Отступники Старого мира

Отступники Старого мира
Георгий Воробьёв

Антарта – заснеженный континент, на котором никто не хотел бы оказаться. За несколько часов на открытом воздухе можно замерзнуть насмерть. Но в недрах Антарты – огромные запасы топлива. Поэтому богатые государства Старого мира создали на материке добывающие колонии.Юному Ашвару не место на Антарте. Сюда съехались обычные работяги, а он – дворянин. Раньше он жил в особняке, а теперь ютится в каморке, работает помощником инженера и пытается не впасть в депрессию.Недавно антарчане подняли революцию и получили независимость, но теперь у них проблемы. Месторождения иссякают, оборудование ломается, и нужно срочно собирать экспедицию, на которую нет ресурсов. Ситуация осложняется тем, что в Антарте все еще находятся каторжники из Старого мира. Заключенные поднимают бунт, освобождаются и теперь направляются к мирным поселениям.Ашвар попадает в приключение, полное опасностей и неожиданных врагов. Ему предстоит, рискуя жизнью, защитить рабочих и раскрыть страшные секреты Антарты.

Георгий Воробьёв

Отступники Старого мира

Глава I. Мрачные предчувствия

Ослепительный солнечный свет бил мне в глаза. Он отражался от скатерти, покрывающей стол. Лёгкий бриз раскачивал занавески за моей спиной. Их тень, пританцовывая по столу, дополняла мой силуэт огромными махающими крыльями. Они трепыхались без ритма и синхронности, но даже при этом хаотичном движении можно было отчётливо различить перья. Эта картина не захватила меня надолго.

Как только я поднял голову, необычайное сверкание скатерти погрузило меня в полный мрак. Скоро из тьмы начали вырисовываться очертания, которые я узнавал, ещё не успев увидеть. Из черноты, покачиваясь в плетёном кресле почти напротив меня, проступил силуэт матери. Она что-то крутила в руках, но разобрать, что именно, было невозможно.

Под потолком высветилась огромная люстра. Я сначала осознал, что она существует, а уже потом передо мной возник ансамбль круглых газовых ламп. Почему не электричество? Потому что его здесь нет, подсказала память. Прежде чем мой взгляд успел обратиться к новым очертаниям, мне показалось, что лампы постоянно меняются местами, танцуя вместе с тенями занавесок.

Пока я наблюдал за этими синхронными движениями, на дальней стене всё чётче проступали тёмные обои. Они были расписаны цветами, которые вспыхивали на момент из сумрака, чтобы снова исчезнуть. Со временем переливающиеся бутоны стали появляться всё чаще, исчезая лишь ненадолго. Они обрисовывали большое чёрное пятно. Память на этот раз не подсказала, что там находится. Но мне не хотелось вглядываться в темноту, поэтому я перевёл взгляд обратно на цветы.

Прорастая, бутоны сжали черноту до прямоугольника с завитушками по краям. Я вспомнил слово «портрет» быстрее, чем из тьмы вынырнула картинная рама. Тусклое золото извивалось в такт стеблям на стене и обнимало бездонную неуютную черноту. Я снова перевёл взгляд на люстру. Её было отчётливо видно на высоком, стремительно белеющем потолке. Так же отчётливо, как и кружение ламп. На портрете проступали какие-то черты, которые показались мне знакомыми. Я увидел аккуратно уложенные волосы, присыпанные сединой.

«Благородной сединой», – послышались чьи-то слова. Я узнал свой голос, но он звучал откуда-то со стороны и казался чужим.

На портрете открылся камзол, расшитый узорами с драгоценными камнями. Плечи покрывала серая накидка, совсем не в тон богатству костюма. Впрочем, крой плаща не уступал в цене. Золотую цепочку, держащую по?лы, венчал медальон с изображением лани. Наконец, я увидел лицо старца. Черты его были преисполнены достоинства.

«Словно вытесанные из камня», – вновь сказал тот же голос.

Рядом со старцем, чуть пониже, отпечаталось лицо женщины, которая сейчас сидела передо мной. Заметные морщины вокруг глаз придавали заботливость её образу. А любящий взгляд был направлен на третьего участника, до сих пор скрытого чернотой, которая теперь стала не только бездонной, но и холодной.

Я посмотрел на свою мать, покачивающуюся в кресле. Сейчас я мог различить в её руках увесистый камень и столовый нож. Лёгкими движениями она срезала с булыжника слой за слоем, словно яблочную кожуру. Обрезки валились на пол, как мокрые тряпки. Вдруг из-под ножа показалась блестящая на солнце поверхность.

Зачарованный этим зрелищем, я наблюдал, как мать очищает сверкающий шар от каменной мантии, пока на пол не посыпалась золотая стружка. Переливающиеся светом пласты медленно опускались вниз, словно весили не больше птичьего пера. На портрете, за её левым плечом, проявился последний силуэт. Парень двадцати с небольшим лет. Чёрные прямые волосы были коротко и просто подстрижены. Одежда из дешёвой ткани была расписана орнаментом, но обыкновенными нитями. Без изысков.

Внешний вид парня резко контрастировал с преисполненным изящества стилем старца. Возвышающийся патриарх, казалось, оглядывает с этого места свои владения и ряды столь же благородных, как он сам, предков. Парень смотрел в пустоту перед собой.

– Это для тебя, – произнесла мать.

Она что-то выреза?ла из уже бесформенного золотого слитка. Вдруг по нему пробежала тень от резко взмывших к потолку занавесок. Я не ощутил никакого ветра и, обернувшись, обнаружил, что сижу на резном стуле. За моей спиной было распахнутое окно. Снаружи проглядывала полянка с аккуратно подстриженной травой, зелёная изгородь и несколько пальм, покачивающих большими листьями в такт прежнему лёгкому ветерку. Всё вновь нарисовала моя память – раньше, чем я увидел это своими глазами. Но память ничего не подсказала о монументальной белой стене, возвышающейся ближе к линии горизонта.

Логика, несмотря на абсурдность мысли, уверенно подсказывала, что это снег. Хотя он походил больше на глазурь в свете солнца. Как будто усадьба была украшением посреди белого торта, не желающего таять под палящими лучами. Не знаю откуда, но я знал, что снег окружает поместье со всех сторон, оставляя от мира лишь небольшой клочок зелени.

Вновь раздался голос матери:

– Посмотри, что у меня получилось…

Я повернулся и увидел в её руках золотую лань. Как на медальоне плаща. Казалось, что фигурка плывёт в воздухе, потому что её ноги медленно шевелились. Я взял лань из рук матери. Подарок лежал на моей ладони, продолжая свой замедленный бег, полный безмятежности и грации.

– Буря приближается, – каким-то уставшим голосом произнесла мать.

Со скатерти пропал мой силуэт, а сама она перестала сиять, обернувшись пустым белым полотном. Я снова посмотрел в окно. Над поместьем проносились из ниоткуда взявшиеся серые облака. Они быстро сливались в резко темнеющую монолитную массу. Вслед за ними налетел резкий порыв ветра, задирая лёгкие занавески к потолку. Мимо меня пролетело несколько сорванных листьев. Я бросился закрывать окна, пока в зал не нанесло пыли и веток.

В одной руке я всё ещё сжимал лань, которая мешала мне разбираться с замками. Почему-то мне не хотелось выпускать её. Пока я боролся с очередным окном, на горизонте вылезали тёмно-синие, почти чёрные тучи. А за собой эти кляксы тянули что-то ещё. Что-то огромное и белое.

Заметив это краем глаза, я подумал, что они несут какую-то волну, а не облако. Захлопнув последнее окно, я наконец понял, что на поместье надвигается снежная лавина. Гигантская белая волна медленно вырастала над горизонтом. Она была повсюду, насколько хватало глаз. Как будто перекатывалась по всему земному шару одновременно. Её высоту невозможно было определить – она приближалась стремительно и всё больше закрывала собой тучи. Она уходила ввысь на сотни метров и не прекращала расти. Эту стихию не удержали бы никакие стёкла и рамы.

Осознание угрозы было похоже на удар током. Судорога пробежала от головы до пяток, развернув моё тело. Оно двигалось само собой, спасаясь от смерти. Разум одновременно говорил, что бежать некуда. Но тело было не остановить. Наблюдая первый шаг, я вспомнил о матери. Но на её месте осталось лишь пустое плетёное кресло.

Почти добежав до двери, я услышал шум позади. Вихрь ворвался треском оконных рам и бьющегося стекла. Порыв окатил меня снегом и чуть не сбил с ног. Я устоял, хотя рядом о стену разбилось кресло, разлетевшись на куски. В столовой с неестественной скоростью образовались глубокие сугробы, отчего последние несколько шагов до двери превратились в бег по трясине. Мои ноги увязали в снегу, а из-за спины доносился оглушительный вой ветра и грохот разлетающейся в разные стороны мебели. Я чуть не упал на спасительную ручку и рванул её на себя. Дверь поддалась с неожиданной лёгкостью, словно на её пути не лежали сугробы.

Я крепко сжал лань и бросился через дом к выходу. Ураган, казалось, преследовал меня. Всё на моём пути замерзало и заносилось снегом. Стихия срывала со стен картины и зеркала, с грохотом разбивая их о пол. Я побежал во весь опор и под перезвон бьющихся стёкол выпрыгнул в открытую входную дверь.

Трава подо мной уже покрылась снегом. Обернувшись, я увидел, что дом находится в сотне метров от меня. Лавина над ним закручивалась спиралью, превращаясь в ледяной смерч. Буран с треском, отдающимся в моей груди, оторвал особняк от фундамента. Дом поднялся в воздух и скрылся в непроглядной белой пелене, нелепо размахивая стенами, словно бумажными.

Никакой зелени уже не было вокруг, всё начало сливаться в одноцветную мешанину. Даже тучи окончательно исчезли за потоками снега. Какая-то другая память нарисовала чёрную бревенчатую избу. Эта жутковатая на вид постройка вселяла гораздо больше уверенности, чем оторванное от корней здание. Ей были ни по чём фантастические силы, сметавшие всё на своём пути.

Сопротивляясь сковывающему движения ветру, я бросился к избе. В этот момент проносящийся за моим убежищем снег устремился мне навстречу, скрыв за собой последний шанс на спасение. Со всех сторон меня окружила непроницаемая стена из миллиардов хаотично двигающихся снежинок. Ледяная буря сжимала кольцо, подступая всё ближе и ближе. Наконец, бурный поток, хлынувший откуда-то снизу, вздёрнул мою руку и вырвал фигурку из неё. Лань взлетела вверх и моментально исчезла в буре.

Ещё одна судорога ужаса заставила меня открыть глаза, хотя они не были закрыты.

Я лежал на боку, а мой взгляд упирался в тумбочку, примыкающую к моей кровати. Это было знакомо так же, как усадьба. Только эта память оказалась более свежей. Это было чудо. Хоть моё убежище и затерялось в буре, проснулся я в нём. Проснулся.

Все странности недавних событий внезапно приобрели единое значение. Почти на автомате я отбросил всё, что произошло. Просто сон. Единственной оставшейся странностью было то, что я впервые обратил внимание на это чувство. Только что я должен был умереть, но остался жив, переместившись в какой-то другой мир. Я вздохнул с облегчением. Несмотря на нереальность урагана, я продолжал испытывать это чувство чудесного спасения.

Я услышал скрип половиц за дверью своей комнаты. Этот звук выбросил мысли о сне из моей головы. Я перевернулся на спину, отчего пружины раскладушки скрипнули. Тёмные бревенчатые стены углом поднимались из-за моей головы, упираясь в низкий серый потолок. Гораздо ниже, чем в усадьбе. Я вспомнил, как когда-то эта комната давила на меня своим мрачным видом. Почти чёрные, неровные, не очень-то хорошо обработанные брёвна навевали тогда мысль о тюрьме. Но сейчас всё было иначе. Находясь внутри, я был в безопасности. Бури случались только за окном.

С двух сторон меня окружали стены, а с третьей – тумба. У изножья раскладушки угол был завален моими вещами. Перед отправкой сюда я думал, что все они мне пригодятся. Но в Антарте это оказалось горой бесполезного хлама. Чемоданы с одеждой не для этого климата, книгами, на которые не было времени, пластинками, которые не на чем оказалось проигрывать, – всё это возвышалось над моим ложем, укрепляя впечатление, что я сплю в колыбели.

Чувство тесноты угнетало меня в первые недели. Теперь оно грело по утрам. Давало успокоение после тяжёлых сновидений и передышку перед погружением в слишком большой реальный мир. Настолько «слишком», что я начал искать, за что бы зацепиться, лишь бы не думать об этом.

Через окно поступал ровный спокойный свет, в эти дни тускневший только на время непогоды. Он освещал маленькую раковину с зеркалом и совсем уж крохотным шкафчиком. Вешалку, на которой висела тёплая куртка. Узкий стенной шкаф, который не вместил и трети моих вещей. Больше здесь ничего не было. Впрочем, в большем я и не нуждался. В плане комфорта во всяком случае.

Мой взгляд остановился на золотых карманных часах. Они свисали со статуэтки, стоящей на тумбе. Цепочка опутывала молот в руке бронзового бога. Когда я потянулся за часами, грозная увесистая фигура чуть не свалилась следом мне на голову. Была половина седьмого утра. Пришло время вставать.

Я сел на раскладушке под очередной аккомпанемент пружин и достал одежду из тумбы. Не успел я натянуть штаны, как на меня обрушилось повседневное состояние. Оно выбило недавнее ощущение чуда, не оставив ничего, кроме себя. Это было разочарование. На момент я остановился, захваченный врасплох этим потоком тоски. За дверью послышались шаги и приглушённый разговор. Станция «Заря» готовилась к новому дню. Я сделал вдох и уверенно забрался в штанины.

Одевшись, я умылся и поглядел на своё отражение в запятнанном зеркале. Лицо было слишком бледным. Оно должно быть более смуглым. Слишком большая и неровная щетина внизу щёк. Слишком уставшие глаза. Выражение лица не очень напоминало энтузиаста. Я заметил пыль по углам зеркала. Стоило его отмыть. Я энергично вытер лицо полотенцем и увидел перед собой гораздо более бойкого парня. Вот это был рабочий настрой.

Сунув часы в карман, я вышел за дверь. В коридоре было пусто. Зато из столовой доносились звуки утренней суеты и редкие неразборчивые реплики. Туда я и направился. Почти все уже были на месте. Четыре десятка не до конца проснувшихся рабочих быстро уплетали завтрак. Я прошёл мимо их рядов к дальнему концу столовой, где был стол для специалистов станции. Все уже собрались, а на моём месте дожидались тарелка с омлетом и кружка кофе, от которого поднимался пар. За столом теснились ещё четверо людей: Ка?тан – начальник станции, Ши?му – главный инженер, У?мак – связист, и Ма?ги – главный механик или, как он себя называл, «начальник гаража». Я был помощником Шиму, третьим по старшинству должностным лицом. Я поздоровался со всеми и, заняв своё место, быстро принялся за еду.

Завтрак проходил в молчании, что только усиливало атмосферу усталости. Времена, когда мы обсуждали настоящее и будущее Антарты, прошли. После себя они оставили лишь пустые бутылки из-под игристого вина, ютившиеся под столом для посуды. Наверно, они уже покрылись пылью.

Поедая завтрак, я обратил внимание на Катана, который пил кофе с задумчивым выражением. У него что-то было на уме. Катан О?ша был старшим на станции не только по должности, но и по возрасту. Высокий, крупный и всё ещё статный в свои пятьдесят с хвостиком, он был из тех редких людей, кто создал себе имя без сколько-то высокого происхождения. Катан пользовался уважением даже за пределами станции.

Когда мы заканчивали с завтраком, он начал выдавать распоряжения.

– «Январь» хочет, чтобы мы увеличили выработку, – сказал он негромким голосом. Похоже, не хотел, чтобы рабочие слышали этот разговор.

– Ещё? – удивился Шиму. – Их темпами у нас трубы полопаются!

Шиму был помоложе и поменьше Катана. А ещё имел привычку быстро тараторить, к чему мне пришлось долгое время привыкать.