Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

«Присоединение государств Балтии к России против воли народа будет противоречить всем принципам, за которые мы сражаемся в этой войне, и пойдет вразрез с нашими устремлениями. Это же относится к Бессарабии и Северной Буковине и, в меньшей степени, к Финляндии, которая, я полагаю, не намерена безоговорочно присоединиться к России.

…В любом случае, до проведения мирной конференции и речи не может идти о признании границ. Я знаю, что президент Рузвельт придерживается моей точки зрения и несколько раз выражал согласие с нашей жесткой позицией, выработанной еще в Москве».

Зато не успокаивался Хэлл. Он знал, как сильно может отозваться любое намерение советского правительства на желании русских бороться до конца. В любом случае, он понимал, что по-прежнему необходимо оказывать давление на Черчилля и военный кабинет, невзирая на усилия, идущие из Москвы. Поэтому 4 февраля Хэлл направил президенту еще одно послание, где вновь привел четыре причины, почему он считает все соглашения военного времени, касающиеся территориальных притязаний, трудновыполнимыми. В отличие от Атлантической хартии, новый курс, взятый Соединенными Штатами, признавал силовую аннексию территорий.

Кроме того, Хэлл разъяснил, что занял твердую позицию в части советских территориальных притязаний. Одним словом, наше желание отложить решение вопроса являлось дипломатическим ходом. Хэлл надеялся, что сможет уговорить Сталина умерить территориальные притязания, убедить его, что решение вопроса лучше отложить на послевоенный мирный период, сделав это с помощью взаимных обязательств в части подавления будущих попыток агрессии.

2 марта, под влиянием Хэлла, президент напрямую обратился к Сталину с просьбой не включать территориальные вопросы в предстоящее соглашение.

Как президент Вильсон во время Первой мировой войны старался уклониться от проблем, связанных с решением территориальных вопросов в соответствии с секретными соглашениями, так и Рузвельт, опасаясь развала коалиции, пытался уйти от этих вопросов. Как недвусмысленно выразился полковник Хауз в апреле 1917 года относительно визита в Вашингтон Артура Бальфора, британского министра иностранных дел: «Я надеюсь, вы согласитесь со мной, – писал он президенту Вильсону, – что сейчас лучше всего избегать обсуждения послевоенного переустройства… Если союзники примутся обсуждать условия, они вскоре возненавидят друг друга сильнее, чем Германию, и сложится ситуация, схожая с ситуацией на Балканах после турецкой войны…»

Поляки придерживались такого же мнения. Так, 9 марта Сикорский предупредил Идена о том, что признание советских притязаний разрушит основы будущей победы, поколебав доверие и надежду «тех стран, которые самоотверженно боролись с Третьим рейхом и его сателлитами», и плохо отзовется на положении нейтралов, включая Турцию.

Сталин ответил только, что ознакомился с точкой зрения Рузвельта, и ничего более. Майский, советский посол в Лондоне, позже объяснил в министерстве иностранных дел, что советское правительство отправило столь сжатый ответ, поскольку его не интересовало мнение американской стороны. Советское правительство настаивало на том, чтобы Британия пренебрегла так называемым «американским вмешательством». Но Британия не могла так поступить. Как понял Хэлл, Британия начала сомневаться, так ли уж разумно упорно отклонять советские требования. Они начали волноваться о том, что может произойти, если они продолжат упорствовать, и размышлять над тем, что можно выиграть, если пойти на уступки. Изменение точки зрения Британии отразилось в послании Черчилля Рузвельту от 7 марта: «Усиливающаяся опасность войны заставляет меня почувствовать, что принципы, заложенные в Атлантическую хартию, не следует рассматривать буквально, как отказ России от тех территорий, которые она оккупировала в преддверии нападения на нее Германии. Ведь это послужило основанием для вступления России в альянс. …Поэтому я надеюсь, что вы как можно скорее подпишете соглашение, на котором так настаивает Сталин, и развяжете нам руки. Все предвещает серьезное наступление Германии на Россию весной этого года, и это самое меньшее, чем мы можем помочь стране, воюющей с немцами».

А вот мнение премьер-министра относительно Балтийских государств не изменилось. Черчилль пришел к выводу, что ради этого нет смысла подвергать риску Британию, и вот что он пишет, размышляя над этим вопросом: «В смертельной схватке не стоит принимать на себя большую тяжесть, чем та, которая обусловлена необходимостью борьбы».

Опасения Черчилля были, может, и не обоснованы, но вполне понятны. Черчилль прекрасно помнил, что Британия и Франция весьма неохотно предоставили России контроль над Балтийскими государствами, что являлось одним из условий соглашения 1942 года с Советским Союзом, открывшим путь для заключения Пакта Риббентропа-Молотова. Через два дня, 9 марта, премьер-министр сообщил Сталину о том, что ему удалось убедить Рузвельта включить в соглашение обязательство по рассмотрению советских границ после окончания войны. Сталин поблагодарил за это сообщение. Черчилль поддержал интерес Сталина, сообщив ему о скором прибытии лорда Бивербрука в Вашингтон с целью сглаживания углов для получения согласия президента.

Сопротивляться просьбе Черчилля насчет уступок, связанных с интересами войны, было довольно трудно, но Рузвельт пока еще не был расположен авансировать Советский Союз. Хэлл тоже был категорически против этого. Судя по некоторым источникам, Комитет начальников штабов тоже являлся противником этой идеи.

Отдельные группировки в Соединенных Штатах были уверены, что из этого не выйдет ничего хорошего. Поэтому президент лихорадочно искал компромиссное решение, которое заключалось бы в том, что финны, литовцы, латыши и эстонцы, не желавшие входить в состав Советского Союза, имели бы право покинуть советские территории. Хэлл отсутствовал по болезни, и на совещание в Галифакс прибыл Уоллес, исполняющий обязанности государственного секретаря. Уоллес решил опробовать предложение президента на русских, но они не захотели включать его в проект соглашения.

Когда 8 апреля Гопкинс и Маршалл прибыли в Лондон для участия в обсуждении проекта вторжения через Ла-Манш, атмосфера внутри коалиции была накалена. В соответствии с инструкцией, Гопкинс первым делом ясно дал понять, что американское правительство пока еще противится официальному признанию территориальных притязаний России. 9 апреля, после переговоров Черчилля с Иденом, Гопкинс сделал следующую запись: «Я разъяснил Идену позицию президента в отношении подписания соглашения с Россией, поскольку было совершенно ясно, что президент не одобряет подобных действий. Я объяснил, что президент, безусловно, не мог препятствовать подписанию договора, и, проанализировав сложившуюся ситуацию, согласился с доводами британской стороны. Я настойчиво убеждал Идена в том, что, по мнению президента, нашей основной задачей здесь (имеется в виду второй фронт) является уменьшение давления, оказываемого на Англию со стороны России».

Отсюда становится понятна поспешность, связанная с визитом Молотова в Вашингтон. Советское правительство должно было соблазниться предоставленной возможностью.

Через два дня, 11 апреля, Рузвельт сделал еще один шаг, который, как он объяснил Черчиллю, требовалось предпринять. Он отправил Сталину послание, в котором, после выражения сожалений по поводу того, что они со Сталиным не смогут встретиться в ближайшее время, сообщалось, что, по его мнению, предлагаемое решение имеет крайне важное значение, давая возможность обменяться мнениями по вопросам военной стратегии. «Я имею в виду, – писал президент, – очень важный военный проект, предполагающий использование нашей военной силы для оказания вам помощи на Западном фронте. Решение этой задачи снимет с меня огромную тяжесть».

В связи с этим он сказал Сталину, чтобы тот, если возможно, в ближайшее время направил в Вашингтон Молотова и генерала, на которого может положиться, поскольку «временной фактор имеет существенное значение в столь важном деле». Президент предложил воспользоваться американским транспортным самолетом для перелета советской делегации в оба конца.

Но Сталин не слишком верил таким расплывчатым обещаниям. Он взял время на обдумывание, стоит ли, а если стоит, то когда, отправить Молотова в Вашингтон, а тем временем продолжал оказывать давление на Британию, чтобы она дала согласие на включение в соглашение требуемых советской стороной условий. Фактически Сталин, как настоящий союзник, тем самым проверял истинность отношения Англии к Советскому Союзу. Британское правительство пыталось найти пути выхода из тупикового положения с помощью соглашения, которое если не удовлетворило, то по крайней мере успокоило бы Германию. Но Сталин не шел на уступки. То ли встревоженный, то ли раздраженный, все еще не принявший приглашение Рузвельта, 23 апреля Сталин заявил Черчиллю, что собирается немедленно отправить Молотова в Лондон посмотреть, не сможет ли он, в конце концов, уладить разногласия. Сталин решил, что, после получения приглашения Рузвельта посетить Соединенные Штаты, в котором тот также поднимает вопрос об открытии второго фронта, тем более стоит нанести визит в Англию. Он полагал, что перед отъездом Молотова следует обменяться мнениями с Британией по этому вопросу. Короче, у Сталина были две причины, чтобы Молотов по пути в Вашингтон остановился в Лондоне. Он понимал, что, несмотря на то что американское правительство взяло на себя инициативу в отношении проекта вторжения через Ла-Манш, основной удар в 1942 году придется на Британию и следует добиваться ее согласия. И второе: если Молотову удастся достигнуть договоренности с Британией еще до визита в Вашингтон, американскому правительству будет сложнее настаивать на запрете.

Черчилль, конечно, ответил, что будет весьма рад встретиться с Молотовым в Лондоне. Рузвельт поддержал эту идею.

В соответствии с указаниями Хэлла Винант не стал дожидался повторного появления Молотова в Лондоне (на обратном пути из Вашингтона в Москву) и убедил министерство иностранных дел не соглашаться на условия России. Что и было сделано. Советское правительство выразило крайнее неудовольствие, и Молотов, которого ждали двумя неделями раньше, появился в Лондоне только 20 мая.

Советский министр иностранных дел на первых переговорах изложил все российские требования, подчеркнув желание сохранить восточную часть Польши, оккупированную в 1939 году, и обозначив притязания на Румынию. Идеи вновь отверг эти требования. Получив от Идена отчет по переговорам, Хэлл, казалось, почувствовал беспокойство. Он представил на рассмотрение президенту послание, в котором говорилось, что, если британское и советское правительства подпишут договор, содержащий территориальные притязания, это нанесет страшный удар по всей антигитлеровской коалиции. Хэлл дал понять, что если они все-таки сделают это, то американскому правительству, по всей видимости, придется публично отказаться от англо-советского соглашения, что приведет к открытым разногласиям. Президент одобрил представленное послание и приказал Хэллу отправить его Винанту для передачи Идену. Что тут же было сделано.

Очевидно, это возымело свое действие, поскольку уже на следующей встрече с Молотовым Идену удалось найти компромиссное решение. Идеи прямо заявил, что им следует отложить соглашения по территориальным притязаниям и просто подписать обычный официальный договор альянса, без ссылок на границы, сроком на двадцать лет. Во время этой встречи Молотов впервые обозначил готовность пойти на уступки.

Кто же знает, почему Молотов в конце концов отказался от территориальных требований? По всей видимости, на него произвела впечатление англо-американская солидарность, а кроме того, имели место и другие причины. В течение двух дней немцы прорвали оборону Восточного Крыма и блокировали контрнаступление русских в Восточной Украине. Молотов, обсуждая с Черчиллем возможные пути отвода сорока немецких дивизий с Восточного фронта, спросил, какую позицию займет Британия в случае, если советская армия не сможет продержаться в течение 1942 года. Короче, русские, после столь неблагоприятного поворота событий на Восточном фронте, с еще большим нетерпением требовали открытия второго фронта в 1942 году. Они, вероятно, понимали, что только упорство и настойчивость смогут явиться гарантией послевоенных территориальных притязаний.

Вечером 24 мая Винант встретился с Молотовым. После обсуждения программы помощи русским, которую имело в виду американское правительство, и вопроса, касающегося открытия второго фронта, Винант особо подчеркнул, сколь большое значение Рузвельт и Хэлл в данный момент придают рассмотрению проблем, связанных с фронтами. Молотов внимательно слушал. Уже в марте Сталин дал понять, что расценивает попытку президента повлиять на исход переговоров с Британией как неоправданное вмешательство. Теперь Молотов объяснил Винанту, что следует обратить серьезное внимание на точку зрения президента. Он сказал, что обдумает предложения Идена и, возможно, отложит решение по ним до встречи с президентом.

Советское правительство, по всей видимости, решило, что ожидание не принесет никакой пользы, а безотлагательное соглашение может стать причиной того, что западные союзники окажут поддержку Красной армии. Поэтому 26 мая было подписано соглашение, в котором ничего не говорилось об условиях относительно территориальных притязаний. Черчилль полагал, что удалось избежать серьезной опасности, которая могла повлечь за собой развал коалиции. 27 мая он сообщил Рузвельту: «…мы полностью изменили условия соглашения. На мой взгляд, они (русские) теперь поддерживают нашу позицию и всецело поддерживают Атлантическую хартию. Сегодня днем соглашение было подписано при полном единодушии обеих сторон».

Сталин, казалось, был полностью удовлетворен. По словам Черчилля, он «разве что не мурлыкал».

Послание Сталина в адрес премьер-министра, безусловно, свидетельствовало о высокой признательности в адрес заслуживающего доверия союзника, оказавшего поддержку Советскому Союзу в критический момент: «Я уверен, что это соглашение будет иметь огромное значение для укрепления будущих дружеских отношений между Советским Союзом и Великобританией, а также между нашими двумя странами и Соединенными Штатами Америки и защитит наши страны от коллаборационизма после победного окончания войны».

Хэлл заявил, что мир спасен, а это было наилучшим исходом. Рузвельт был доволен, что и продемонстрировал Молотову, когда спустя четыре дня советский министр прибыл в Вашингтон. Поскольку соглашение учитывало пожелания американской стороны, Молотов имел серьезные основания рассчитывать на сердечный прием и благосклонное отношение к стремлению России увидеть западную линию фронта.

Окончательное присоединение Советского Союза: второй фронт и советские фронты

27 мая, когда Молотов вылетел из Лондона в Вашингтон, Рузвельт сообщил Черчиллю, что ему было приятно узнать об отношении к проекту высадки через Ла-Манш. Черчилль переслал Рузвельту копию памятной записки, которую он составил после проведения официальных переговоров с Молотовым утром 22 мая. Во время переговоров премьер-министр изложил планы подготовки операции, находящейся в стадии разработки у американцев и англичан, без указания конкретных сроков окончания этой работы. Затем он подчеркнул два момента, которые, по его мнению, Молотову следовало учитывать. Во-первых, при всем желании, представляется маловероятным, что удастся оттянуть многочисленную вражескую армию в 1942 году с Восточного фронта. А во-вторых, западным союзникам уже противостоят сорок четыре немецкие дивизии на других театрах войны. Однако, закончил Черчилль, русские не были удовлетворены; если бы имелась возможность разработать какой-нибудь другой разумный план, то они бы, не колеблясь, воспользовались ею. Кроме того, премьер-министр дал знать президенту, что он приступил к обсуждению и других военных вопросов, таких, как высадка на севере Норвегии, северные конвои в Советский Союз и вероятное расширение ливийской кампании.

Молотов покинул Лондон, теряясь в догадках, что бы значила эта беседа, и решил задать президенту прямой вопрос. Так, во время обеда 29 мая Молотов поинтересовался у Рузвельта, будут ли американцы и британцы в скором времени открывать новый фронт, который сможет оттянуть на себя порядка сорока дивизий с Восточного фронта. Если они не сделают этого, предупредил Молотов, то, скорее всего, Советский Союз не сможет больше сопротивляться. А если Гитлер решит использовать всю имеющуюся в его распоряжении силу для нанесения удара, то вполне сможет прорвать оборонительные рубежи. Лишившись Москвы и Ростова, русские будут вынуждены отступить к Волге, оставив немцам всю Центральную Россию, и лишатся продовольствия и сырья с Украины, а возможно, и кавказской нефти. Если это произойдет, весь удар обрушится на Великобританию и Соединенные Штаты, и, когда они попытаются наконец открыть второй фронт, немцы мощно ударят по ним с запада. Поэтому Молотов попытался убедить президента, что в интересах Соединенных Штатов – пока Советский Союз еще удерживает оборонительные линии, а советская армия еще достаточно сильна – сделать все возможное, чтобы с помощью сокрушительной атаки оттеснить врага с русского фронта. Молотов считал, что тридцати американо-британских сухопутных и пяти бронетанковых дивизий будет вполне достаточно для высадки во Франции.

Одним словом, Молотов приехал не с просьбами о помощи, а для того, чтобы продемонстрировать Западу, в чем заключается блестящий для него шанс. Все это произвело огромное впечатление на Рузвельта, но следовало учитывать трудности, связанные со спешкой при подготовке и проведении столь сложной и опасной операции. Президент объяснил, что существует серьезная транспортная проблема, особенно в части десантных судов; солдат найти проще. Он спросил у Молотова, не будет ли достаточно десяти дивизий для высадки во Франции. После чего президент с Гопкинсом подчеркнули, что Соединенные Штаты согласны поддержать скорейшее осуществление этого рискованного проекта. Но Молотов сомневался, что от этого будет много пользы.

Во время беседы, проходившей 30 мая, президент в присутствии Молотова поинтересовался у Маршалла, как развиваются события и можно ли сказать Сталину, что мы занимаемся подготовкой второго фронта. «Да», – подтвердил генерал. Тогда президент попросил Молотова доложить Сталину, что американцы рассчитывают открыть второй фронт в 1942 году, но не уточнил, где он будет открыт: то ли на северо-западе Европы, как рассчитывал Молотов, то ли где-то еще. Генерал Маршалл четко дал понять, что это следует рассматривать как вероятную возможность, а не как обещание. Он заметил, что «все наши усилия направлены на создание такой ситуации, при которой появится возможность для открытия второго фронта».

Президент полагал, что напряженная ситуация на российском фронте требует от него более убедительного ответа, чем он дал. Он провел очередное совещание с Маршаллом и Кингом относительно того, что еще следует сказать Молотову до того, как тот уедет из Вашингтона. Рузвельт зачитал военным советникам сообщение, которое он собирался отправить Черчиллю, где говорилось, что он больше, чем когда-либо, беспокоится о том, чтобы операция по высадке через Ла-Манш, начавшись в августе, продолжалась до тех пор, пока будут позволять погодные условия. Маршалл высказал мнение, что такая близкая дата начала операции, вероятно, вызовет сопротивление со стороны Британии. Рузвельт предположил, что ему удастся уладить этот вопрос. Таким образом, несколько откорректированное послание отправилось в Англию.

На следующее утро, 1 июня, президент еще раз заявил Молотову, что он рассчитывает открыть второй фронт в 1942 году, уже не упоминая о возможности начать высадку войск в августе. Вместо этого он просто сказал, что если советское правительство сможет пойти на сокращение объемов поставок по ленд-лизу согласно второму протоколу с 4,1 до 2,5 миллиона тонн, то освободившиеся суда можно будет направить в Англию для проведения операции через Канал. Таким образом, удастся раньше открыть второй фронт. Президент заметил, что Советский Союз должен чем-то пожертвовать; нельзя съесть один пирог дважды. На это Молотов возразил, что второй фронт будет сильнее, если первый будет крепко стоять. Он поинтересовался, что произойдет, если советское правительство уменьшит требования, а второй фронт так и не откроется. Когда беседа уже подходила к концу, Молотов опять потребовал более определенного ответа. Со слов очевидцев, президент так отреагировал на вопрос Молотова:

«Наши штабные офицеры проводят сейчас в Лондоне консультации относительно проблем с десантными средствами, продовольствием и тому подобным. Мы рассчитываем открыть второй фронт. Завтра (2 июня) из Лондона прибудет генерал Арнольд, а вместе с ним лорд Маунтбаттен, маршал Портал и генерал Литтл, которые планируют достигнуть соглашения относительно открытия второго фронта. Следует сообщить Сталину, что мы сможем ускорить процесс, если советское правительство сочтет для себя возможным разрешить нам направить больше судов в Англию».

Более четко ответить было невозможно; правда, в этом ответе все возможности выступали на передний план, а все сложности уходили на задний.

В этой истории есть еще один момент. Думаю, что, пока шли переговоры с Молотовым, уже был подготовлен текст официального заявления, которое должно было быть опубликовано одновременно в Вашингтоне и в Москве, по возвращении Молотова домой. Хотя Государственный департамент практически не принимал участия в переговорах относительно военных планов, именно он дал задание подготовить это заявление. Молотову не понравился текст заявления, и он предложил свой вариант. Согласно его варианту, американское правительство фактически соглашалось открыть второй фронт в 1942 году. Вот текст заключительной части заявления:

«В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание в отношении неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году. Кроме того, обсуждались мероприятия, связанные с увеличением и расширением поставок Соединенными Штатами самолетов, танков и других видов вооружения для Советского Союза…

Обе стороны с удовлетворением отметили единство взглядов по всем вопросам».

Прежде чем вслед за Молотовым мы отправимся сначала в Лондон, а затем в Москву и продолжим дальнейшее обсуждение вопроса, связанного с открытием второго фронта, следует коротко изложить некоторые политические аспекты, затронутые в разговоре президента и Молотова во время пребывания советского министра в Вашингтоне. Они не забывали о том, что идет война, и поэтому серьезно взвешивали каждое слово. О проблеме советских границ, которая в течение долгого времени служила препятствием на пути соглашения с Великобританией, впрямую практически не говорили. 29 мая Молотов поинтересовался у президента, был ли тот осведомлен о содержании соглашения. Президент сказал, что знал о нем и считал удачным то, что соглашение не содержит вопроса границ. В конечном счете этот вопрос будет поставлен на повестку дня, но сейчас не самое лучшее время для его рассмотрения. Молотов спокойно заметил, что его правительство думает иначе, но прислушалось к мнению Британии и с пониманием отнеслось к пожеланиям президента.

Вероятно, Молотов слегка утешался тем, что, хоть ему и пришлось пойти на уступки в этом вопросе, зато он узнал соображения президента относительно послевоенного переустройства; они были подробно изложены во время неофициальных переговоров. Рузвельт изложил свою теорию по поводу того, почему бездействует Лига Наций. Он приписывал это наличию двух серьезных проблем. Первая заключалась в высокой степени ответственности за судьбы многих народов, вторая – в отсутствии скоординированных действий. направленных на охрану государственного правопорядка. Президент указал Молотову несколько путей решения задачи, связанной с поддержанием мира и безопасности, при которых нынешние враги оказались бы обезврежены. Небольшие страны, которые в прошлом показали себя нарушителями мира, и, возможно, даже Франция могли бы подвергнуться некоему подобию контроля. Три основных члена военной коалиции и, вероятно, Китай должны вместе решить, как поступать в подобном случае, и, действуя сообща, решать возникающие проблемы. Таким образом, отметил президент, по крайней мере в течение двадцати пяти лет удастся сохранять мир. Молотов в ответ поинтересовался: не окажется ли много стран, которым не понравятся подобные меры, например, такие, как Турция, Польша, и. безусловно, Франция? Рузвельт допускал, что такое возможно, но он считает, что Франция сможет восстановиться за десять-двадцать лет. Молотов поинтересовался также ролью Китая. В конце беседы Молотов отметил, что идеи президента относительно разоружения, контроля и поддержания порядка полностью реалистичны, известны Сталину и советское правительство будет всецело поддерживать их.

Рузвельт объяснил, что ему хотелось бы ознакомить Молотова и Сталина с еще одной идеей, являющейся плодом его долгих раздумий: «…в мире много островов и колониальных владений, которые, в целях нашей собственной безопасности, следует отобрать у слабых стран. Я полагаю, что Сталин мог бы с выгодой для себя подумать об установлении какой-либо формы международной опеки над этими островами и колониями».

Молотов согласился, что идея президента об установлении опеки будет, без сомнения, хорошо воспринята в Москве.

Есть все основания надеяться, что подобные обещания американцы искренне собирались выполнять. Но можно предположить, что, раскрывая свои планы перед Молотовым, президент одновременно пытался умерить советские территориальные претензии. Не предлагал ли он с той же целью долговременный послевоенный альянс, чтобы удерживать Германию и Японию под контролем, не давая им возможности обрести прежнюю силу? Не получилось ли так, что он обеспечил защиту России намного более эффективную, чем расширение ее границ? Не предоставил ли он Советскому Союзу возможность действовать в различных частях света за пределами его собственных границ?

Извергая этот поток идей, президент преследовал конкретную цель; преждевременность и небрежность, с какими он говорил об этих проблемах, должны были привести русских в явное замешательство. Давайте еще раз остановимся на политических издержках коалиции.

В соответствии с нотой, которую Гопкинс отправил Винанту, Рузвельт полагал, что визит Молотова прошел «крайне удачно». Когда советский премьер-министр остановился в Лондоне по пути в Москву, Черчиллю показалось, что он вновь поверил в реальность высадки через Ла-Манш в 1942 году. Как уже говорилось, проект все еще находился в стадии рассмотрения, и у Британии «все время возникали незначительные разногласия» с американским штабом. Кроме того, Черчилль заявил, что не будет никакого вреда от опубликования официального заявления, которое Молотов обсуждал в Вашингтоне, и что, возможно, это заставит немцев поволноваться. 11 июня было опубликовано это заявление, содержащее слова, которые можно было трактовать двояко: «В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году».

11 июня 1942 года это коммюнике было опубликовано Белым домом. В этот же день, после того как Идеи объявил о договоре с Советским Союзом, министерство иностранных дел опубликовало коммюнике, касающееся не только самого соглашения, но и остальных тем переговоров. В отношении второго фронта были использованы те же выражения, что и в американском заявлении, – «было достигнуто полное взаимопонимание» и так далее. 12 июня советское правительство опубликовало два заявления. Одно касалось переговоров в Лондоне, и главным образом соглашения, другое – переговоров в Вашингтоне относительно второго фронта.

Именно в этот день британский военный кабинет принял решение, что операция по высадке через Ла-Манш будет осуществляться только в случае выполнения всех требуемых условий. По всей вероятности, именно по этой причине Черчилль сделал все возможное, чтобы текст официального заявления не рассматривался как окончательное и бесповоротное решение. Он лично передал Молотову меморандум в адрес советского правительства в следующей редакции: «Мы ведем приготовления для высадки на континент в августе или сентябре 1942 года. Как уже объяснялось, отсутствие необходимого количества транспортных судов ограничивает масштабы операции по высадке десанта. Однако понятно, что мы не будем любой ценой участвовать в операции, которая может закончиться катастрофой, и не допустим, чтобы у врага появилась возможность торжествовать победу. Нельзя заранее сказать, окажется ли эта операция выполнимой. А поэтому мы не можем давать обещаний, но, как только убедимся в подготовленности этой операции, без колебаний приступим к ее выполнению».

Помимо этого, Молотов уже не раз слышал разговоры британских и американских военных, в которых они выражали серьезные сомнения относительно возможности успешного вторжения через Ла-Манш в 1942 году. Но пока еще, и в общих и в частных беседах. Молотов продолжал вести себя так, как будто вопрос был практически решен. Поэтому, выступая 18 июня на внеочередной сессии Верховного Совета, приуроченной к его возвращению из Лондона. Молотов начал выступление со слов Идена, сказанных государственным секретарем при подписании соглашения: «Никогда прежде в истории двух наших стран не наблюдалось такого тесного сотрудничества и взаимопомощи, как сейчас». А далее Молотов продолжил: «Как и следовало ожидать, серьезное внимание на переговорах в Лондоне и в Вашингтоне уделялось проблемам второго фронта. Результатом этих переговоров явились англо-советское и советско-американское коммюнике. В обоих коммюнике отмечается, что в процессе переговоров „достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году…“ Будем надеяться, что наш общий враг скоро на собственном опыте испытает результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав».

Адмирал Стэндли, американский посол в Советском Союзе, на следующий день застал Молотова, придающего особое значение заявлению относительно второго фронта, откровенно ликующим. «Это может означать победу в войне в 1942 году, а уж в 1943-м – наверняка, – говорил он, находясь в Вашингтоне». Советская пресса и радио уверяли советских людей, что операция по высадке войск вот-вот начнется.