Папа

Папа
Герман Михайлович Шендеров

Гендос откинулся с зоны, и, счастливый, на крыльях РЖД несется к своей желанной "заочнице". Не смущает его даже наличие "прицепа" – бледный головастый Лерик, "со странностями". Но странности копятся в маленьком шахтерском городке – на улицах почти нет мужчин, все дети неуловимо похожи друг на друга, а по ночам что-то длинное и высокое ползает по стенам домов.

Герман Шендеров

Папа

Надька и Гендос расписались еще на киче, чтобы разрешили долгосрочные свиданки. Приезжала Надька всегда одна, без пацана, но оно и понятно – чего дитё на зону тащить? Да и не рассказывала она про него особо, на вопросы отвечала уклончиво, мол, «ребенок как ребенок», а Гендос лишний раз интереса не демонстрировал – с его статьей только чужими дитями интересоваться. Муж, по доброй русской традиции, «объелся груш», а большего Гендосу знать и не надо.

Загремел Гендос по-глупому. В родном Волжском он лущил лохов как семечки, и никто ему был не указ. Тут – мобила, там – лопатник, казалось бы – живи в кайф, бухай с корешами да води мамзелей по кабакам. На мамзели он и прокололся. Встретил одну – ноги от ушей, глазища – во, рот рабочий. Был с ней какой-то шпендрик с куриной шеей, так Гендос ему быстро все объяснил – на пальцах, ну и на кулаках немного. Мамзель поначалу морозилась и ломалась, но Гендос и не такие бастионы брал. Только, значит, он ее оприходовал, как вдруг – звонок в дверь. А на пороге – тот самый шпендрик с участковым. Стоит, ватку к носу прижимает и лыбится злорадно. Гендос, конечно, за права свои в курсе, говорит, мол, гражданин начальник, все по добровольному. А шпендрик этот с гаденькой улыбочкой Гендосом подправленной идет к ее сумочке и паспорт достает. Смотрит Гендос и холодеет – видит не год рождения, а статью – сто тридцать четвертая, часть первая, до четырех лет общего режима. Впаяли Гендосу и за нанесение средних телесных и за совращение круглую и бесконечную восьмеру. Сокамерники нормально отнеслись – поняли, что перед ними не поганый детолюб, а ровный пацан. Даже мобилу одалживали – на сайты знакомств ходить. Там Гендос Надьку и подцепил.

Надька была эталонной «разведенкой с прицепом». На лицо ничего такая, смазливая, не потаскана, а в постели – ну чисто ураган «Катрина», да и грудь – есть, за что ухватиться. За фигурой следила, бельишко всякое интересное покупала. От одних ее сообщений у Гендоса в штанах дымилось так, что предложение он сделал, не думая, лишь бы поскорее на свиданку пустили. А там уж, изведав Надькины полости и прелести, Гендос всерьез решил переехать в однушку к новоиспеченной жене – в маленький шахтерский ПГТ под Ростовом – Нижнешахтинск. Тем более, что дома, кроме проржавевшей за шесть лет «девятки», его никто не ждал. «Прицеп» в виде пятилетнего Валерки на напрягал. Много ли хлопот от мелкого? Лежа на нарах, Гендос фантазировал, что станет пацану батей, как в фильме «Вор» с Машковым, научит быть настоящим мужчиной, вырастит из него правильного пацана.

Вышел Гендос по УДО – на два года раньше, за хорошее поведение. Надька встретила по-царски: накрыла поляну, икры раздобыла, шампусик открыла. Гендос купил на вокзале каких-то солдатиков и конфет, чтоб не с пустыми руками. Надька встретила на автовокзале; всю дорогу липла и держалась за локоть, как есть – влюбленная парочка. Уже у самого дома промурлыкала:

– Ты, Гена, с Лериком моим… понежнее. Он – мальчик особенный. Чувствительный.

– Нежность – для телок! – отрезал Гендос. – Без мужской руки из пацана баба вырастет.

Крепкую мужскую руку Валерка не оценил – скуксился, когда Гендос рукопожатием намекнул, кто в хате смотрящий. И вообще, оказался Валерка мелким, бледным, несуразным, с тоненькими ручками-ножками и вертлявой белобрысой головой – ну точь-в-точь «Кыштымский карлик» – по Рен-ТВ показывали. Солдатиков «прицеп» тоже не оценил – даже не распаковал. Посидев недолго за столом, ускакал смотреть мультики. Гендос тогда, ясное дело, Надьке под платье полез, но та на ласки не поддалась, извернулась:

– Ты чего, окно, видно же.

– Кому? Так давай зашторим.

– Не надо. Лучше днем, когда Лерик в садике будет.

Первая ночь на новом месте не задалась. Сначала ворочался Валерка, вскакивал, подбегал к окну – пришлось прикрикнуть. Тот обиженно засопел, но улегся. Потом, дождавшись, пока дыхание пацана станет ровным, Гендос полез к Надьке – руку на бедро, повыше, и давай шею нализывать; любила она это. Но и тут получил от ворот поворот:

– Ген, не надо, Валерка проснется…

– Ничего, ему полезно, – томно всхрапнул Гендос, затыкая возражения поцелуем, но получил пяткой в ногу – сантиметром левее – и привет, кокушки, – Ты че?

– Ниче! Я же сказала – не хочу!

Демонстративно отвернулась к стенке и одеяло прибрала. Хотел Гендос возмутиться, но не стал права качать – прижиться надо. Лежит, скучает, в потолок глядит. Темно – хоть глаз коли. Отвык Гендос за шесть лет от такого кромешного мрака: будто в гробу лежишь. Кажется, поднимешь руку – а там доска. Даже вроде землей могильной пахнуло. «Ночник надо купить» – решил он. Сон не шел: яйца опухли, поди, до синевы; стояк вздымал одеяло, а главное – баба-то рядом, вот она, своя, прикормленная; кажется – бери да пользуй, а хрен вам с маслицем. Захотелось курить. Надька вроде чего-то говорила, мол, курево – в подъезде, но теперь Гендос решил, что курить будет дома: новый хозяин – новые порядки. Осторожно, чтобы не разбудить Надьку, вылез из-под одеяла и пошлепал на кухню.

Застигнутый врасплох представшим перед ним зрелищем, он саданулся пальцем о порожек и шепотом выматерился: на подоконнике, белый как привидение, носом к стеклу в одних трусиках сидел Валерка и… хихикал? Пропустившее удар сердце заколотилось с удвоенной силой.

– Ты чего тут? – прошипел Гендос, злясь одновременно на пацана и на себя: надо ж такой херни испугаться.

– Смотрю на папу. Он по стене ходит.

Гендос осторожно выглянул в окно на улицу. Никого там, конечно, не было: лишь ветки настойчиво царапали стекло, да мигал нервно уличный фонарь.

«А пацан-то и правда с особенностями!»

– Спать иди, нет там никого…

– Он ушел.

– Ушел-ушел. Спи давай.

Валерка, шмыгнув носом, прошлепал босыми пятками в комнату. Гендос чиркнул зажигалкой, с наслаждением затянулся. Открыл форточку, снаружи повеяло стылым холодком; стало неуютно. Где-то вдали горестно завыла дворняга. Отчего-то тревожно защемило в груди.

*

Работала Надька кассиршей. Проснулась ни свет ни заря – на улице еще стелилась стылая мгла – и стала собирать Валерку в детский сад. У Гендоса тоже намечались дела – нужно было встать на учет в местном отделении и познакомиться с надзирающим офицером по УДО. Думал пойти к полудню, а до того – покемарить, ночью-то выспаться не дали. Но планам было не суждено сбыться: через десять минут вернулась растерянная Надька с нагуленышем.

– Представляешь, Ген, садик на карантин закрыли – тараканов травят, а мне на смену… И ведь не предупредили. Посидишь с Лериком? Не с кем оставить совершенно.

Гендос, понятное дело, таким раскладам не обрадовался. Валерка тоже выглядел ошарашенным – испуганно лупал огромными бесцветными глазенками на свою «няньку».

– Блин, Надь, я так-то в воспиталки не нанимался. Да и дела у меня.

– Ну Генчик, хотя бы до двух. Я отпрошусь пораньше, но сейчас кровь из носу – выходить больше некому, – и, не дожидаясь его согласия, присела перед Валериком, принялась кудахтать. – Ты же посидишь с дядей Геной, правда? Погулять сходите. Дядя Гена тебе гостинец купит.

Надька незаметно вынула сотню из кошелька, бросила на тумбочку. Нагуленыш уже накуксился, но Надька чмокнула Гендоса в щетину и скрылась за дверью.

– Ну что, э-э-э… Гулять пойдешь?

– Так нет еще никого, – кивнул Валерка в сторону окна.

Гендос вздохнул – развлекать «прицеп», похоже, придется самому.

– Ладно, мелкий, пошли – экскурсию проведешь.

*

Нижнешахтинск, надо сказать, выглядел прилично. Многого Гендос от занюханного ПГТ не ждал – сам из провинции. Однако, ничего – живут люди. Кафешки там, магазинчики, автомобили не самых дешевых марок, новостройки опять же. Ленин на площади, само собой, в белой «шапке» – голуби постарались.

От нечего делать зашли на базар – поглазеть. А продавщицы так и лезут – тут попробуйте, там отведайте, и мелкому полный карман конфет насыпали. Идет, грызет, слюни по подбородку – довольный. Хотел ему Гендос пистолет с пульками купить – с пацанами по двору гонять, а он шарик, вишь, запросил. Купил ему Гендос шарик с гелием в виде не то тюленя, не то мопса – круглый, болтается, бледный какой-то, невзрачный, а этот идет довольный. На выходе с рынка Гендосу подмигнул калека – сам на доске с колесиками и колодками стучит, бородищей зарос по самые брови. Гендос рявкнул:

– Не подаю!

Обошли поселок за пару часов. Аккуратный, уютный. Вроде на первый взгляд обычное захолустье, но такое – чистенькое, аккуратненькое. Что ни двор – то палисадничек, что ни витрина – так стекло начисто вымыто, асфальт до того подметен, что Гендос первый раз в жизни окурок до мусорки донес – неловко стало сорить. Даже зверья бездомного нет – хоть бы кошака драного встретить; у Гендоса-то по Волжскому такие стаи по весне бегали, что без баллончика на улицу не выйдешь. А тут – тишь да благодать. И кругом бабье – кто белье на веревках развешивает, кто ковер выбивает, кто в парикмахерской марафет наводит. А мужиков раз-два и обчелся, разве что окромя бомжа на базаре, да и тот не мужик, а так, половина.

Вскоре Валерка захныкал, мол, устал, домой хочет. Пришлось вернуться. Во дворе, однако, пацан приободрился. На детской площадке – ухоженного вида, надо сказать, так все и блестит от свежего «Кузбасс-лака» – развлекалась с мелками стайка ребятишек.

– Можно я пойду поиграю?

Гендос пожал плечами. Пацан поспешил к ребятне, сам же Гендос приземлился на скамейку, закурил, от скуки принялся глазеть по сторонам. Вон баба идет. Гляди ж ты, самой уже за полтос, а брюхатая, сумки сама тащит. Гендос подорвался было помочь, потом сел обратно – еще этот малахольный сдриснет куда, потом Надьке объясняй. В конце концов, должен же у нее свой мужик быть! Вон и кольцо у ей обручальное. А мужики-то все где?

Задумавшись, Гендос не заметил, как играющая ребятня забросила мелки и затеяла какую-то мудреную игру: один пацан задрал футболку и натянул на голову, после – принялся гоняться за остальными. Те с веселым повизгиванием уворачивались от «воды». Только «салил» тот не руками, а длинными ветками. Вот Валерке едва не прилетело розгой по заднице – он с хохотом опрокинулся наземь, уходя от «осаливания». Что-то в движениях «воды» напрягало: резкие они были, нечеловеческие, будто пацан изображал какую-нибудь тварь из фильма ужасов; впечатление только усиливала белая материя вместо лица – как мешок на голове казненного.

«Глаз бы не вышиб» – испытал Гендос что-то вроде беспокойства и даже заботы, аж сам удивился.

Докурив третью, взглянул на часы – ба, скоро к надзирающему, а он тут в няньку заигрался.