Крафт

– Ты это всё неверно видишь. Смотрел «Бойцовский клуб»?

– Смотрел, – кивнул Кирилл. – И что с того? Ещё я видел мультик – не найду сейчас, названия не помню. Был там человек, сидел себе в мрачном офисе. Нет, на заводе, где производили круглые смайлики. И вот сидят такие люди с унылыми обречёнными лицами, прикованные цепями к рабочим местам, прямо как детали, и делают эти смайлики. А надзиратель ходит, проверяет, не отлынивают ли, соблюдают ли норму. Понимаешь? И вдруг в минуты досуга этот человек придумывает другой смайлик – не круглый, а квадратный. Я стану успешен с новой идеей, думает он. Изменю жизнь людей, налажу новое производство. И знаешь, что он создаёт? Такой же завод с такими же серыми стенами, с замученными людьми, прикованными к рабочему месту. Только теперь они куют не круглый смайлик, а квадратный, и герой из неудачника стал надзирателем, хозяином положения. Что изменилось в мире, кроме его судьбы? Ничего. Вот тебе и мораль. И честно, у меня этот мультик уже много лет перед глазами. Для меня он гораздо важнее, чем этот твой «Бойцовский клуб», и показательнее. Вот она, такая жизнь. И мне казалось, если ты позвал меня спустя пятнадцать лет – это прикинь, одна пятая жизни, а осознанной так больше! – твоего когда-то друга, человека из компании, где все были равны и друг другу интересны. То это какое-то особенное предложение, которое изменит жизнь. Работать по осточертевшей специальности да ещё и на бывшего друга можно лишь в случае достойного предложения.

Вадим некоторое время молчал, будто собираясь с мыслями, а потом неожиданно произнёс:

– Сумма небольшая. Вряд ли будет столько же, сколько ты получал на прежних проектах. Но здесь есть перспектива. Если будет успех – войдёшь в долю.

– Ты серьёзно?! – зло воскликнул Кирилл. – Я не верю таким, как ты. Весь опыт моей жизни призывает вам не верить. Мне уже сорок лет. Я не работаю на чистом вдохновении. Я не какой-то лох, у меня были команды, я был успешным руководителем. Это люди, готовые немедленно работать, но не за фуфло, не за сказки. Неужели ты так бедствуешь, что не можешь положить нормальную оплату? О чём нам тогда говорить, зачем тратим время?

Вадим развёл руками.

– Вижу, что мы из разных миров, – сказал он. – Я сделал тебе лучшее предложение из всех, что ты, возможно, мог услышать за жизнь. И где же признательность?

«Ну да, это было немного глупо», – признал про себя Кирилл.

– А ты думал, что сразу попадёшь в список Forbes? – Кириллу почудилось, что собеседник это не сказал, а прошипел. – Пойми, что я сам не такой, как они. И я не стремлюсь быть таким. Смотри, я хожу в сандалиях.

– У вас, новых богачей, так принято, – Кирилл начал закипать. – Иметь все деньги мира, но не выделяться. Свитерки, сандалики, дешёвые футболочки – вот мы какие, такие же, как вы, народ. Миллиардера, чьё состояние умножается в несколько раз за минуту, внешне не отличишь от специалиста, получающего сорок тысяч и оплату карты «Подорожник» на метро. Но зачем вам все эти деньги, если вы их не тратите? Вы смеётесь над новыми русскими из девяностых, но эти люди собирали автопарки, коллекционировали оружие, драгоценности, строили сумасшедшие дома, окружали себя уютом, в который возвращались каждый день с войн – они жили. А что делаете вы? Для вас цифры на банковской карте – как очки в компьютерной игре. Для вас всё это спорт, турнирная таблица. Вы кому-то помогаете? Кого-нибудь спонсируете? Хотя бы самих себя? Вам не интересно, как можно тратить, вы только копите, копите, копите. В то время как кому-то не хватает денег, чтобы жить, чтобы спасти любимых, чтобы создать что-то дельное и дать ему жизнь в этом мире. Вы хуже тех, что были в девяностые. Те были транжиры и самодуры, но в этом самодурстве они совершали поступки. А вы накопители: деньги к деньгам ради денег, и всё!

– Такие мы, – кивнул Вадим. – К тебе вопрос один – ты с нами или нет? А то вся эта философия окраин утомляет, понимаешь?

– Ну хорошо, – Кирилл почувствовал, что надо сбавить обороты. – Слушай, это всё ваше дело. Но почему именно я? Почему именно мне ты предлагаешь такую работу? Ведь я не стремлюсь быть как вы. Я не люблю вас.

– Ты можешь думать всё что угодно. Любить я не требую, в обязанности это не входит, – равнодушно отозвался Вадим.

– Слушай! Ну а кому из наших друзей ты бы ещё предложил? Помнишь Женьку? А Руса? А Макса помнишь? Мы ведь были твои друзья. Мы тебя выручали, а ты – нас! Мы ездили по этим фестивалям, писали стихи, мы любили, блядь, одних и тех же баб! Почему я? Предложи это им. Ты давно их видел?

– Я не возвращаюсь к прошлому, – медленно сказал Вадим. – Эти засраные квартиры, собаки, разговоры ни о чём: дай в долг, мы же друзья, ну выручи. Слушай! – Вадим вдруг замедлил шаг, приблизился к Кириллу. – Ну не притворяйся! Ты сам брезгуешь и тоже понимаешь: это всё не жизнь – то, как они существуют. Ну придёшь ты к ним, и что дальше? О чём говорить, что делать? Ведь жизнь так развела, что уже не сведёшь, да и зачем? Хоть одна причина?

– Это так, – подтвердил Кирилл. – Мне не нравится это в себе. Когда я заходил к ним несколько лет назад, то словно попал во временную петлю и чувствовал, что не должен быть там. Почему так? Я ведь их никогда не презирал, не издевался, любил их – не знаю, почему, но так сложилось. Они замкнулись, не шутили. Я не знаю, что в их головах, но понял в какой-то определенный момент: им больше незачем говорить со мной. Не мне, а им. Они молчали, а я не знал, как их расшевелить.

– Так и в жопу их, – фыркнул Вадим.

– В жопу. Ты всегда так и думал: в жопу. Человек исчерпал свою функцию, всё, вышедший из строя механизм. Мы могли помочь им: дать работу, как ты мне сейчас, посоветовать что-то, одолжить денег, когда им было очень надо.

– Им всегда надо, – усмехнулся Вадим.

– Я с себя не снимаю вины. Когда-то я поступал плохо: убегал, когда на нас нападали гопники, смеялся, когда наши жестокие приятели придумывали гадости про тех, кто был со мною с детства, потому что правда было смешно. Я не давал в долг, когда мог их реально выручить – только потому, что планировал выпить вечером. Я пользовался ими, и признаю это. И когда я пошёл вверх – не так, как ты, конечно, но по-своему, то ничем не помог им, не позвал их за собой, не стал работать с ними. А ты почему не помог им, что тебе стоило? Ты ведь единственный, кто выбился в люди из нас?

Вадим затянулся сигарой, поднял голову.

– Вся жизнь так устроена. Видишь, я смотрю в небо. А знаешь, кто никогда не увидит неба, потому что не может?

Кирилл понял, к чему он клонит, но промолчал.

– Свиньи. Свиньи не видят неба. Кто-то всегда идёт вперёд. Нельзя оскорблять жизнь вниманием к тем, кто почему-то задержался – пусть догоняют сами.

– Вот, – загорелся Кирилл, – вот что я хотел бы менять в жизни! Чтобы каждый не мог упасть и не было вот этого «оскорблять вниманием», чтобы государство не давало человеку падать или заставляло это делать вас, бизнес. Человеку нужна защищённость, уверенность. Вот на это я бы работал, на такую идею. И клянусь, с огромным энтузиазмом.

– Так что мешает? – прищурился Вадим. – Не предлагает никто? Нет спроса?

– Я уезжаю, – сказал Кирилл. – Я продал квартиру здесь и купил в Голландии.

– Где? – Вадим усмехнулся.

– Я знаю, тебя это насмешит, но это район Севастополя. Он так называется. Я родился там и теперь перееду на родину. Вот и всё.

– Ну и что там? – вяло спросил Вадим.

– Там бухта, ночные огни из окна, тишина, радость. Я никогда не испытывал столько радости здесь! И у меня ещё остались деньги – не столько, сколько у тебя, но мне хватит. Мне только переучиться, получить образование, другую профессию, – Кирилл уставился в одну точку, словно погружался в транс. – Я дал себе обещание: не заниматься ничем чужим, не обслуживать чужие мечты. Не заниматься говном, которое не приносит пользы. Я знаю, что твоё предложение замечательно, но мне очень сложно принять его, извини. Я выгорел, полностью выгорел в этом, или это выгорело во мне. Не знаю.

– Квартиру можно и снимать, – спокойно ответил Вадим. – Это не проблема.

– Это всё, что ты услышал?

– Честно говоря, много лишней информации. Тебе надо знать одно: от моих предложений отказывались редко, но, если такое случалось – ничем хорошим это не заканчивалось. Жизнь у этих людей складывалась так себе.

– У меня всё будет отлично.

Вадим опять поджёг сигару, и Кирилл описал движение в воздухе, словно заслоняясь от дыма.

– Я не так представлял эту встречу. Думал, ты увлечёшься. Ты же профессионал. Разве я предлагаю тебе заниматься говном? Напротив, я предлагаю тебе перестать заниматься говном. Ты узнаешь другой мир, сам другим станешь! Ну чем тебе ещё заниматься? И зачем, главное? Твоя Голландия – это оторванное от жизни место, дно, это же вонючая дыра, понимаешь? Если мы будем сотрудничать, ты о ней навсегда забудешь.

– Я уже много лет хочу в дыру. Я буду счастлив. Ты вообще не слышишь меня, – сокрушённо ответил Кирилл.

– Ничего. Главное, чтобы ты меня слышал. Подумай до вечера и напиши. А сейчас – извини, дела.

Вечером Кирилл напился виски.

Вечеринки, тусовки, селебрити – где в этом я? Нет, это здорово, но. Мне сорок лет. Что от меня осталось? Что-то моё настоящее? Я раздал себя всем, растворился в них, отказывался от себя с каждой новой работой, с каждым новым проектом, с каждым новым годом жизни. И вот куда я пришёл теперь. Я даже не знаю, а был ли когда-то такой я, который не состоял из чужих желаний, чужих задач, из всего чужого? Я же пронизан чужим, каждая моя клетка стала чужой. Я хочу ощутить себя, понять, кто я. Я хочу хоть немного пожить собой. Нет, сейчас точно не время окунаться в другую жизнь, какой бы красивой она ни казалась. Я боюсь забыть. Знаешь, я боюсь забыть, что я вообще могу быть, я боюсь забыть об этом навсегда. Я боюсь этого больше, чем совершить неправильный выбор.

Кирилл занёс палец над клавиатурой, но осёкся и застыл перед экраном. Снова налил виски. Выпил залпом, скривился. Нет, такое отправлять нельзя. Конечно, ещё чуть-чуть – и было бы неловко, стыдно, противно. Виски разливался по организму, согревая приятным теплом, и стало так хорошо, кристально ослепительно ясно.

Кирилл прильнул к монитору и быстро набрал:

Я принял решение отказаться.

Прошло секунд пять, и на экране появился ответ:

Ок.

Кирилл громко расхохотался:

– Двадцать лет уже, сука, ок. Стараешься быть человеком, сохранить хоть какие-нибудь эмоции, хоть что-то, что отличало бы тебя от робота, а вокруг одно ок. Ок-поколение, ок-эпоха, ок, блять, головного мозга.

Он вспомнил, что никогда не отвечал подчинённым ок. Находил ведь другие слова – и получалось, и это было не сложно. Да и подчинённых считал коллегами – не друзьями, конечно, но личностями. Или людьми с задатками – или остатками – личности. А если хотя бы немного видишь в человеке личность, ему никогда не ответишь ок. Зато собственные боссы и руководители других отделов заваливали этими оками с утра до ночи. И от этих оков так захотелось скорее уехать, что всё тело свело, заныло: интересно, а кто говорит ок в Голландии? Матрос, пришвартовывая катер к берегу? Продавец в магазине возле причала? Сантехник, меняющий трубы? Ласковый кот у подъезда, получая свою сосиску? Кто будет там говорить ок? Никто. Никогда. Не будет.

– Я сделал всё правильно, – с удовлетворением произнёс Кирилл, отправляя чат с Вадимом в чёрный список.