-под небесного свода. И я уже не пойму, то ли я спросил себя мысленно, то ли вопрос был задан с высот.
– Что ? зачем? ? кричу я в темное поднебесье.
– Зачем ты хочешь быть?
Нет, все-таки это не кто-то другой со мной говорит, ? это лишь мои мысли, но здесь, под темным сводом неба, они обретают кажущийся звук. Я понимаю это потому, что голос звучит одновременно с моими мыслями и формулирует так же, как я.
– Я хочу быть, чтобы… чтобы быть! Чтобы со мной хоть что-то происходило! ? выкрикиваю я сам себе.
– Но разве с тобой происходит хоть что-то хорошее? ? вопрошает голос из пещерного поднебесья или пустот моей головы. ? И разве тебе не было лучше, пока ты был в забытьи? Разве мытарства по заброшенному сараю приносили тебе радость?
– А что, другого нет ничего? Только заброшенный сарай или небытие? ? спрашиваю я.
– Нет, отчего же? ? отвечает Голос. ? Многое есть на свете. Но есть ли во всем этом смысл?
Неужели я все это сам себе говорю?
– Кто ты? ? выкрикиваю я в пространство.
Молчание.
– Мне то и дело кажется, что я говорю сам с собой!
Молчание.
Все то время, что мы разговариваем, мне не приходится заботиться о том, чтобы держаться на плаву, ? будто какая-то сила не дает утонуть.
– Так какой смысл в том, чтобы снова быть? ? спрашивает Голос.
– Я не знаю, ? отвечаю. После этих слов я вдруг опять начинаю тонуть. ? Но я хочу быть! ? кричу я, выплевывая воду, как кричат «спасите!».
– Зачем?
– Хочу… посмотреть мир! ? выпаливаю я первое, что приходит в голову. И снова перестаю тонуть.
– Мир? ? говорит Голос. ? А какой именно? Миров много… Есть, например, Мир Ненависти. Мир Воздаяния. Мир Страха.
– А нету ли Мира Любви? ? спрашиваю.
– Нет. Миры ? места, где существа растут и меняются. Избавляются от глупостей, которые сами себе напридумали. Совершенных миров нет ? они не нужны, а мир, полный любви, и есть совершенный мир.
– Хорошо! Тогда я хочу посмотреть любые миры!
– Если я спрошу ? зачем? ? думаю, получу все тот же ответ «не знаю» или «просто хочу». Хорошо, будь по-твоему. Впрочем, иначе и быть не может.
Несмотря на то, что последняя фраза также рождается в моих мыслях вместе со звуком Голоса, ? ее значения я не понимаю.
Глава 2
Вдруг вдалеке справа я вижу лодочную станцию или что-то подобное. Она освещена газовыми фонарями, укрепленными на столбах. Я начинаю грести туда и на этот раз быстро доплываю. Выхожу на берег и понимаю, что теперь у меня есть не призрачное, а самое настоящее тело! О, как это здорово! Я снова есть!
Я мужчина. Одет в мятый серый костюм, который почему-то совсем не мокрый. На ногах ? черные туфли, на голове ? серая шляпа. Но на берегу накрапывает дождик, и вот как раз от него одежда начинает постепенно намокать.
Как я хотел этого ? снова быть! И быть человеком! Я откуда-то помню это чувство ? быть человеком! Я уже был им, а не всегда торчал в сарае или в черной реке. Надеюсь, этот мир, который передо мной, тот самый, из которого меня когда-то забрали и заперли в сарае.
Вижу будку на краю станции. Иду к ней. В будке немолодой мужчина. Он спит. В растрепанной бороде застряла стружка моркови. Кепка сдвинута на затылок ? на нее, как на подушку, опирается сторож, откинувшись на спинку старого кресла.
Давно, очень давно я не видел живых существ. Не видел людей. Если, конечно, не считать галлюцинации с малышом. Я соскучился по лицам. Стою и рассматриваю старика, не решаясь его будить. Потом возвращаюсь к лодкам. Дождик, к счастью, окончился.
При свете луны и газовых фонарей могу разглядеть, что все лодки однотипны, лишь одна ? белоснежная ? смотрится новее и ярче других. Наклоняюсь к ближайшей и стучу по борту запястьем ? хочу понять, чувствую ли что-нибудь. Чувствую сырость и шероховатость древесины, холода от промокшего рукава. И запах! Я чувствую запах! В нем смешан дух реки, рыбы, мокрых досок, сырости и свежести! Как я, оказывается, соскучился по запахам!
– Эй, ? кричит проснувшийся сторож, ? ты чего там обстукиваешь? Обстукивает он. Чужое поди, неча стучать.
– Извините, ? говорю, повернувшись. Сторож уже покинул будку и смотрит, уперев руки в бока. ? Просто хотелось понять, из чего сделана эта лодка.
– Ха, ? не улыбнувшись произносит смотритель, ? понятно, из чего ? из того же, что и у всех. Дерево просмоленное. У тебя что, из бумаги, что ли? Или, может, из камня?
– Уважаемый, ? обращаюсь я к сторожу, ? а где у вас тут какая-нибудь гостиница? Мне бы попроще.
– Попроще всем надо, ? усмехается смотритель. ? Или тебе хотелось бы в гостиницу, как вон та лодка? ? Он указывает на белую. ? Есть такой постоялый двор. Но надеюсь, ты ? не самоубийца. Иллаванта ? закон для всех.
«Странное место. Видимо, в этом городе нельзя иметь ничего, что лучше, чем у других. Наверное, таких сразу грабят», ? думаю я.
– Меня устроит любая гостиница, постоялый двор, харчевня, ? говорю и сам удивляюсь тому, что мой лексикон становится все богаче.
Интересно, а на каком языке мы разговариваем? На каком языке говорил голос в черной реке? Если, конечно, я не разговаривал сам с собой. Помню, что языки бывают разные, но не помню, как называется мой.
– Войдешь в город, иди прямо, никуда не сворачивай, ? говорит сторож. ? Сначала будет усадьба Шквола. К нему как раз не советую. Шквол из касты симютников.
– Кто это ? симютники?
– Ты откуда свалился? ? искренне удивляется сторож. Потом внимательно смотрит на меня, на реку, и добавляет: ? Из Воздамора, что ли, приплыл? И без лодки? ? Он задумывается, не спуская с меня глаз. ? Это геройство.
– Что такое Воздамор, иллаванта? ? спрашиваю я. Нет смысла пытаться разыгрывать из себя местного.
– Или просто сумасшедший? ? глядя с опаской, рассуждает сторож вполголоса.