Февральская революция

В Швейцарии Ленин оказался в окружении небольшой группы сторонников, но потерял связи со многими своими последователями внутри и вне России из-за прекращения почтового сообщения в начале войны. Самоотверженными усилиями Крупской удалось на время восстановить многие из ленинских связей[86 - Часть этой работы представлена в публикации содержания записных книжек Крупской в «Историческом архиве» (1959. № 3).]. Однако его разрыв с оборонцами Европы, а также непримиримость по отношению к «центристам», таким как Каутский в Германии, и группе революционеров, сформировавшейся вокруг газеты «Наше слово» в Париже, способствовали изоляции Ленина.

Немецкие власти обращали мало внимания на трения и ссоры между российскими политическими эмигрантами. Их первый контакт с эмигрантами был связан с необходимостью пропаганды среди военнопленных, число которых уже в начале войны стало значительным после гибели 2-й армии Самсонова и поражения 1-й армии Ренненкампфа в Восточной Пруссии в августе 1914 года. Вслед за австрийцами немцы разделили свою пропаганду среди военнопленных на пропаганду для национальных меньшинств и для русских подданных в целом. Что касается первого типа пропаганды, то она была направлена в первую очередь на украинцев и финнов. Для русских решили публиковать газету «На чужбине», а для этого немцы нуждались в сотрудничестве с революционными группами. Работой персонала газеты, видимо, руководило политуправление германского Генштаба, но зарубежная информация поставлялась аккредитованными дипломатическими представителями. Поэтому германская дипломатическая миссия в Берне начала проявлять интерес к русской революционной эмиграции. Немцы шли на контакт осторожно, помня о политической уязвимости эмигрантов, щадя их чувство униженности и боязнь быть разоблаченными как германские агенты. Из числа тех, кто согласился писать в газету, были такие деятели, как лидер эсеров и теоретик аграрного социализма В. Чернов или выдающийся библиограф Рубакин. Они полагали, что действуют независимо и способствуют политическому образованию несчастных военнопленных, которых царское правительство держало в невежестве[87 - Н.А. Рубакин, известный в немецких отчетах под кличкой «доктор Мартель», написал, к примеру, памфлет против царизма. Он хотел опубликовать его в Германии для военнопленных, в то же время обусловив требованием, что памфлет должен быть опубликован на немецком языке для немецких солдат. Естественно, германские военные власти выступили против этого. Трудно сказать, кто кого обманывал в этом специфическом предприятии (см. архивы германской миссии в Берне).].

4. Ленин, Гельфанд (Парвус) и Кескюла

Трудно поверить, что Ленин не знал об этой деятельности немцев в первый год своего пребывания в Швейцарии, хотя ничто не указывает на то, что немцы предлагали что-то ему лично. Однако в начале сентября 1915 года эстонский эмигрант в Швейцарии, некий Александр Кескюла (по кличке Киви), взял на себя инициативу установления контакта с германским посланником в Берне Ромбергом и информирования его об отношении русских эмигрантов к войне. Во время революции 1905 года Кескюла был членом большевистской партии в Эстонии и проявил недюжинные организаторские способности. Видимо, в эмиграции он перешел от марксизма к романтической концепции эстонского национализма. В целом Кескюла глубоко презирал российских революционеров, но не Ленина, чей организаторский талант и искусство конспирации он высоко ценил. Кескюла признает, что встречался с Лениным всего один раз, хотя косвенным образом он поддерживал отношения с лидером большевиков через другого эстонского большевика по фамилии Зифельт-Симумяги (в 1939 году осужден на восемь лет, отправлен на Колыму, где и умер в этом же году в лагере. – Ред.)[88 - Из обширной и весьма подробной литературы о деятельности Ленина во время войны мы ничего не узнаем о существовании человека по имени Зифельт. Это само по себе служит напоминанием того, как критично следует относиться к таким источникам, сколь бы они ни были объемны и авторитетны. Зифельт (или Зифельд) впервые упоминается в интервью, которое взял у постаревшего Кескюлы доктор М. Футрел. Это дало толчок дальнейшим исследованиям, в ходе которых была выявлена статья, написанная Зифельтом. Ее опубликовала в 1924 г. провинциальная советская газета «Бакинский рабочий». Статья, достоверность которой не вызывает сомнений, живописует впечатления Зифельта о знакомстве с Лениным и о тогдашней жизни в Швейцарии русских эмигрантов. Она, между прочим, дает также свидетельство из первых рук о поездке в Швейцарию весной 1915 г. А. Гельфанда (Парвуса) (см. ниже). Присутствие Зифельта в Швейцарии в это время подтверждается архивом охранки – охранного отделения Департамента полиции России, хранящимся в Гуверовской библиотеке (см. также: Футрел М. Северное подполье. Лондон, 1963. С. 173).]. Именно благодаря Кескюле германский МИД заинтересовался взглядами Ленина на войну[89 - Цит. по кн.: Футрел. С. 119–151 в разных местах.]. Ромберг доложил 30 сентября 1915 года о так называемой программе Ленина по достижению сепаратного мира с Германией[90 - См.: Земан З.В. Германия и революция в России, 1915–1918 гг. Лондон, 1958. С. 6–7.]. Должно быть, этот доклад произвел большое впечатление на Вильгельмштрассе. Сделанное вскользь замечание Ромберга о том, что с содержанием ленинской программы следует ознакомить немецких агентов во Франции для ее дальнейшего распространения, было немедленно отвергнуто в Берлине. Заместитель министра иностранных дел Циммерман прокомментировал это содержание таким образом, что его не следует пересылать далее из-за опасности попадания документа в руки агентов царского правительства, что спровоцировало бы активизацию преследования революционеров. Телеграмму Ромбергу по этому поводу послал сам глава МИДа фон Ягов[91 - И тем не менее, Инесса Арманд поехала во Францию, где участвовала в Циммервальдском движении (см.: Кригель А. О взаимоотношениях Ленина с французским Циммервальдским движением. Тетради о русском и советском обществе. Париж, 1962. Т. 3. Апрель – июнь. С. 299).].

Очевидно, взгляды Ленина были восприняты всерьез, и, если бы он проявил малейшее желание вступить в прямой контакт с немцами, это приветствовалось бы. Однако прямых контактов между ним и немецкими властями, очевидно, не было, хотя за это нельзя поручиться. Ленин был искусным конспиратором, а немцы вели себя с максимальной осторожностью.

Согласно Кескюле, засекреченный источник предоставлял через него и Зифельта в распоряжение Ленина небольшие суммы. На самом деле Кескюла получал деньги от Ромберга[92 - Цитируется интервью Футрела. С. 146.]. В 1916 году германское правительство начало интересоваться журналистской деятельностью Ленина. Большевистский вождь издавал через неравные интервалы газету под названием «Социал-демократ» и журнал «Спутник социал-демократа», в которые писали статьи сам Ленин и Зиновьев. В течение войны были сделаны два выпуска журнала, выход 3-го номера отложили из-за недостатка средств. Архивы немецкого посольства в Берне содержат письма, свидетельствующие о том, что после некоторых колебаний немцы решили предоставить деньги для издания журнала способом, который Ленин счел бы приемлемым. Однако 3-й номер журнала так и не вышел из-за того, что произошла Февральская революция.

Информация Кескюлы о Ленине, переданная германскому посольству в Берне в сентябре 1915 года, не была единственной. Внимания немцев к «фракции большинства» российской социал-демократии, то есть к большевикам, потребовал меморандум, представленный в немецкое ведомство иностранных дел в марте 1915 года человеком, сыгравшим чрезвычайно важную роль в истории подрывных действий Германии против России. Это был Александр Гельфанд, по кличке Парвус, живое свидетельство того, что авантюристы могли играть во время Первой мировой войны такую же эффективную роль в политике великих держав, какую они играли в интригах итальянских государств времен Ренессанса.

Александр (Израиль) Лазаревич Гельфанд, русский еврей, родился в местечке Березино Минской губернии. Гимназию закончил в Одессе. Обратился к революционному марксистскому социализму в раннем возрасте. Уехал в Швейцарию, где стал марксистом, в 1887–1891 годах учился в Базельском университете (специальность финансы и банковское дело). Вскоре он осознал огромные преимущества, которые дает ему исчерпывающее знание экономических и социальных условий в различных регионах мира. Гельфанд научился сбывать эти знания в обмен на силу и влияние в международной политике. В 90-х годах XIX века он переехал в Германию и связался с германскими социалистическими организациями. Затем вернулся в Россию во время голода 1898–1899 годов, о котором опубликовал прекрасно документированный очерк[93 - См.: Леман С., Парвус. Голод в России. Штутгарт, 1900.]. В период, предшествовавший революции 1905 года, он считался одним из ведущих марксистских теоретиков. Гельфанд играл активную роль в Петербургском Совете 1905 года, тесно сотрудничая с Троцким и публикуя статьи в газетах, издаваемых Троцким (по совпадению, под псевдонимом Молотов). После ареста и ссылки в Сибирь в 1906 году он бежал из ссылки (примерно в одно время с Троцким) и снова объявился в Германии, где занялся бизнесом в качестве издателя, литературного и театрального агента, продолжая писать для социал-демократической прессы. Гельфанд оставался равнодушным к внутреннему конфликту в рядах социал-демократов, но в целом сочувствовал меньшевикам. Он никогда не поддерживал особенно хороших отношений с Лениным, с теорией которого о партии как революционном авангарде не был согласен. Гельфанд рассматривал революционную партию чем-то вроде закваски для стимулирования брожения, «выводящего к социальному прогрессу». Он считал, что массы следует учить формировать и продвигать собственных лидеров.

Поскольку Гельфанд всегда представлял социалистическое движение в международном масштабе, он заинтересовался крайне нестабильной ситуацией на Балканах. В 1910 году он перенес свою деятельность в Константинополь, где вел социал-демократическую пропаганду и одновременно занимался крупными экспортно-импортными сделками. Он хвастал заключением с Россией сделки по импорту зерна, которая спасла режим младотурок от катастрофы. Говорят, что он промышлял также контрабандой устаревшего немецкого вооружения, на которое имелся большой спрос на Балканах. Подобные сделки принесли ему значительное состояние. В 1914 году он стремился склонить левый фланг турецкого общественного мнения к поддержке идеи вступления Турции в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии. Гельфанд оказал новые услуги немцам посредством организации совместно с неким доктором Циммером украинской «пятой колонны» со штаб-квартирой в Турции[94 - В записных книжках Гельфанда содержатся образцы романтических попыток ведения пропаганды путем призывов мусульман объявить священную войну России – «историческому врагу ислама».].

Вскоре после начала войны Гельфанд отбыл в Германию через Софию, Бухарест и Вену. В Болгарии он занялся откровенной прогерманской пропагандой среди местных социал-демократов, в Румынии же он наладил прочные отношения с Христианом Раковским (в 1941 году расстрелян. – Ред.) и другими социал-демократами, которые продолжались в последующие годы. В Вене он возобновил дружбу с Рязановым-Гольдендахом (в 1938 году расстрелян. – Ред.), который проживал там всю войну в качестве российского подданного, пользуясь протекцией посольства Испании. Из Вены Гельфанд проследовал в Берлин, где в начале марта 1915 года изложил МИДу свои планы провоцирования революции в России и попросил их финансового обеспечения[95 - См.: Земан. С. 1 и далее. С. 140–152; Шарлау В.Б. Парвус-Гельфанд в годы Первой мировой войны: Докторская диссертация Оксфорда (не опубликована). Во время пребывания в Берлине Гельфанд встречался с дипломатом доктором Куртом Рицлером, которого на Вильгельмштрассе отрядили в германский Генштаб, где он работал в тесном взаимодействии с полковником фон Хельсеном из политуправления.]. Согласно германскому послу в Константинополе Вангенхайму, рекомендовавшему Гельфанда МИДу, Гельфанд считал, что «российские социал-демократы смогли бы достичь своих целей только в результате полного разгрома царизма и раздела России на менее крупные государства». По его словам, планы германского правительства, следовательно, совпадают с интересами русских революционеров и сепаратистов[96 - Цит. по: Земан. С. 1.]. Для реализации немецких целей Гельфанд предложил следующий план: в разных частях России, главным образом в Петрограде и черноморских портах, нужно организовать экономические забастовки местного характера. Постепенно их следует переводить в стачки с политическими требованиями. Кульминацией процесса будет всеобщая политическая стачка, ведущая к падению царского режима[97 - Там же. С. 140–152. Особенно любопытными являются замечания Гельфанда об агитации в черноморских портах. Он настаивал, чтобы агитацию начинали немедленно, одновременно с энергичной подготовкой к массовой стачке: «Через Болгарию и Румынию следует наладить связи с Одессой, Николаевом, Севастополем, Ростовом-на-Дону, Батумом и Баку. В ходе революции 1905 года русские рабочие в этих городах выступали с частичными и фундаментальными требованиями, которые власти сначала обещали удовлетворить, а затем отреклись от них (Земан. С. 141).].

На немцев этот план произвел большое впечатление. МИД немедленно выделил значительные суммы на «революционную пропаганду в России». Гельфанду предоставили возможность без труда совершать поездки по Германии и за рубеж. Он вернулся в Константинополь через Балканы, чтобы свернуть там свой бизнес и заняться теперь организацией подпольных ячеек. На обратном пути в Германию в начале лета 1915 года Гельфанд остановился на несколько дней в Швейцарии для встречи с русскими эмигрантами-революционерами.

Гельфанд надеялся, что русские революционеры-пораженцы, из которых, как он докладывал немцам, Ленин – главное действующее лицо и теоретик, пойдут с ним на сотрудничество в реализации плана немедленных революционных действий в России. Однако его прежние отношения с Лениным никогда не были дружественными. Как известно, взгляды Гельфанда и Ленина в подготовке и организации революции, а также на роль профессиональных революционеров различались как в теории, так и в практике. Ленин знал о поддержке в начале войны Гельфандом оборонческого большинства социал-демократов в Германии, и ничего более не могло насторожить его против такого политического деятеля.

Гельфанд, со своей стороны, понимал, что пораженчество Ленина разительно отличалось от его собственного стремления развалить Россию. Для него крах царского режима и расчленение империи были необходимыми условиями гегемонии Германии, где, по его представлениям, идеалы социализма имели возможность восторжествовать и без революции. Германские власти и германская военная машина отвечали целям Гельфанда в гораздо большей степени, чем российские большевики, которые ожидали революции в России, не выработав еще эффективный метод ее свершения. Революция в России для Гельфанда вызывалась лишь необходимостью расчистить путь «для торжества прогрессивных принципов, заложенных в немецком социализме».

Несмотря на все это, Ленин не считал необходимым воздерживаться в конце весны 1915 года от встречи с Гельфандом, чтобы выслушать его. В то время итоги их беседы сохранялись в секрете. Гельфанд покинул Швейцарию без достижения согласия с какой-либо из эмигрантских групп. Он доложил немцам о своем разрыве с Лениным и решил осуществлять свои планы по революционизированию России самостоятельно. Тем не менее встреча Гельфанда с Лениным не ускользнула от внимания русских эмигрантов в Швейцарии и других странах. Позднее бывший сотрудник Ленина, ставший его главным обличителем, Григорий Алексинский, утверждал, что знает о тайном соглашении между Лениным и Гельфандом по сотрудничеству в деле революционизирования России и о немецкой финансовой поддержке предприятий Ленина. Эти утверждения составили основу для обвинений в 1917 году большевиков в том, что они являются немецкими агентами. Сам Ленин утверждал, что разорвал отношения с Гельфандом после короткой встречи в Берне. Гельфанд в своем памфлете, изданном в 1918 году, подтверждает это[98 - Памфлет называется «Правда глаза колет» (Стокгольм, 1918).].

В этом памфлете Гельфанд пишет: «Читатель знает, что, несмотря на желание большевиками поражения России, между мной и ними не было согласия. Я принимал во внимание оптимальные факторы – экономику, политику, военную мощь, соотношение сил, возможные результаты. Большевики же имели один, и только один готовый ответ на все – РЕВОЛЮЦИЮ. Их достаточно предостерегали и информировали о реальном положении и обстоятельствах.

Я встречался с Лениным летом 1915 года в Швейцарии. Изложил ему свои взгляды на последствия войны для общества и революции. В то же время я предупреждал его, что, пока продолжается война, революции в Германии не будет, в этот период она возможна только в России в результате немецких побед».

Зифельт в своих воспоминаниях тоже описывает встречу, делая упор, естественно, на недружелюбном приеме, оказанном Гельфанду Лениным и Крупской, а также на безрезультатности беседы. Враждебное отношение к Ленину Алексинского и свидетельство обоих участников беседы о бесплодных итогах своей встречи дают веские основания согласиться с ее провалом. С другой стороны, между двумя политиками не было открытого разрыва, подобного тому, о котором пишет Зифельт. Он утверждает, что Ленин указал Гельфанду на дверь. Ленин воздерживался от критики Гельфанда в печати до того момента, пока его не спровоцировал к этому выход в свет в сентябре 1915 года первого номера издававшегося Гельфандом журнала «Колокол» на немецком языке. Гельфанд также не демонстрировал злонамеренности в отношении к Ленину. Наоборот, когда разразилась Февральская революция, он стал одним из главных спонсоров, если не инициаторов, плана переправки Ленина тем или иным путем в Россию. Даже в конце 1918 года Гельфанд надеялся помириться с Лениным и примкнуть к победоносной большевистской революции.

Отношение Ленина к Гельфанду оставалось все время отстраненным и негативным. Он определенно советовал молодому Бухарину не сотрудничать с Институтом изучения экономических последствий мировой войны, основанным Гельфандом в Копенгагене. С другой стороны, Ленин, видимо, знал о доверительных отношениях между одним из своих основных сторонников, Фюрстенбергом-Ганецким, и Гельфандом и не делал попыток прекратить их[99 - См. статью о Фюрстенберге-Ганецком в «Вопросах истории КПСС» (1964. № 3), где допускается, что в 1916 г. Ганецкий действовал в Стокгольме по заданию Ленина. Однако в статье не упоминается его прежняя деятельность в Копенгагене.]. Позднее Ленин утверждал, что Фюрстенберг был просто служащим в торговом предприятии Гельфанда в Дании.

Здесь он умалил функции Ганецкого. Фюрстенберг стал активным соучастником широкомасштабной деятельности на черном рынке и в сфере торговли оружием, которую Гельфанд развил в Дании с ведома и содействия германских властей[100 - Цит. по: Футрел. С. 152–196, а также ниже в разделе 5.]. Эта деятельность предназначалась Гельфандом для финансирования политики «революционизирования», контуры которой он обрисовал в меморандуме германским властям от марта 1915 года. Фюрстенберг, в качестве «крыши» Гельфанда, предпринял несколько более рискованных коммерческих сделок и был выдворен из Дании в январе 1917 года за нарушение постановлений военного времени по контролю над торговлей. Он никогда не предавал огласке свои контакты с Гельфандом и служил в данном случае прикрытием для последнего[101 - Цит. по: Футрел. Глава 7.]. Ленин не мог не знать об этой стороне деятельности Фюрстенберга, с которой он, должно быть, молчаливо мирился. Фактически Ленин больше доверял Фюрстенбергу (в 1937 году расстрелян. – Ред.) как деятелю подполья, чем гораздо более щепетильному Шляпникову (в 1937 году расстрелян. – Ред.). Перед возвращением в Россию в 1917 году Ленин предложил, чтобы Куба (так Фюрстенберга-Ганецкого называли в революционных кругах), будучи «надежным и интеллигентным сотрудником», должен ехать в Петроград для исправления уклонов большевистских лидеров в России[102 - Ленин В.И. Сочинения. 3-е изд. Т. XX. С. 55.].

В одном отношении утверждения о секретном соглашении между Лениным и Гельфандом явно не обоснованы: мы имеем в виду финансовую поддержку, которую Ленин, как полагают, получал от Гельфанда. Несмотря на случающееся время от времени получение Лениным без расписок небольших сумм от немцев через Кескюлу и Зифельта, нет сомнений, что он испытывал определенную нужду в Швейцарии, как в личном плане, так и в сфере финансирования публикаций своих трудов. В письме Шляпникову в Копенгаген, датированном сентябрем – октябрем 1916 года, Ленин пишет: «Что касается меня самого, то должен сказать, что нуждаюсь в доходе. Иначе просто погибну. Правда! Чертовски большая стоимость жизни – не на что жить. Деньги нужно вышибать силой (Беленину следует поговорить о деньгах с Катиным и самим Горьким, если это не слишком неудобно) из издателя «Летописи», которому отосланы два моих памфлета (пусть заплатит немедленно и как можно больше!). То же самое с Бончем в связи с переводами. Если этого не устроить, я не смогу протянуть далее. Уверен в этом. Все очень, очень серьезно»[103 - Ленин В.И. Сочинения. Т. XIX. С. 276. «Летопись» – журнал левого направления, который появился в Петрограде с плохо скрытыми оборонческими статьями Суханова-Гиммера. Горький был ведущим спонсором. Белении – конспиративная кличка Шляпникова, Бонч – Владимир Бонч-Бруевич (см. выше).].

Немецкие власти не мешали политической деятельности Ленина, связанной с конференциями в Циммервальде и Кинтале. Им сообщал о том, что там происходило, информатор Карл Моор, а возможно, и Раковский. Немцы не без оснований беспокоились о влиянии пораженческой пропаганды Ленина на широкие круги социал-демократии Германии. Не особенно они верили и в способность Ленина совершить революцию в России. Собственные частые скептические замечания Ленина о маловероятности падения царизма «в ближайшем будущем и даже в течение его жизни» подтверждали их сомнения. И все же германские внешнеполитические и секретные службы, очевидно, сознавали, по крайней мере после доклада Кескюлы в 1915 году, что, если вихрь революции действительно поднимется в России, Ленина призовут сыграть в ней значительную роль. Эта вера подкреплялась сообщениями всех агентов, которых они использовали, включая Гельфанда, Кескюлу, Моора и не особо щепетильного эмигранта из социал-демократов Цивина. Но, пока революция оставалась не более чем отдаленной возможностью, Ленин, в представлении немцев, оставался малоэффективным и недоступным. В своем убежище в Швейцарии он содержался в «черном теле».

5. Гельфанд в Копенгагене

Неудачи Гельфанда в сношениях с эмигрантами в Швейцарии и, в их числе, с Лениным ни в коем случае не обескуражили его. Он не был человеком, пасующим перед трудностями или унывающим от недостатка сочувствия и понимания. Если Ленин и его сторонники не желают с ним сотрудничать, то он «пройдет свой путь один».

Летом 1915 года Гельфанд переезжает из Швейцарии в Копенгаген, где в течение последующих двух лет он организовал ряд предприятий поразительного масштаба и разнообразия. Прежде всего Гельфанд основал Институт изучения экономических последствий мировой войны. Институт занимался сбором статистической информации по экономическим и социальным вопросам в воюющих и нейтральных странах явно с целью разработки плана экономической организации общества в послевоенном мире. Фактически он представлял собой удобную «крышу» для использования русских революционеров, которые во время войны оказались не у дел и были только рады предоставить свои знания и личные связи в распоряжение такого щедрого спонсора, как Гельфанд.

Во-вторых, Гельфанд наладил выпуск в Германии газеты «Колокол», сначала выходившей раз в две недели, а затем еженедельно. Газета пропагандировала его идеи поддержки военных усилий Германии. В-третьих, Гельфанд занялся лихорадочной коммерческой деятельностью, направляемой из Копенгагена через сеть торговых компаний, которые он финансировал. Это значительно увеличило его и без того значительное личное состояние.

Гельфанд едва ли оставил документальные свидетельства своей активности в Дании во время войны, однако ее можно реконструировать по косвенным признакам[104 - Это блестяще сделал М. Футрел в своей книге, цитировавшейся выше.]. Общая картина выглядела следующим образом: сам Гельфанд выступал открыто лишь как директор Института и первый редактор «Колокола»[105 - Вскоре он передал должность редактора одному из немецких социал-демократов, Хэнишу, остававшемуся верным ему. Хэниш редактировал газету от имени Гельфанда вместе с парой других социал-демократов («социал-патриотов», по ленинскому определению). Под их руководством газета приняла еще более милитаристское направление, чем при Гельфанде. На страницах этого поразительного издания можно было прочитать, что именно Гинденбург являлся в то время борцом за социализм. После революции в Германии Гельфанд явил показное недоумение по поводу политической позиции своей газеты и пояснил, что не располагал временем для контроля над редакционным советом. Фактически же патриотические статьи в «Колоколе» имели целью ублажение немецких властей и внушение им того, что они ничем не рискуют, поддерживая деятельность революционера-интернационалиста, который происходит из российских евреев (см.: Шарлау В.В., Земан З.Б. Мародер революции. Кёльн, 1964. С. 347, а также докторскую диссертацию Шарлау в Оксфорде).]. Его разнообразными коммерческими предприятиями управляли подставные лица, главным из которых был друг Ленина Фюрстенберг-Ганецкий, а также братья Георг и Генрих Склацы, сами работавшие на политуправление германского Генштаба. Такая многосторонняя деятельность представляла собой способ маскировки и финансирования подлинной цели пребывания Гельфанда в Копенгагене: тогда и в дальнейшем она заключалась в провоцировании революции в России.

Гельфанд столкнулся с небольшими трудностями в привлечении на свою сторону немецкого посланника в Копенгагене графа Брокдорфа-Ранцау. Первые попытки Ранцау прозондировать почву в России на предмет заключения сепаратного мира через датский королевский двор закончились неудачей. Граф придерживался неясных «прогрессивных» взглядов и веровал в некое «более представительное участие масс в политической жизни Германии». Гельфанду не составило большого труда убедить графа, что социальный или политический прогресс в Германии невозможен до тех пор, пока на востоке не будет повержен и расчленен «реакционный гигант», то есть Россия.

Восторженные отзывы Брокдорфа-Ранцау о Гельфанде отмечены в специальном докладе, подготовленном старым константинопольским другом Гельфанда доктором Циммером, который приезжал инспектировать деятельность и финансовые средства Гельфанда по поручению германского МИДа. Доктор Циммер констатировал, что в распоряжении Гельфанда имеется восемь агентов в Копенгагене и десять разъездных агентов в России. Ни один из последних не назван по имени. Гельфанд не был связан обязательством раскрывать немцам их имена. Хотя имеется много свидетельств о его отношениях с Христианом Раковским в Бухаресте, нет ни одного, указывающего на то, кто были «наши люди в Петрограде» или где-либо еще в России.

С самого начала своего сотрудничества с немецкими властями Гельфанд осуществлял его на уникальной основе. Он не только представил немцам собственный план разгрома России, но предложил им также свои связи и организацию для реализации этого плана. Как мы знаем, Гельфанд с полным основанием претендовал на создание коммуникационной линии через Болгарию, Румынию и Украину. Далее он предложил использовать свой коммерческий опыт и талант для снабжения Германии сырьем, крайне необходимым во время войны. В 1916 году Гельфанд заключил в Дании колоссальную сделку, которая закрыла доступ на датский рынок английского угля и открыла его для немецкого угля. Германское казначейство получило столь желанную нейтральную валюту. Гельфанд был человеком, рассчитывавшим на себя. Он сделался богачом собственными усилиями и не нуждался в субсидиях со стороны. Следовательно, он располагал таким статусом, что мог получить от немцев гораздо больше, чем любой другой его конкурент, – суммы, необходимые, как он утверждал, для выполнения его плана.

Хотя глава немецкого МИДа фон Ягов относился к плану Гельфанда несколько скептически, а Хелферих, глава департамента, высмеивал некоторые финансовые предложения Гельфанда, в течение 1915 года он постоянно получал от МИДа значительные суммы. Кроме одного миллиона марок, полученного в марте перед возвращением на Балканы, главным образом для своих связей в Бухаресте, ему выдали в декабре миллион рублей. Еще 5 миллионов марок в июле фон Ягов вытребовал на «революционную пропаганду в России», без сомнения, по просьбе Гельфанда и его сторонников в Копенгагене.

Но Гельфанд был принят, вероятно, не только в МИДе. Другие германские ведомства, особенно политуправление Генштаба, тоже работало на продвижение революции в Россию. Можно предположить, что Гельфанд имел и с ним связи – прямые и косвенные. Политуправлением руководил полковник фон Хелсен. Это ведомство поддерживало связи с МИДом через Курта Рицлера, который встречал Гельфанда в марте 1915 года в Берлине. Доктор Циммер тоже сотрудничал с политуправлением, так же как и братья Склац, работавшие на Гельфанда. Учреждения, подчиненные политуправлению, не информировали МИД автоматически, за исключением вопросов общего характера, а германским дипломатическим представительствам в Скандинавских странах, как правило, связи с агентами политуправления были запрещены.

Обосновавшись в Копенгагене и заручившись немецкой поддержкой, Гельфанд продолжил осуществление плана, изложенного в мартовском меморандуме, невзирая на скептицизм Ягова или возмущенную реакцию Ленина на выход «Колокола».

В декабре 1915 года Гельфанд убеждал Брокдорфа-Ранцау, что терять время нельзя. Положение в российской промышленности таково, что появилась возможность легко использовать экономические трудности в политических целях. Внутренняя обстановка после отсрочки созыва Думы 3 сентября 1915 года также благоприятствовала восстанию[106 - См.: Земан. С. 8.]. По существу, Гельфанд не обманывал немцев: к этому времени внутреннее политическое положение в России значительно ухудшилось. После того как царь решил взять на себя Верховное командование армией в августе 1915 года, обострилась конфронтация между Думой и самодеятельными организациями, с одной стороны, и царем и правительством – с другой.

Уговоры Гельфандом германского МИДа достигли кульминации в предложении осуществить революцию в России в январе 1916 года. Ее провоцированием занимался некий агент, имя которого осталось неизвестным. Он должен был организовать всеобщую стачку 9 января, в годовщину Кровавого воскресенья 1905 года. Гельфанд утверждал, что его агенты способны вывести на улицы 100 тысяч человек, что забастовка в столице будет поддержана в целом по стране. Его надежный агент «немедленно займется установлением связей между различными революционными центрами»[107 - Там же. С. 9.].

Ни Гельфанд, ни его надежный агент не могли обещать успех дела с абсолютной уверенностью. Они только утверждали, что «революция начнется примерно 9 (22) января (по старому и новому стилю). Даже если революция сразу не охватит всю страну, она определенно сделает невозможным возвращение к стабильным условиям». В то же время Гельфанд указывал, что, хотя массы рабочих готовы к революционным действиям так же, как и в 1905 году, буржуазные партии в настоящее время воздержатся от финансовой поддержки революционного движения. В связи с этим Гельфанд просил «предоставить в распоряжение своего надежного агента сумму в 1 миллион рублей»[108 - Там же.]. Германский МИД немедленно предоставил эту сумму[109 - Там же. С. 10.]. Гельфанд сообщил Брокдорфу-Ранцау, что деньги переведены в Петроград[110 - Там же. С. 14. 23 января 1916 г. Брокдорф-Ранцау сообщил, что «сумма в 1 миллион рублей, предоставленная в его (Гельфанда) распоряжение, сразу же отослана и уже доставлена в Петроград для использования в намеченных целях».].

Хотя утверждения Гельфанда выглядят сверхоптимистичными и поспешными, их нельзя считать полностью не обоснованными. 9 января действительно было удобным днем для начала забастовочного движения, поскольку оно стало неофициальным выходным памятным днем для рабочих, по крайней мере в Петрограде.

6. Гельфанд и беспорядки среди рабочих в России

Это подтверждается содержанием письма активного большевистского агитатора в Петрограде, видного деятеля профсоюзов пекарей города Павла Будаева. Его письмо в начале марта 1916 года другу, сосланному в Восточную Сибирь, было перехвачено полицией. Оно обнаружилось в полицейских архивах[111 - См.: Красная летопись. 1923. T. VII. С. 208 и далее. Советский архивист, опубликовавший письмо, некий Быстрянский, выражает удивление, почему А. Шляпников не приводит больше подробностей этих событий в своей (в другом отношении очень ценной) книге «Канун 17-го года» (М., 1923). Согласно Быстрянскому, полицейские архивы, еще не опубликованные в СССР, содержат много важной информации о революционной активности в первые месяцы 1916 года. О большевике Шляпникове см. выше, глава 2.]. Будаев пишет: «9 января (1916 г.) забастовали все заводы. Инициатива акции исходила от Выборгского района. Интересной представляется позиция ликвидаторов (то есть, на большевистском жаргоне, меньшевиков) – большинство из них выступили против забастовки 9 января, безуспешно выдвигая тот довод, что через пару недель заводы остановятся все равно из-за нехватки топлива. Только на заводе «Новый Айваз» ликвидаторы выступили за проведение забастовки…

Происходили демонстрации, во время которых солдаты, ехавшие в кузовах грузовиков, приветствовали демонстрантов криками «ура!». Но солдатам не разрешали покидать казармы. Усилили команды часовых при казармах и контроль над телефонной связью. Солдаты, остававшиеся в казармах, были солидарны с патрульными в желании не стрелять в народ. Демонстрации возобновились на следующий день, 10 января, а в Выборгском районе в 6 утра. Имела место и объединенная демонстрация вместе с солдатами, которые сами несли красный флаг. До 9 января было, в целом, 600 арестов»[112 - Обычная практика полиции состояла в том, чтобы производить аресты потенциальных руководителей подпольных ячеек, когда ее агенты предупреждали о неминуемых выступлениях рабочих.].

Сообщение Будаева подтверждается другими свидетельствами – как революционных лидеров, так и полиции. Число демонстрантов в акции 9 января оценивается разными источниками в 42, 45, 66 и даже 100 тысяч человек[113 - См.: Балабанов М. От 1905 к 1917 году. М.; Л., 1927. С. 411. Автор считает, что цифра 100 тысяч, сообщенная Шляпниковым, может быть вполне достоверной. 100 тысяч демонстрантов является той цифрой, которую называл Гельфанд в разговорах с Брокдорфом-Ранцау. Он утверждал, что способен вывести такое количество людей на улицы 9 января.].

Подъем следующей забастовочной волны начался в феврале на Путиловском заводе в Петрограде. Гельфанд в своем меморандуме от марта 1915 года специально упоминает этот завод вместе с двумя другими как объекты революционной деятельности. Печальная история трудовых отношений на Путиловском заводе уходит к первым дням войны. Рабочие, справедливо или нет, были убеждены, что заводом управляют немцы и евреи, которые активно занимаются саботажем или готовятся саботировать военные усилия. Руководство предприятия не способствовало улучшению положения своим бестактным подходом к приказу об освобождении от военной службы[114 - Доклад секретной полиции характеризует ситуацию следующим образом: «После объявления Германией войны России с завода уволили многих иностранных подданных. Несмотря на это, отношения между рабочими и немецкими специалистами (то есть управляющими немецкого происхождения) продолжали ухудшаться. Рабочие стали особенно критичными к административным мероприятиям на заводе, подозревая иностранцев во враждебных намерениях, в желании нанести вред интересам России. Рабочие знали обо всех злоупотреблениях администрации завода и были столь подвержены патриотическим настроениям, что беспорядков можно было ожидать в любое время. Так, узнав, что стачка на Путиловских верфях была спровоцирована бывшим управляющим, немцем Орбановским, рабочие предупредили администрацию, что если кто-либо из директоров немецкого происхождения, включая самого Орбановского, появятся на заводе, то их убьют. После увольнения с завода наиболее влиятельных немецких подданных производство ускорилось, но через некоторое время выполнение военных заказов снова замедлилось по разным причинам. Вследствие этого администрации завода разрешили не отдавать в армию рабочих, необходимых в производстве. Однако, пользуясь этим разрешением, администрация начала освобождать от призыва не тех рабочих, которые действительно были необходимы на производстве, но тех, которым она благоволила при том, что от них не было большой пользы. Это привело к дефициту квалифицированных рабочих и дальнейшим задержкам в выполнении заказов, даже самых срочных» (цит. по: Флиер. С. 256 и далее).].

Агитация против немцев в правлении завода продолжалась. В августе 1915 года рабочие потребовали убрать специалистов немецкого и австрийского происхождения.

Вплоть до середины 1915 года недовольство рабочих, видимо, выражалось в экономических требованиях и чрезмерном политическом рвении, но в августе 1915 года они стали выдвигать политические требования[115 - Цитировавшийся Флиером доклад полиции приписывает перемену в настроениях агитации «революционных партий»: «Эта агитация, проводившаяся особенно активно в столице, привела к образованию подпольных ячеек на местных фабриках и заводах, проведению митингов и несанкционированных сборищ, а также к частичным забастовкам… В конце августа 1915 г. рабочие Путиловской фабрики предъявили администрации ряд экономических и политических требований. Политические требования состояли: в освобождении 5 большевистских депутатов Думы, сосланных в Сибирь в феврале 1915 г.; введении всеобщего избирательного права; свободе печати; продолжении заседаний Государственной думы. Эти требования подкреплялись забастовками в виде снижения темпа работы».]. 3 февраля 1916 года рабочие электромастерских потребовали увеличения зарплаты на 75 процентов. Администрация мастерских отказалась выполнить такое требование и обратилась к командующему Петроградским военным районом князю Туманову, который издал для мастерских приказ, угрожая «милитаризацией» всему предприятию, то есть мобилизацией рабочих всех призывных возрастов на работу в военном режиме. Администрация закрыла предприятие 16 февраля на три дня, но, поскольку беспорядки продолжались, остановку в работе продлили на неделю до 23 февраля. Это случилось ровно за год до начала рабочих беспорядков 1917 года.

Будаев утверждает, что беспорядками на Путиловских заводах руководил Петроградский комитет социал-демократической партии и эсеры и что один из лозунгов бастующих гласил: «Долой войну!» Полицейский доклад того времени тоже возлагает вину на «ленинцев» за превращение экономической забастовки в политическую. «…Ясно, что мотивы забастовки были чисто экономические и, вероятно, она такой бы и осталась, если бы не вмешались революционные элементы[116 - Цит. по: Флиер. С. 262.].

Ведущая группа «ленинцев», называющая себя «Петербургским (Петроградским) комитетом социал-демократической рабочей партии», считает все экономические акции рабочих масс в настоящий момент несвоевременными и возражает против неорганизованных попыток рабочих выражать свое недовольство трудными экономическими условиями жизни на отдельных промышленных предприятиях. Эта группа сохраняет верность, однако, планам и целям своих подпольных лидеров, которые всегда заинтересованы в использовании крупных социальных движений для своих целей. Эта организация пыталась воспользоваться нынешней забастовкой путиловских рабочих, чтобы приблизить реализацию конечных целей социал-демократии…»

В полицейском докладе указывалось, что агитация большевиков и сочувствующих им социал-демократов направлена против законопроекта, подлежащего обсуждению в ближайшее время в Думе, о переводе промышленных предприятий на военные рельсы. Агитаторы призывали к началу гражданской войны 10 февраля, в годовщину вынесения судом приговора большевистским депутатам Думы. Особенно интересна в этом отношении листовка, зовущая к политической забастовке, которую выпустил большевистский Петроградский комитет. В ней подвергался нападкам приказ генерала Туманова как откровенный акт запугивания военными властями и содержался призыв к решительному отпору.

«Дело путиловских рабочих, – говорится в листовке, – это дело всего петербургского пролетариата… Акция путиловских рабочих должна быть активно поддержана всем петербургским пролетариатом. Иначе наглое издевательство воровской банды династии Романовых не закончится… Товарищи, если вы не дадите решительный отпор попыткам поработить вас, то сами наденете на себя оковы, которые для вас приготовлены. Объявляя политическую забастовку протеста, петербургский пролетариат берет на себя большую ответственность. Черные силы царизма воспользуются этой акцией, чтобы распространять клевету и сеять замешательство в армии. Пролетариат, выходя за пределы фабрики или работы, должен вынести свое дело на улицу, чтобы оно стало понятным всем без исключения, должен донести свое дело до своих братьев в армии, которых иначе могут использовать против нас… Долой шантаж царских наемников!.. Долой монархию Романовых! Да здравствует пролетарская солидарность и классовая борьба! Да здравствует революционный пролетариат и Российская социал-демократическая партия!»[117 - Цит. по: Флиер. С. 266.]

Но эта возвышенная риторика произвела небольшое впечатление. Полиция проникла в ряды большевистской организации и, опасаясь, что рабочие беспорядки поставят под угрозу «нормальный ход государственных дел» и военные усилия, провела аресты членов Петербургского (Петроградского) комитета. 7 марта 1916 года в Думе был сделан запрос по поводу событий на Путиловских заводах. Военный министр Поливанов произнес патриотическую речь, а Дума приняла резолюцию с обращением, как к рабочим, так и к промышленникам, выполнять свой гражданский долг добровольно, ответственно и с энтузиазмом.

С арестом руководителей, локаутом на Путиловских заводах и, возможно, выпуском в последнюю минуту инструкций организаторами акции забастовочное движение в Петрограде утихло – но только затем, чтобы возобновиться и набрать силу в последующие месяцы до тех пор, пока оно не превратилось в полномасштабное народное восстание в феврале 1917 года.

Уместно сравнить забастовки и демонстрации в Петрограде в 1916 году в январе и феврале с теми, что происходили приблизительно в то же время на верфях Николаева в устье Днепра, где строились два огромных линкора-дредноута для Черноморского флота[118 - Эти корабли назывались «Императрица Мария» и «Александр III». Первый передали флоту осенью 1916 г., но в октябре против него была совершена диверсия в Севастопольском порту, полностью выведшая корабль из строя. Примечательно, что Гельфанд в своем меморандуме придавал большое значение диверсионным акциям, которые по его замыслу должны совершаться наряду с революционной пропагандой.].