На поле брани. Эпизоды и рассказы из первой половины нынешней войны

Бритое лицо пожилого кулинара расплылось в прятную улыбку и он поспешил ответить:

– Ваше величество, у меня есть великолепный кенигсбергский марципан, он сладок и нежен изумительно.

– Превосходная идея! Нужно приучать наших новых подданных к немецким кушаньям, а кенигсбергский марципан прекрасное блюдо; я помню, еще когда был ребенком, и даже пожалуй позднее, я постоянно выпрашивал у моей матери это бесценное лакомство.

– Ваше величество, когда я был в Москве, то помню, что меня угощали каким-то лакомством, слегка напоминавшим марципан, но оно было еще мягче и душистее, – поднял голос один из принцев.

Вильгельм развел руками.

– Ну, я не знаю его; во всяком случае, я уверен, что нам удастся отведать это хваленое блюдо и, вероятно, скоро! Долго во Франции нам нечего задерживаться и тогда, господа, мы настоящей лавиной обрушимся на наших милых русских соседей.

– Разумеется, ваше величество, я вполне уверен, что задержки для этого не будет, – льстиво поддакнул грозный с седыми бакенбардами полный генерал, с лентой прусского орла через плечо.

– Мы победным маршем пойдем прямо к Петербургу, ошибки Наполеона я повторять не стану: забираться дальше, в Москву, это было бы слишком глупо, мы из Петербурга продиктуем все условия мира.

За тонкими стенами барака послышался шум колес автомобиля. В дверях комнаты появился Дона-Шлобитен.

Император вскинул глаза на прибывшего.

– Ты один? А где же великая герцогиня? – тем же тоном спросил он.

– Ваше величество, она чувствует себя нездоровой, не может явиться, с легким замешательством промолвил посланный.

– Ах, эти дамы, с ними всегда что-нибудь случится. Но я не верю ее болезни. Милый Шлобитен, поезжай еще раз и подтверди от моего имени, что мое желание видеть великую герцогиню здесь у себя за столом стало еще настойчивее. Ты понимаешь, мой милый? Я стремлюсь увидеть прелестную даму среди нас во что бы то ни стало!

Генерал-адъютант понял, что император не отступится ни перед чем, чтобы заставить упрямую девушку приехать, он знал хорошо своего повелителя.

Сузившиеся глаза последнего, их настойчивый – металлический блеск – ясно говорили, что Вильгельм не шутя сердится.

Не ожидая нового приказания, Дона-Шлобитен отправился за упрямой герцогиней.

Шутливое настроение, которое старался разлить император среди присутствовавших, угасло. Он сам нервно постукивал ладонью руки по столу и, устремив взор на дверь, нетерпеливо ожидал возвращения своего генерал-адъютанта.

– Господа, в ожидании обеда, не выпить ли нам по кружке хорошего немецкого пива? – послышался голос Вильгельма, по своей привычке подчеркнувшего слово «немецкого». – В наших новых владениях еще не научились варить такое превосходное пиво.

Минута, и на столе перед каждым запенилась увесистая кружка пшорбира.

– Ну, что, Рупрехт, я думаю; наш берлинский пшор не уступить вашему мюнхенскому? – обратился к наследнику баварского престола император.

Рупрехт спокойно посмотрел на хозяина; ему, видимо, не нравились шутки последнего.

– На войне, ваше величество, можно быть довольным даже лувенским пивом.

Изрезанный морщинами лоб властителя Германии нахмурился. Он уловил насмешку в словах принца, напомнившего ему о разрушенном Лувене, за что чуть ли не вся Европа назвала немцев современными варварами.

Присутствовавшие заметили недовольство монарха, и кто-то из генералов сказал.

– Мне кажется, ваше величество, что августинер-брей не уступит пшору!

Вильгельм благосклонно кивнул говорившему.

– Нет, генерал, он слишком сладок, – и, слегка повысив голос, император приказал вошедшему на звонок метр-д’отелю – Дайте нам потом августинер-брей, – коротко добавив: – скорее обедать!

Вильгельм прошел к себе в кабинет и закрыл двери. С ним удалился один из его любимцев. Остальная свита и приглашенные генералы остались в столовой; не желая беспокоить своего властелина, отделенного от них только тонкой дверью, собравшиеся говорили вполголоса.

Проворные слуги быстро сервировали обед. Любимый камердинер Вильгельма, принес большой букет роз и поставил на стол.

Император скоро вернулся из своей комнаты. Он успел переодеться. Вместо мундира, на нем была венгерка из мягкого темного драпа. На шее красовался только один орден роur le meritе. Он зорко окинул своих гостей, точно выискивая кого-то, и затем нетерпеливо произнес:

– Что же наша милейшая герцогиня не приезжает? Должно быть, этот плут Шилобитен плохо ухаживает за ней!

Нотка нетерпения сменилась в голосе императора недовольством.

– Сядемте за стол, господа, не моя вина, что им обоим придется есть простывшие кушанья.

С немецкой тактичностью присутствовавшие уселись бесшумно за стол, император аккуратно засунул за ворот венгерки салфетку и слегка хлопнул в ладоши. Сейчас же принесли суп. За окном снова зашумел автомобиль. Монарх насторожился, глаза его уставились на дверь. Чуткое ухо уловило шелесть женского платья. Точно легкое облачко, на лице императора проскользнула саркастическая усмешка.

В комнату вошел Дона-Шлобитен, впереди него шла молодая, цветущая девушка, с бледным лицом и с закушенной губой. Глаза ее смотрели строго.

Вильгельм, опираясь руками на стол, чуть привстал и склонил голову, приветствуя вошедшую.

– Наконец-то вы удостоили нас своим посещением, – обратился он к прибывшей, не называя ее титулом: – прошу!

Генералы подвинулись, по левую сторону хозяина образовалось – свободное место.

Великая герцогиня принужденно села. Она не снимала перчаток. – Сейчас видно, сударыня (gnadides Fraulein), – с иронией заметил Вильгельм, – что вы живете вблизи Франции, и усвоили все ее чопорные манеры. Ну, как же вы будете есть суп в перчатках?

Мария-Аделаида, великая герцогиня Люксембургская (1894–1924)

Девушка посмотрела на своего венценосного соседа и нашлась ответом:

– Ваше, величество, я не только могу обедать в перчатках, но умею, не снимая их, стрелять из револьвера!

– Ого, какая вы воинственная, я совершенно не знал этого! Но теперь, когда вы находитесь в союзе немецких государств, я надеюсь, вы станете более женственной. Я постоянно говорю императрице: Ты должна, Августа, помнить, что женщина обязана знать только кухню, детей и…

Гордо откинулась герцогиня на спинку стула.

– … И свою честь, ваше величество, – резко опередила она говорившего.

Вильгельм сузил глаза. Это доказывало, что он сердится.

– Честь – это очень растяжимое слово. Для меня лично честь и слава Германии выше всего, – напыщенно заключил он.

Чтобы переменить разговор, видимо, обострявшийся, император взял из стоявшей перед ним вазы роскошную розу и передал ее своей соседке. Роза была ярко-красная.

Не заметила ли герцогиня протянутого цветка, или намеренно не взяла его, но рука кайзера небрежно опустила розу на салфетку гостьи. На белоснежном полотне роза казалась чудовищной каплей крови.

Бойкая девушка сделала вид, что испугалась.