Крафт

– Не знаю.

Они переглянулись.

г. Санкт-Петербург, набережная реки Фонтанки, частный Центр психологической поддержки

Полдень. Приём у психоаналитика.

В просторном кабинете с видом на реку на кожаном диване сидел мужчина в чёрной рубашке и крупных, немного старомодных очках. Он смотрел в пол перед собой. Напротив него за длинным столом из светлого дерева сидел психоаналитик – крупный мужчина с бородой. Он заинтересованно изучал мужчину.

– Продолжайте, Кирилл, прошу вас.

Тот встрепенулся.

– Я приезжал на Троицкую балку, Ушакову балку – это такие места в Севастополе, они напротив Голландии, через море. Я подолгу смотрел вперёд, зная, что там это место, этот маленький город в городе, куда я не мог попасть. Катера никогда не ходили – я довольно быстро понял, что Голландия закрыта для меня со всех сторон; не было способа, которым я мог бы туда попасть, – мужчина развёл руками. – Только вечерами я видел её огни, самые манящие в мире, огни, от которых хотелось плакать. Рыдать. Честно говоря, я и сейчас.

– Мне кажется, вам всё-таки важнее высказаться, – заметил психоаналитик.

– Да, я понимаю, рыдать можно дома бесплатно. Я вообще-то так не делаю, просто накатило.

– Накатило, – почему-то повторил собеседник. – Да, интересный у вас случай.

– А вы думали, я буду вам рассказывать про неразделённую любовь? – встрепенулся Кирилл. – Да, Семён Иванович? С этим ведь приходят ваши пациенты?

– Так ведь и у вас она, неразделённая. Знаете, совершенно любую проблему можно рассматривать как неразделённую любовь.

Кирилл промолчал, не зная, согласиться или нет.

– Вот почему бы вам не переехать просто в Севастополь? Огромный красивый город. Ну, сам я там не был, конечно, но в вашей картине мира и с ваших слов это так. Голландия лишь маленький район, не самый удобный в плане доступности – прошу не счесть за иронию – и не самый котируемый, так? Поселились бы в центре, у моря, или в каком-нибудь частном доме. Да где угодно.

– Не забывайте, что я там родился.

– Воспоминания о детстве работают в том случае, если оно было счастливым и человек очень хочет вернуться в эти прекрасные дни, особенно на контрасте с последующей жизнью. Это ведь не ваш случай: у вас и жизнь ничего, и сами говорили, что не помните себя до десяти лет, и ваши первые воспоминания связаны уже с Санкт-Петербургом. Выходит, вам не по чему ностальгировать? Вы знаете только факт, голый факт от родителей. Вы там родились. Всё.

– Я понимаю, но это внутреннее ощущение – с ним не поспоришь. Да, я знаю, на свете немного людей, которые бы согласились со мной, но мне Голландия кажется раем. Раем, в который никогда не попаду. Вот только за какой грех? Ведь не изгоняют же из рая просто так? – Кирилл с надеждой посмотрел на психоаналитика, но тот лишь пожал плечами.

– Возможно, вы устали и очень хотите в тихое и спокойное место.

– Может быть. Может, – нервно отозвался Кирилл. – Если бы моя жизнь не рушилась. Я не понимаю, во что она превратится в ближайшее время. Я хочу за что-то зацепиться! – он закричал. – Мне нужна помощь!

– Тише, тише, – примирительно сказал психоаналитик. – Зацепитесь за разговор со мной. Расскажите, что было дальше? Что вы делали после того, как впервые поняли, что не можете попасть в Голландию?

– С ума сходил, что я делал, – огрызнулся Кирилл, но уже спокойнее. – Когда таксист разбудил меня на Захарова, я чуть с ним не подрался – этот козёл утверждал, что подобрал меня на повороте из Голландии и привёз точно по назначению, но я ведь точно помнил, что ехал как раз с Захарова и заснул на этом самом повороте. Но когда такое же случилось со вторым таксистом, потом с частником и наконец водителем автобуса, конечно, я всё начал понимать. Поверить было сложно, но от того, что всё это происходит на самом деле, уже было не отвертеться. А что бы вы делали, если бы купили квартиру, решив начать новую жизнь, но никак не могли бы попасть туда?

– Не знаю. Никогда не оказывался в такой ситуации, – Кирилл услышал в его словах лёгкое удовлетворение. – А что делали вы?

– Остался в Севастополе. Поселился в гостинице. Решил, что утро вечера мудренее. Хотел всё обдумать, но, если честно, обдумывать было сложно. С таким не придёшь в полицию, не обратишься куда-то за помощью. Ведь это невозможная ситуация! Я мог бы загреметь куда похуже, ну вы, конечно, понимаете? Ну а дальше. Дальше я понадеялся на чудо. Решил просто заснуть и поехать в Голландию на следующий день – вдруг ничего этого не повторится, и всё будет в порядке. Наивная, глупая надежда. Но я доверился ей и даже смог уснуть.

– Но всё, конечно, повторилось, – сокрушённо сказал доктор.

– Да. И мне пришлось вернуться. На последние деньги снял квартиру в Петербурге, на Дыбенко. Подумать только! Мог ли я предположить, что когда-нибудь буду жить на Дыбенко? Там даже эмси Вспышкин умер, помните, был такой дед? Понимаете, я же хотел переучиться, чтобы не заниматься больше всем. Чем я занимался всю жизнь, в общем.

– Это уже интересно. И кем бы вы хотели стать? Простите за такой, слегка детский вопрос.

– Да кем угодно. В те дни я чувствовал, что лучше бы пошёл матросом на катер, чем всё это продолжать.

– Да, из вашей профессии, похоже, не так-то просто уйти.

– Я стал жить на Дыбенко, стараясь реже выходить из квартиры, – Кирилл пропустил иронию мимо ушей. – Голландия не отпускала меня. Я стал изучать её и очень скоро понял, что это не такое уж простое место. Например, в девятнадцатом веке там выращивали устрицы для императорской семьи и даже для французского короля. Их возили в специальном вагоне-холодильнике прямо в Париж, представляете?

– Устрицы, – мечтательно улыбнулся психоаналитик.

– А ещё в Голландии есть восемьдесят подземных казематов с боеприпасами – восемьдесят! И подземный госпиталь, который использовали во время войны. Похоже, что он существует до сих пор. Но главное, что я узнал, Семён Иванович, – то, что в Голландии находится Институт ядерной энергии, и на его территории есть действующий атомный реактор.

– И, конечно, этот факт привлек ваше особое внимание?

– Разумеется. Я вам даже зачитаю, – Кирилл достал телефон. – Сейчас открою. Вот, из открытого источника: «Реактор создали на основе оборудования атомной подлодки второго поколения, и восемнадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года был проведён его первый физический пуск. Исследовательский ядерный реактор стал первым в системе высших военно-морских учебных заведений СССР. Реактор использовался в научных целях и для подготовки гражданских специалистов в атомной отрасли. С тех пор реактор проработал безаварийно и хорошо себя зарекомендовал. Много работ было выполнено для космоса и ВМФ, проводилось испытание техники на радиационную стойкость». А вот другой источник: «Кроме того, с реактором провели ряд экспериментальных работ по исследованию различных материалов для повышения КПД, надёжности и устойчивости термоэлектрических преобразователей ядерной энергии в электрическую. Часть экспериментальных данных была включена в справочники ядерных констант». Представляете? А сейчас этот реактор законсервирован, как чернобыльский бункер.

– Там тоже была авария? – с недоверием спросил Семён Иванович.

– Нет, это из-за политики. Его ведь могут продолжать использовать… Скажем так, неофициально. Могли же повлиять долгие годы его активной эксплуатации на какие-нибудь процессы? Гипотетически, по крайней мере. В общем, так у меня родилось предположение: возможно, в институте проводились секретные эксперименты и, как это водится, что-то пошло не так. Ведь у нас такие вещи не афишируют. Когда я ездил покупать квартиру, то видел огромную лестницу за несколькими заборами под охраной. Мой риелтор, Светлана, как раз говорила, что это и есть тот институт – огромное симметричное здание на вершине холма, его ещё фотографируют с высоты: красиво! Туда никого не пускают, даже местным дороги туда нет.

Психоаналитик задумчиво погладил бороду.

– Но вы же понимаете, что у этой версии мало шансов оказаться правдой. Даже если предположить, что в институте проводились некие испытания и случилась авария, например, это не могло повлиять на жизнь одного человека. Ещё можно допустить, что всю вашу Голландию накрыло бы неким куполом, так что никто не мог бы туда проникнуть – и то фантастика! Но чтобы один человек? Это как-то за гранью, нет?

– Всё это я понимал. Но ведь и испытания бывают разные. Чёрт его знает, чем они занимаются там под прикрытием! Почему я не помню себя до десяти лет? Ни единого воспоминания! А ведь это осознанная жизнь, несколько классов школы!

– Мне кажется, Кирилл, как бы это сказать мягче, что эту проблему всё-таки стоит рассматривать в отрыве от деятельности института.

Кирилл замялся.

– Наверное, то есть, конечно, но я всё же пытался разобраться. Понимаете, у меня не было выбора, всё это происходило со мной, не с кем-то! Я писал в институт, звонил, отправлял запросы, но никакая связь с Голландией не работала. Думаю, что до них даже мои электронные письма не доходили.

– Странно. Интернет ведь не зависит от фактических границ.

– Понимаете, в этой истории нет ничего, что бы не было странно. Я пробивался через министерства – меня, разумеется, отбривали, через какие-то связи в журналистской среде, ведь сам институт был от меня отрезан. Но ничего не получилось, ничего.

– Разумеется. Вряд ли подобная организация станет отчитываться о секретной деятельности перед каждым любопытствующим.

– Я не любопытствующий. Я сообщал прямым текстом, что происходит со мной, и был готов, чтобы меня забрали, изучали, не знаю там, ставили эксперименты, – только бы выяснить правду.

– В таком случае их нежелание общаться тоже можно считать в известном смысле оправданным, – покачал головой доктор. – И что вы делали потом?

– Оставил эти попытки, – разочарованно сказал Кирилл. – Нужно было жить дальше, и мне не хотелось делать это в съёмной квартире на Дыбенко. Я позвонил Светлане, севастопольскому риелтору, и не особо рассчитывал на понимание. Но думал, что она может как-нибудь перепродать квартиру, дистанционно, без моего участия. Или хотя бы сдавать её, чтобы я мог жить в другом месте. Но то, что она сказала, просто убило меня.

– Что она вас не знает? – предположил Семён Иванович.

– В том-то и дело, что нет. Она меня узнала, но как только я договорил, принялась ругаться: мол, вы меня разыгрываете, держите за идиотку, – и вообще не звоните мне. Я долго не мог понять, что происходит, а потом она сказала: Кирилл, в этой квартире уже живут. Кто? Я не мог поверить. Кто ещё живёт в моей квартире? И она сказала: вы. Так просто! Вы же и живёте. Я не понимал, что с этим делать. Это был удар, к которому я не был готов. Которого просто не мог предположить.