Рейх. Воспоминания о немецком плене (1942–1945)

М – каменная стена (высота 3 м, по верху колючая проволока с козырьком).

За забором неведомая, невидимая жизнь. Слух улавливает гудки, топот, шелест, лепет. От взора скрыты даже печные трубы.

В углу – чудным видением – березка. И как затерявшегося в песках бедуина влечет к далекой пальме, так и мы тянемся к чахлой березке. Но, увы, перед нами преграда: кудрявая окружена штахельдратом.

Не потому ли, что русская?

Выталкивали из цеха вагон с готовой продукцией. Распахнулись ворота Кристалине-верке[117 - Cristaline-werke Darmstadt – завод компании, зарегистрированной 20 октября 1933 г. химиком Джоном Питером Виллемсом недалеко от Трира. В 1937 г. компания получила название Deutsche Cristalline Motoroele, с 1940 г. Deutsches Cristalline-Werk Peter Willems, Trier. Основное направление деятельности – нефтепереработка и продажа продуктов собственного производства. В 1941 г. штаб-квартира компании переехала в Дармштадт. Завод известен производством высококачественных моторных масел и специальных смазочных материалов.], будто открылся сезам в сказочный мир.

У нас во дворе МАД[118 - M. A. D. Maschinenfabrik und Apparatebauanstalt Darmstadt – промышленное предприятие в Дармштадте, выпускавшее оборудование для пивоваренной промышленности.] – ни былинки, ни крапивы. Здесь – деревья в цвету, сочный газон, пышные розы и пионы. Зачарованный глаз «мысью»[119 - Мысь – белка (устар. рег.). Отсылка к «Слову о полку Игореве», где есть выражение «мысью по древу».] перескакивает с ветки на ветку. Но немцы мигом пресекают наши попытки сорвать хоть один листочек.

– Лё-о-ос, сакраменто нох эмоль! Ауф! Феста![120 - Давай, дважды проклятые, нажми! Крепче!]

Возвращаясь обратно, тайком собирали цветы и травы. Конечно, не из любви к чистому искусству, а… на потребу чреву. Вечером из собранных листиков и цветиков варили баланду. Многие страдали животами. Одному Варенику всё нипочем. Он ест да похваливает:

– Добрая баланда!

Вечером к бараку подошел бетрибсобманн[121 - Уполномоченный Арбайтсфронта.][122 - Дойче арбайтсфронт – Германский трудовой фронт (нем.), общенациональная организация, заменившая в 1933 г. профсоюзы.] Монн.

– Ну ви, камараден?[123 - Ну как, товарищи?]

– Никс гут[124 - Нехорошо.].

– Варум денн?[125 - Почему же?]

– Никс эссен, иммер клёпфен[126 - Пищи нет никакой, всегда бьют.].

–Я, я. Гляубишь. Аба канн никс махен. Кришь ист никс гут. Нет вар, камераден… Аба варум кришь, варум кришь? Руссише арбайта унд дойче арбайта – вир мюссен зо. Гельт[127 - Да, да. Верю. Но ничего не могу сделать. Война – нехорошее дело. Не правда ли, товарищи?.. Но почему война, почему война? Русский рабочий и немецкий рабочий – вот как должны жить! Не так ли?].

Правой рукой он сжимает левую – символ дружбы и единства.

– Ну ви, Дармштадт гефельт инен?[128 - Ну как, нравится вам Дармштадт?]

– Никс гут, – наш вечный рефрен.

– О-o, зи хабен кайн решт! Фрюер вар шёне штадт[129 - О, вы неправы! Раньше это был красивый город.].

– Шен-шен, гут-гут! Лопоче, як той попка. Мини нема чого исты, а вин каже шен. Тоды шен, коды вин капут!

Тихий звездный вечер. Откуда-то издалека долетают до меня мягкие, робкие звуки. Прислушиваюсь… Ах, да это ветер доносит шепот напаши Рейна, дыхание спящей Лорелеи[130 - Лорелея (нем. Lore Lay) – дева-чаровница, речная фея, героиня немецких легенд. Ее образ связан с высокой скалой на правом берегу Рейна у города Санкт-Гоарсхаузена. В одной из баллад (1801) К. Брентано изобразил Лорелею нимфой на скале, расчесывающей свои золотистые волосы и увлекающей своим пением корабли на скалы. Этот миф о Лорелее был развит в стихотворении Г. Гейне «Лорелея» (1824).].

И вспомнился другой вечер. Здесь же, в этих местах. Вот так же сияли звезды, когда певец великой женственности бродил на берегах Рейна. Он тоже был скован, но скован лишь чувствами. Здесь он встретил чудесную русскую девушку, но не узнал в ней свою единственную любовь. Она ушла навсегда, а он, стеная и грустя, бросал в ночь тревожные призывы:

– Ася! Ася!

Никто не отозвался[131 - Речь идет о персонажах повести И. С. Тургенева «Ася». Замысел повести возник в период пребывания писателя на лечении в немецком городке Зинциг на реке Рейн, приблизительно в 25 км к юго-востоку от Бонна.].

И мне в порыве чувств хочется крикнуть:

– Ася! Ася!

Но вместо отзыва:

– Аб! Лёс! Алле райн ине бараке. Шнелль, ду дрекише сау![132 - Прочь! Давай! Все – в барак. Живее там, ты, грязная свинья!]

Во время миттага в дверях эссраума[133 - Помещение для приема пищи.] появились две молоденькие немки. Их привел сам вахман[134 - Вахман – охранник в лагерях различного типа.]. Видимо, для того, чтобы показать унтерменшей[135 - Унтерменш – «недочеловек» (нем.); так национал-социалисты называли представителей «низших рас» – евреев, цыган, славян.] – русских.

Стоя или сидя на полу и, реже, на скамейке (их 2, а нас 50), мы вылизывали свою баланду, пользуясь иногда ложкой, а чаще языком, губами и пальцами.

Мы неприязненно смотрели на немок, они на нас с некоторой долей сентиментальности.

Потом немки переглянулись, и одна сказала другой:

– Аух ди меншен. Ганц нетте гезихьте[136 - Ведь это тоже люди. У них приятные лица.].

Другая:

– Генау зо ви бай унс[137 - Как и у нас.].

Рано утром загремел засов, распахнулись железные врата и раздался крик:

– Тавай!

Это наш коммандофюрер[138 - Начальник команды военнопленных.], прозванный Самураем. Он три года жил в России (конечно, шпионил) и знает несколько русских слов: тавай (т. е. «давай», иногда «вставай»), тикай, клеб, руки верш, бистро, малё ропота, кушать нет (сие последнее обрекает на голод).

Вахманы построили нас «драй-унд-драй» (ум драй, по три) и повели. Стук кандалов, истощенные и бледные лица, взгляд голодных, загнанных зверей – все это привлекло внимание прохожих. Немецкие чистоплюи презрительно смотрят на дрекише руссен[139 - Грязные русские.]. Едва заскрипели ворота энтляузунганштальта[140 - Вошебойка, дезинфекционное заведение.], как вся наша орда ринулась во двор. В углу гора лушпаек и прочего мусора. Откуда только взялись силы – все наперегонки бросились к ней. Первым добежал самый старый – 50-летний Вареник. Он с размаху плюхнулся на кучу очисток и распростер свои руки-крылья.

– Мое, усе мое!

Его тянут за ноги, за руки, мнут его бока, а он свое:

– Нэ дам никому ни трохи. Усе мое!

Едва его оттащили в сторону.

Крик, шум, брань сменяются хрустом, чавканьем и прочими губно-язычными звуками. Карманы наполняются картофельными лушпайками, гнилыми капустными листиками.

Стою в сторонке. Из кочегарки выходит немец в бляуанцуге (спецовке).

– Вер зинд зи фон беруф?[141 - Кто вы по профессии?]

– Арбайтер[142 - Рабочий.].

– Гляубе нет. Зи зинд интеллигенте менш. Заген зи маль: зинд зи коммунист?[143 - Не верю. Вы – интеллигентный человек. Скажите, вы – коммунист?]

– Найн[144 - Нет.].

Он не верит. Спрашиваю: почему?