Милый друг

Вальтер хотя и ценил его, однако часто подумывал о том, чтобы передать отдел хроники кому-нибудь другому, так как этот отдел, по его словам, являлся сердцем газеты. Посредством хроники распространяются новости, рождаются слухи, влияющие на публику и на биржу. Нужно уметь вставить между заметкой о двух светских вечерах какую-нибудь важную новость, скорее подразумевающуюся, чем высказанную. Нужно одним намеком помочь угадать то, что требуется, опровергнуть слух так, чтобы он стал еще более достоверным, или утверждать так, чтобы никто не поверил тому, что утверждаешь. Нужно вести отдел таким образом, чтобы в хронике каждый находил ежедневно хоть одну интересную ему строчку, и тогда все будут ее читать. Нужно думать обо всем и о всех, о всех слоях общества, о всех профессиях, о Париже и о провинции, об армии и о художниках, о духовенстве и об университете, о должностных лицах и о куртизанках.

Человек, заведующий этим отделом и командующий целым батальоном репортеров, должен быть всегда начеку, всегда настороже; он должен быть недоверчивым, предусмотрительным, хитрым и ловким, он должен быть во всеоружии коварства и обладать безошибочным чутьем, чтобы моментально распознать ложный слух, чтобы уметь выбрать, что следует сказать и что следует скрыть, чтобы угадать, какое сообщение больше всего подействует на публику, и, кроме того, уметь преподнести его в такой форме, которая усиливала бы производимый им эффект.

Буаренару, несмотря на его многолетнюю опытность, не хватало ловкости и блеска; в особенности же ему не хватало природной пронырливости, необходимой для того, чтобы постоянно угадывать тайные мысли патрона.

Дюруа должен был поставить дело отлично, ибо он как нельзя больше подходил к составу редакции газеты, которая, по выражению Норбера де Варенна, «плавала по глубинам биржи и по мелям политики».

Вдохновителями и истинными сотрудниками «Ви Франсез» являлись с полдюжины депутатов, заинтересованных во всех спекуляциях, начинаемых или поддерживаемых ее издателем. В палате их называли «шайкой Вальтера» и завидовали огромным деньгам, которые они загребали вместе с ним, через его посредство.

Форестье, заведовавший политическим отделом, был только куклой в руках этих дельцов, исполнителем внушаемых ими проектов. Они давали ему материал для передовиц, которые он писал дома, в «спокойной обстановке», как он говорил.

Но для того чтобы придать газете литературный и парижский тон, были приглашены сотрудничать в ней два писателя, пользовавшиеся известностью каждый в своей области: Жак Риваль, составлявший текущую хронику, и Норбер де Варенн, писавший маленькие фельетоны, вернее, рассказы в новой манере.

Затем в толпе продажных писак на все руки подыскали по дешевой цене художественных, музыкальных и театральных критиков, специалиста по криминологии, специалиста по скачкам. Две дамы из общества под псевдонимами «Розовое домино» и «Белая лапка» поставляли великосветские новости, обсуждали вопросы моды, изящества, этикета, хорошего тона и сплетни из жизни высокопоставленных дам.

И «Ви Франсез» «плавала по глубинам и мелям», управляемая всеми этими разнородными кормчими.

Дюруа еще не перестал ликовать по поводу назначения его заведующим отделом хроники, когда получил маленькую визитную карточку, на которой значилось: «Господин и госпожа Вальтер просят господина Жоржа Дюруа пожаловать к ним на обед в четверг 20 января».

Эта новая удача, последовавшая так быстро за первой, так обрадовала его, что он поцеловал приглашение, точно это было любовное письмо. Затем он отправился к кассиру, чтоб уладить с ним важный денежный вопрос.

Заведующий отделом хроники обычно имеет особый бюджет, из которого он платит своим репортерам за те сообщения, хорошие или посредственные, которые они ему поставляют, как огородники поставляют свои овощи зеленщикам.

Для начала Дюруа были ассигнованы тысяча двести франков в месяц, из которых он рассчитывал удержать себе львиную долю.

Кассир, уступая его настойчивым требованиям, выдал ему наконец четыреста франков авансом. В первую минуту у Дюруа было твердое намерение отослать госпоже де Марель двести восемьдесят франков долгу, но он тотчас же рассчитал, что тогда у него останется на руках только сто двадцать франков – сумма, совершенно недостаточная для того, чтобы должным образом начать свою новую работу, – и отложил уплату долга на более отдаленные времена.

В продолжение двух дней он был занят своим новым устройством, так как получил особый стол и ящики для корреспонденции в огромной комнате, где помещалась вся редакция. Он занимал один угол комнаты, а в другом, склонившись над бумагами, сидел Буаренар, волосы которого, несмотря на его преклонный возраст, были черны как смоль.

Длинный стол посреди комнаты принадлежал «летучим» сотрудникам. Он обычно служил скамьей для сидения; на него усаживались, свесив ноги или же поджав их по-турецки. Иногда пять или шесть человек сразу сидели на корточках на этом столе в позе китайских болванчиков и прилежно играли в бильбоке.

Дюруа в конце концов тоже пристрастился к этому развлечению и делал в нем быстрые успехи благодаря руководству и наставлениям Сен-Потена.

Форестье, здоровье которого становилось все хуже, предоставил ему свое прекрасное новое бильбоке из антильского дерева, находя его немного тяжелым, и Дюруа, подбрасывая своей мощной рукой большой черный шар, привязанный к веревке, считал про себя: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть».

Как раз в этот день, когда ему предстояло пойти на обед к госпоже Вальтер, он впервые сделал двадцать очков подряд. «Счастливый день, – подумал он, – мне все удается». Умение хорошо играть в бильбоке действительно считалось среди сотрудников «Ви Франсез» признаком некоторого превосходства.

Он рано ушел из редакции, чтобы успеть переодеться, и шел по Лондонской улице, как вдруг увидел перед собой небольшого роста женщину, напоминавшую походкой госпожу де Марель. Он почувствовал, как его бросило в жар, и сердце его сильно забилось. Он перешел на другую сторону улицы, чтобы увидеть ее в профиль. Она остановилась, чтобы тоже перейти улицу. Он убедился, что ошибся, и вздохнул с облегчением.

Он часто задавал себе вопрос, как ему себя вести при встрече с ней. Поклониться или сделать вид, что он ее не видит?

«Я ее не замечу», – подумал он.

Было холодно, канавки были подернуты льдом. Тротуары высохли и казались серыми в свете газовых фонарей.

Вернувшись домой, молодой человек подумал: «Мне нужно переменить квартиру. Эта мне теперь не годится». Он чувствовал радостное возбуждение, готов был бегать по крышам и повторял вслух, прогуливаясь между окном и кроватью: «Удача пришла! Да, это удача! Нужно написать отцу».

Он изредка писал отцу, и письма его всегда вносили радостное оживление в маленький нормандский кабачок, стоявший там, у дороги, на вершине холма, с которого виден Руан и широкая долина Сены.

Изредка и он получал голубой конверт, надписанный крупным дрожащим почерком, и неизменно находил одни и те же строки в начале отцовского письма: «Любезный сын, сим уведомляю, что мы – я и мать твоя – здоровы. Особенных новостей у нас нет. Впрочем, сообщаю тебе…»

Он близко принимал к сердцу все деревенские дела, новости о соседях, состояние пашни и урожая.

Он повторил, завязывая перед своим маленьким зеркальцем белый галстук: «Надо завтра же написать отцу. Если бы старик видел меня сегодня вечером в том доме, куда я иду, вот бы он удивился! Черт возьми! Сейчас я отправлюсь на обед, какой ему никогда и не снился!» И ему вдруг представилась их темная кухня позади большой пустой комнаты для посетителей, кастрюли, отбрасывающие желтые отблески вдоль стен, кошка на печке, мордой к огню, в позе скорчившейся химеры, деревянный стол, жирный от времени и пролитых жидкостей, с дымящейся миской супа на нем, сальная свеча, горящая между двумя тарелками. Он увидел также мужчину и женщину – отца и мать, – медленно, по-крестьянски, хлебающих суп маленькими глотками. Ему знакомы были мельчайшие морщинки на их старых лицах, малейшие движения их рук и головы. Он знал даже и то, о чем они говорят каждый вечер, сидя за ужином друг против друга. Он подумал: «Следовало бы навестить их».

Окончив свой туалет, он погасил лампу и спустился вниз. На внешнем бульваре на него накинулись проститутки. Он отвечал им, отдергивая руку: «Оставьте меня в покое!» – с глубоким презрением, точно они его оскорбляли уже тем, что обращались к нему. За кого они его принимают? Эти шлюхи не умеют различать мужчин… Черный фрак, надетый, чтобы идти на обед к очень богатым, очень известным, очень влиятельным людям, вызывал в нем такое чувство, словно он стал новым человеком, человеком из общества, из настоящего светского общества.

Он уверенно вошел в переднюю, освещенную высокими бронзовыми канделябрами, и непринужденным жестом отдал палку и пальто двум подбежавшим к нему лакеям.

Все залы были ярко освещены. Госпожа Вальтер принимала во второй из них, самой большой. Она встретила его очаровательной улыбкой, и он пожал руку двоим мужчинам, пришедшим раньше его, господину Фирмену и господину Ларош-Матье, депутатам, анонимным сотрудникам «Ви Франсез». Ларош-Матье пользовался в газете исключительным авторитетом благодаря своему влиянию в палате. Никто не сомневался в том, что со временем он станет министром. Затем пришли супруги Форестье, она – восхитительная в своем розовом туалете. Дюруа поразился, заметив ее интимность с обоими депутатами. Она больше пяти минут тихо беседовала с Ларош-Матье, отойдя с ним к камину. У Шарля был изнуренный вид. Он очень похудел за последний месяц и беспрестанно кашлял, повторяя: «Мне следовало бы решиться провести конец зимы на юге».

Норбер де Варенн и Жак Риваль пришли вместе. Потом в глубине комнаты отворилась дверь, и вошел Вальтер в сопровождении двух взрослых девушек, на вид лет шестнадцати – восемнадцати. Одна была некрасива, другая хорошенькая.

Дюруа был изумлен. Он знал, что патрон был человек семейный, но о его дочерях он всегда думал так, как думают о далеких странах, которых никогда не придется увидеть. К тому же он представлял их себе совсем маленькими, а перед ним были взрослые девицы. Он почувствовал легкое внутреннее смущение, вызванное этой неожиданностью.

Они поочередно протянули ему руки, сели за маленький, предназначенный для них столик и начали перебирать катушки шелка в корзиночке.

Ждали еще кого-то, все молчали, чувствовалось то особенное стеснение, какое обычно предшествует званым обедам, где после различно проведенного дня сходятся люди, не имеющие никаких точек соприкосновения.

Дюруа от нечего делать устремил взор на стены, и Вальтер издали спросил его, с явным желанием похвастаться своим добром:

– Вы рассматриваете мои картины? – подчеркнув при этом слово «мои». – Я вам сейчас покажу их.

И он взял лампу, чтобы можно было разглядеть все детали.

– Здесь пейзажи, – сказал он.

В центре висело большое полотно Гийома[10 - Гийом (1842–1918) – французский художник, один из друзей Мопассана; ему посвящена новелла «Крестины».], изображавшее нормандское побережье во время грозы. Под ним – «Лес» Арпиньи[11 - Арпиньи (1819–1916) – французский пейзажист, примыкавший к барбизонской школе.], затем «Алжирская равнина» Гийоме[12 - Гийоме (1840–1887) – французский художник-ориенталист и литератор.], с верблюдом на горизонте, с большим верблюдом на длинных ногах, похожим на какой-то странный монумент.

Вальтер перешел к следующей стене и возвестил тоном церемониймейстера:

– Великие мастера!

Это были четыре картины: «Посещение больницы» Жерве[13 - Жерве (1852—?) – французский художник, автор жанровых картин и исторических полотен; принадлежал к числу друзей Мопассана, совершил с ним вместе поездку по Италии в апреле – июне 1885 г. и написал зимою 1885/86 г. в Антибе его портрет.], «Жница» Бастьен-Лепажа[14 - Бастьен-Лепаж (1848–1884) – французский художник, реалист, испытавший некоторое влияние импрессионизма.], «Вдова» Бугро[15 - Бугро (1825–1904) – французский художник, представитель неоклассической живописи.] и «Казнь» Жан-Поля Лорана[16 - Лоран Жан-Поль (1838–1921) – французский художник, создатель многочисленных исторических картин.]. Последняя картина изображала вандейского священника, которого расстреливал у церковной ограды отряд «синих»[17 - «Синие» – войска французской революции XVIII в., прозванные так по цвету их мундиров.].

Улыбка пробежала по серьезному лицу патрона, когда он перешел к следующей стене.

– Здесь легкий жанр, – сказал он.

Прежде всего бросалась в глаза небольшая картина Жана Беро[18 - Беро Жан (1849–1935) – французский художник; Мопассан посвятил ему новеллу «Шали».] под названием «Вверху и внизу». Она изображала хорошенькую парижанку, взбирающуюся по лесенке едущего трамвая. Ее голова – уже на уровне империала, и мужчины, сидящие на скамейке, с жадным любопытством приветствуют появление юного личика, в то время как стоящие внизу, на площадке, смотрят на ноги молодой женщины с различным выражением лица – одни с досадой, другие с вожделением.

Вальтер, держа лампу в руке, повторял с лукавым смешком:

– Каково? Забавно? Правда ведь забавно?

Затем он осветил «Спасение утопающей» Ламбера[19 - Ламбер – французский художник XIX в., анималист; писал жанровые комические картины, где действующими лицами были кошки.]. Посреди обеденного стола, после трапезы, котенок, присев на задние лапки, с недоумением и беспокойством рассматривает муху, попавшую в стакан воды. Он уже поднял одну лапку, готовясь схватить муху быстрым движением. Но еще не решился, колеблется. Что-то он сделает?

Затем патрон показал «Урок» Детайля[20 - Детайль (1848–1912) – французский художник-реалист, автор батальных картин.], изображающий солдата в казарме, обучающего пуделя бить в барабан. При этом он заметил: