Козырная пешка

Козырная пешка
Георгий Александрович Ланской

Козырная пешка #1
Вряд ли молодая театральная актриса Алиса Мержинская догадывалась, насколько круто ее жизнь переменится после смерти мужа. В наследство от успешного бизнесмена ей достаются вредные родственники, куча долгов, претензии местной братвы, а также парочка покойников. Распутывать клубок странных событий вокруг себя Алисе придется в одиночку, ведь оказавшийся рядом мужчина ее мечты может легко перейти в стан врага…

Георгий Ланской

Козырная пешка

Красная пелена застилала глаза. Я глухо застонала и постаралась перевернуться на спину, но у меня это не получалось. В багровых сумерках я слабо различала что-то сине-белое, глянцевое, в черных точках и подтеках. Мокрые, спутанные пряди лезли в глаза, и без того застилая свет. Я мотнула головой, и мир вздыбился. Не в силах удерживать тяжелую, как чугунный котелок, голову, я уронила ее на пол. Челюсть лязгнула, и я едва не взвыла от боли.

Боль осязаема. Но кто придумал, что она не видна невооруженным взглядом. Если бы меня в тот момент спросили, как выглядит боль, я, не задумываясь, ответила бы: сине-белая шахматная абстракция, с черно-красными брызгами, хаотично усеявшими все вокруг, застилаемая черными всполохами в багровом свете. Если бы меня спросили, какова боль на вкус, я столь же быстро ответила бы: соленая. Вкуса слез и крови. Если кто-то поинтересовался, как она пахнет, я ответила бы: туалетным утенком с ароматом лимона, химическим ароматизатором и чем-то необъяснимым, но невероятно знакомым… Что-то такое, известное всем и каждому… Вертится же в голове… Ах да…

Боль пахнет кровью.

Я закрыла глаза и с трудом сдержала рвущееся из груди рыдание. Я знала, что так было нужно, потому что тот, кто заставил меня страдать, был еще рядом. Я не видела его, не слышала его дыхания, не чувствовала этой невероятной вони, смеси сигарет и дешевой туалетной воды, но всей кожей чувствовала, что он все еще близко. И что он все еще опасен, и может сделать со мной все, что угодно.

Замри.

Прижмись к полу. Притворись мертвой.

Гризли не едят падали. Они равнодушно проходят мимо. Если я не буду шевелиться, он потеряет ко мне интерес. И тогда я свободна.

Тише…

Тише… Умерь дыхание, заглуши всхлипы. Он все еще смотрит на тебя…

Я пошевелила пальцами. Они слушались плохо и болели, точно их вывернули тисками. Открыв глаза, я словно в тумане увидела свою руку, смазанный силуэт пятилапого паука с окровавленными, трясущимися, скрюченными лапками, одна из которых была увенчана золотым кольцом. Рука лежала на холодной глянцевой поверхности голубого цвета, отражающей верхний свет. Щека моя была прижата к чему-то зеленому, лохматому и теплому. Видела я плохо, соображала тоже туго и откровенно не понимала, где я, и что со мной. Я моргнула несколько раз, и только тогда до меня дошло осознание.

Я лежала на полу собственной ванной. Голубая глянцевая поверхность – кафель на полу. Зеленое и мохнатое подо мной – коврик для унитаза. Шахматная сине-белая поверхность – облицованная кафелем ванна, а нанесенные в хаотичном беспорядке черные точки это…

Это моя кровь. Только точки не черные. Они красные, но уже успели слегка подсохнуть. Значит, я лежу здесь уже достаточно долго. За спиной в трубах канализации зарычала вода. Это напомнило мне, что вокруг люди, и что, если мне повезет, я смогу выбраться отсюда живой.

Наверное, я застонала слишком громко, когда поднималась, потому что вокруг все сразу пришло в движение. В комнате, где все это время что-то шелестело, словно пронесся ураган со смешным названием Эль-Нинье. Я всегда удивлялась, как ураганам можно было давать такие безобидные названия.

Эль-Нинье несся в мою сторону. И спасения от него не было.

Я все же сделала попытку подняться – для того, чтобы снова рухнуть на пол, но долететь до земли я не успела. Ураган влетел в мое убежище, мою голубую пещерку с зеленой травой и подхватил меня, вознося вверх.

– Очухалась, сука? – проскрипел он, держа меня в своих медвежьих объятиях. Я слабо взвизгнула, а Эль-Нинье потряс меня так, что застучали мои зубы, а волосы взвились вверх в безумном танце, стегая меня по шее и щекам. От Эль-Нинье дурно пахло сигаретами, выпитым накануне спиртным, ментоловой жвачкой и незалеченными зубами.

– Вспомнила, где денежки? – пробубнил ураган. Я отрицательно помотала головой.

– Не вспомнила? – казалось, огорчился ураган и влепил мне пощечину, от которой моя голова чуть не взорвалась.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – прошептала я, вовсе не уверенная, что ураган меня услышит. Однако уши у Эль-Нинье были чуткими.

– Не знаешь? Или ты мне тут вату катаешь? Все знают, что бабки у тебя. Короче, слушая сюда, кукла. Мне некогда тут с тобой лясы точить. Не хочешь отвечать по-хорошему, я тебе сейчас паяльник засуну туда, куда обычно я сую другие вещи. И вот тогда ты у меня по-другому запоешь…

На тот момент мне было уже все равно. Слова Эль-Нинье доходили до меня как из-под толстого слоя той самой пресловутой ваты, которую я, по его мнению, тут катала. Я закатила глаза, мои ноги подломились, и я сделала попытку рухнуть. Однако ураган держал меня крепко. Потом меня куда-то потащили, недалеко и недолго и рывком наклонили вниз. Мои ноги ощущали махровую траву, зеленого, готова поклясться, цвета. А потом на мою голову обрушился водопад. Я закашлялась, отфыркиваясь и отплевываясь, словно тонущая эпилептичка, вцепившись в своем безумии во что-то мягкое и теплое.

– Слушай меня, – вкрадчиво сказало мягкое и теплое, – ищи бабки, если хочешь жить. И не думай, что сможешь смыться. Потому что я с тебя глаз не спущу. Сроку тебе неделя. Через неделю мы с тобой поговорим по-другому.

Я сфокусировала на говорившем взгляд. Туповатое лицо с тяжелой челюстью, маленькими глазками без всякого признака жизни в них, перебитый нос и уродливая родинка на шее. Зрелище это настолько заворожило меня, что я даже всхлипывать перестала. И в этот самый момент мне стало ужасно страшно. Я отчетливо поняла, что этот человек меня убьет. Не сегодня, так завтра. Ему это все равно, что высморкаться.

– Чего уставилась? – поежившись, спросил он.

– Чтобы на том свете не обознаться, – прошелестела я. Он матерно выругался и швырнул меня в стену. Я споткнулась о ванну, упала в нее, ударившись о стену. Сверху на меня посыпались осколки зеркала. Горячая струйка побежала по шее. Я взвыла от боли, а он удовлетворенно рассмеялся.

– Неделя, помни об этом, – назидательно сказал он и кажется, даже пальцем погрозил. А потом вышел из ванной, где я лежала, усыпанная битым зеркальным полотном, истекающая кровью, готовая скончаться в любой момент. Потом хлопнула входная дверь и я медленно сползла глубже, направила на себя воду и медленно отрешилась от этого мира.

Покой и тишина…

Элегия…

Родители Алисы развелись, когда ей исполнилось шесть.

В этот день все вообще шло как-то наперекосяк. Бабушка с утра варила кашу, засмотрелась в телевизор и спохватилась только тогда, когда по квартире распространился неаппетитный запах гари. Мама утром проспала на работу и убежала в разных туфлях, потом вернулась, переобулась – снова в разные, вернулась вновь и умчалась, бормоча себе под нос, что вот так опаздывать просто неприлично. Отец отсыпался после ночной смены и на Алису не обращал никакого внимания. А сама Алиса ходила расстроенная и злая, хотя подобные чувства в ее возрасте не должны аккумулироваться. Это самое слово она подслушала у подружки матери – толстой тетке с хитроумной работой психолога. Тетка была омерзительная, и Алиса ее не любила. Та вечно норовила потрепать ее за щечку, поправить бантик и застегнуть пуговку на платье, а потом менторским тоном пожурить мать, что единственная дочь ходит растрепкой. Алиса таких гостей не любила. Тетка ни разу не принесла ей даже завалящей шоколадки. А на день рождения, ее, Алисин день рождения, тетка заявилась без приглашения, откушала праздничных блюд и даже кусок торта выбрала самый лучший, с сиреневой розочкой, который должен был достаться имениннице. А потом в кухне, где они с матерью курили, тетка с идиотским именем Роксана выговаривала матери, что дочка ее – просто бука, не умеющая себя вести, и что в таком возрасте негатив не должен в ребенке аккумулироваться.

Для Алисы это слово было непонятным. Это только через много лет она узнала, что «аккумулироваться» в данном конкретном случае обозначало «накапливаться». Но тогда ей казалось, что эти самые пресловутые чувства кляксами сползаются под ее кровать и только и ждут, чтобы напасть на нее в темноте. Негатив для Алисы совершенно справедливо ассоциировался с черной пленкой от старенького фотоаппарата «Смена», которым папа фотографировал всею семью, а потом сам проявлял и печатал фотографии. Алиса сидела с ним в темной комнате, освещенной красной лампой и, не дыша, смотрела, как в пластмассовой ванночке проявляются лики знакомых ей людей. Иногда папа разрешал ей поддеть деревянным пинцетом без зубчиков мокрую лоснящуюся бумагу с едким тягучим запахом и переложить в другую, где фотографию требовалось «закрепить». Потом папа закреплял фотографии деревянными прищепками на растянутую по комнате веревку. А бабушка из-за дверей ворчала, что ребенку уже давно пора спать, а не сидеть с голым пузом в душной комнате, еще голова заболит чего доброго…

Мама в эти разговоры не вмешивалась. Никогда. И, как считала Алиса, потому что так было нужно. Наверное, потому что мама не любила папиных занятий и никогда их не одобряла.

В этот день, ставшим последним днем семьи Филипповых, Алиса была очень расстроена. Не так давно в соседнем доме затеяли ремонт. На детскую площадку вывалили кучу глины, песка и мелкого щебня. Если учесть, что от площадки осталось одно название в виде покореженной железной горки, сломанного турника и баскетбольного щита без кольца, дети такой перемене обрадовались. Поначалу Алиса и все ее подружки лепили простенькие куличики и пасочки, формируя их ведерками и формочками, копались в щебенке, выискивая мелкие красивые камушки. А потом Алисе пришло в голову вылить в никак не желавшую держать форму пасочку немного воды. Алиса, собственно, устраивала для своей куклы кашу-малашу, коей и намеревалась куклу накормить. Но тут девчонок позвали по домам. Алиса вылила вязкую массу на землю и тоже покинула площадку.

На следующее утро Алиса с удивлением обнаружила, что вылитая ею на землю каша-малаша затвердела и превратилась в плоский и твердый как камень блин. В серединке монолитом застыла пуговица от платьица куклы. Поковыряв пальчиком пуговицу, Алиса убедилась, что раствор держит крепко, выдолбила пуговицу прихваченным из дома железным самолетиком, а потом уставилась на раскуроченную глиняную лепешку. Идея, мгновенно сформировавшаяся в ее маленькой голове, ей неожиданно понравилась.

Когда подружки вышли на прогулку, Алиса уже украшала вываленный на землю блин красивыми камушками, выкладывая из них солнышко с длинными лучами. Подружкам новая затея тоже пришлась по душе, и до самого вечера девчонки и мальчишки приготовили целую выставку мозаик.

Рыская по куче щебня, Алиса выискала среди камушков один невероятной красоты – сиреневый, с черными точками, гладкий и почти круглый. Камушек был такой красивый, что Алиса забыла про свою подсыхающую глиняную лужицу.

– Чего у тебя там такое? – спросила Женька, лучшая подружка, заинтересовавшаяся Алисиной находкой.

– Камушек, – нехотя ответила Алиса и протянула подружке находку. Женька покатала камушек в руке, а потом предложила, хитро сощурив глаз.

– Давай меняться?

– На что? – поинтересовалась Алиса, глядя как ее камушек оказался в опасной близости от Женькиного кармана, где пропадало все на свете раз и навсегда. Женька протянула замурзанную ручонку, на которой лежали два камушка. Трофеи подружки Алиса оценила с гримаской презрения. Камушки у Женьки были самые обычные. Один желтоватый, таких было много, второй зеленый. Такие попадались реже, но особым дефицитом не были. Маринка, девчонка постарше, из таких вот зеленых камушков целую березку сделала…

Алиса отрицательно покачала головой и протянула ручку.

– Отдай.

Женька сморщилась, словно готовясь заплакать, и отдавать камушек не спешила.

– Отдай, – настойчиво потребовала Алиса. – У меня сейчас там все высохнет, а я рыбку хотела сделать.

– Алис, – заканючила Женька, – подари мне его, а? Он мне так нравится…