Происшествие

Происшествие
Глеб Александрович Ванин

Нельзя было предполагать, что ничем не примечательным утром, когда все должно начинаться, всему внезапно пришлось закончиться. И виной тому Происшествие.

Глеб Александрович Ванин

Рассказ «Происшествие»

Я умираю уже второй месяц. В боли и страданиях я провел это время. Я чувствую, как жизнь медленно, капля за каплей, истекает из меня. Ощущение близости смерти уже отразилось на мне. Мое тело стало мне неприятно. Оно вынуждает меня испражняться, постоянно ломит суставы и болит голова. Я не хочу быть в сознании и не могу забыться. Мне хочется спать, но я никак не могу уснуть. Я хочу есть, и меня все время тошнит. За время болезни я понял, что навсегда утратил свою человеческую сущность и больше не смогу вернуться в люди. Я уже не помню, как правильно говорить и одеваться, во сколько положено ложиться спать и когда можно шуметь. Я не помню, для чего люди отдают честь и носят деньги в кармане. Я забыл, что такое день и ночь. Мне самому очевидно, что я теряю рассудок. Из нормального человека я превратился в зверька, с нетерпением ждущего смерти как последнего шанса на избавление. Сейчас я не боюсь смерти как раньше. Сейчас я жажду ее, хочу прочувствовать всем своим существом, каково это – умирать. Мне становится тепло от этой мысли, со смертью уйдут боли и страдания. Я даже если захочу не смогу представить, что произойдет, если я выздоровею. Неужели просто заживу как прежде? Как ни в чем не бывало вернусь на рабочее место, буду смотреть ТВ, а по вечерам пятницы ходить в бар? Это уже немыслимо сейчас, после того как, я узнал.

Я, собственно, не узнал ничего такого, чего до этого не понимал. Я всегда знал, что умру, и что жизнь – страдание. Просто раньше, когда я жил в мире людей, мне удавалось скрывать эти мысли от себя. Они всегда были около сознания, под сознанием, рядом с ним, но никогда в него не пробивались и отчетливо не осознавались. В течении жизни мысль о смерти всячески вытеснялась из моей головы. Я не позволял себе думать о ней, поскольку она мешала мне жить. Или, вернее, делать вещи, делая которые я считал, что живу. Я вытеснял смерть из своей жизни, до тех пор, пока она в отместку не ворвалась в меня. Смерть стала моей жизнью.

Моя прошлая жизнь превратилась в воспоминание. Но не в воспоминание обо мне, а в смутную картину, неясный образ, какие обычно помнишь утром после беспокойного сна. Так я сейчас вижу свою жизнь, такова моя участь. Моя жизнь – воспоминание о кошмаре, не более. То есть все, что эти воспоминание мне приносит – боль и тревога. Тревога вообще захватила мое существо. Ее причина не в близости смерти, как я изначально предполагал, а в осознании. Любовь и мгновения радости, которые у меня были, навсегда утеряны, они раскрошились на мелкие, бессодержательные осколки, оставив меня в пустой реальности. Остался только я на больничной койке, смотрящий в потолок, с дыркой в животе.

Кстати о дырке…

Тем утром я, как обычно, вышел из дома в шесть тридцать, ни секундой раньше, ни секундой позже. Я за годы жизни в Москве выработал свою рутину, мне уже не нужны были будильник и часы. Я все делал автоматически и при этом всегда вовремя все успевал сделать. От моего дома (комната в трех комнатной квартире) до ближайшей станции метро было сорок минут ходьбы. Я редко ходил до метро пешком, поэтому тем утром отправился на остановку, чтобы оттуда доехать на автобусе до метро. Много народу было со мной на остановке, все ждали автобуса, им тоже нужно было на работу. Меня тогда не удивляло, как миллионный город живет по расписанию, как мы все неосознанно следуем друг за другом и ведем одинаковый образ жизни лишь с незначительными вариациями. Мне было не до этого.

Чтобы убить время ожидания, я забавлялся с телефоном, разглядывая фотографии моих друзей в соцсетях и ставя им лайки. Мне было тридцать лет, а я проводил свое утро, ставя лайки… Внезапно я услышал вопль. Женщина пискливым голосом кричала: «А-а-а, задавит же». Затем я почувствовал сильнейший толчок, меня как порыв ветра, потащила какая-то сила. Я потерял сознание.… Оказалось, автобус въехал в остановку. Я был одной из жертв. Водитель успел остановиться, так что меня только слегка зажало между автобусом и фонарным столбом. Я бы вообще отделался испугом, если бы не лобовое стекло, осколки которого пронзили мой живот. Особый урон причинил один осколок, сантиметров тридцать длиной, как кинжал, он распорол мое брюхо с правой стороны, где находится аппендицит до самого пупка. Я не знаю, были ли задеты органы, но дыра не зарастает уже два месяца.

Эти два месяца я провел здесь, на этой кровати в одиночной палате. Впервые у меня появилось столько времени на себя. Я потратил его на размышления, сосредоточив все свое внимание на себе. Я много думал, вспоминал свою жизнь, прокручивал ее в голове. Я как будто проводил анализ кинофильма или работу над ошибками. После того, что я надумал, для меня нет возврата в люди.

Однажды столкнувшись с неизбежностью смерти, я познал ее как окончательную реальность. Я прошел все пять стадий принятия неизбежного. Скажу больше: я уже на шестой стадии – равнодушие. Два месяца были пыткой, пока я безоговорочно не объял смерть.

Сейчас меня уже редко кто навещает. Первое время приходили с работы, два раза приезжала мать, однако последние две недели – никого. Не знаю, что случилось, может, дело во мне, в моем виде или настроении, но никто кроме персонала больницы не желает меня видеть. Признаться, я рад, что никого не вижу. Да и о чем мне с ними говорить? Я не хочу притворяться, будто мне интересно, что происходит в офисе или как дела у моих родителей и сестры. Я уже умер духовно, если хотите. Осталось только умереть физически.

***

Я родился в городе Н. в небогатой семье. Мать всю жизнь работала учителем в школе, отец же не имел постоянной работы. Он был то водителем, то охранником, то разнорабочим. У меня еще была старшая сестра, однако ее рано выдали замуж, так что я даже не помню, как мы росли вместе. Я жил с родителями до двадцати пяти лет, затем, с помощью товарища, переехал в Москву.

Жизнь дома не была чересчур счастливой, да и особенно несчастной ее назвать нельзя. Мы были обычной семьей, одной из многих ничем не примечательных семей. Родители мало уделяли мне внимания, меня воспитывали старшие друзья. От них я научился ругаться матом, с ними попробовал курить и пить алкоголь. Они были моими наставниками и авторитетами, я бездумно перенимал их мысли и стремления. Родители были заняты работой. Я сейчас удивляюсь, зачем было вообще рожать ребенка, если времени на воспитание совсем нет. Денег в семье постоянно не хватало, покупали только все первой необходимости. Одежду мне брали всегда на вырост, учебники и тетради доставались от сестры. Но я никогда не чувствовал нужды, планка потребностей была установлена так низко, что мне достаточно было самого необходимого.

Отдельных воспоминаний о детстве у меня практически нет. Детство для меня слито в одну картину, в которой сложно что-то разобрать. Самое раннее, что я помню это похороны моей прабабушки. Я не знаю, почему мое первое детское воспоминание связано со смертью (судьба?).

Прабабушка жила в нашем городе, однако хоронили ее в деревне, в которой прошла ее молодость. Ее привезли на автобусе в деревню и выставили гроб на улицу, где собралось много народу. Одна старушка (видимо ее знакомая) подошла к гробу, склонила голову и в голос причитала: «Нюрка ты на кого нас покинула?». Она как бы винила прабабушку за смерть, как будто та могла и не умереть, если бы захотела.

В ночь перед выносом бабушку отпевали. Мы пригласили каких-то старух, которые всю ночь пели у гроба. Этот ритуал вселил ужас в меня. Певчие старухи выражали собой смерть, их монотонные, ржавые голоса скребли мою детскую душу. В их голосах для меня звучала горькая насмешка не только над жизнью прабабушки, но и над нами еще живыми. Весь процесс похорон также меня поразил. Мне казалось, тело нужно было скорее хоронить, а не возиться с ним попусту, как того требовали традиции. Я считал, что все проходило под знаком излишней церемонности, как будто за церемонностью хотели скрыть жуть происходящего. Ни одна эмоция, помимо ужаса меня тогда не посетила.

Так я впервые встретился со смертью. Я тогда не знал, какую роль ей предстоит сыграть в моей жизни. Я не представлял, как реагировать на смерть. Она появилась из ниоткуда. Я воспринял ее, как новое время года или невиданное доселе явление природы. Смерть – противоположность жизни, она ураганом ворвалась в мой мир, появилась как из преисподней и внесла в него хаос и ужас. Невозможно было объяснить, почему в природе все живое должно умереть. Я поразился факту, что есть человек и в следующее мгновение, как по щелчку пальцев, его уже нет. Неужели и я умру? Я задавал вопросы взрослым: маме и бабушке, но они меня упокоили и сказали, что я не умру, а если и умру, то не скоро (ирония судьбы). Они мне дали крестик и уверили меня, что есть рай, что после смерти люди попадают туда, для этого нужно только правильно жить. Я не задавил тогда вопросов, что значит правильно жить, маленькому мне было очевидно, что правильно это как все.

В тот же год, в сентябре меня отвели в школу. «Правильно жить» – школа должна была научить меня как. Я воспринимал школу, как подготовку к раю. Бог хочет, чтобы я жил правильно, тогда я попаду рай, закончиться тревоги и не будет смерти. Все людское стало божьим, т.е. правильным для меня. Школа от бога, директор от бога, все, что я видел вокруг себя, породил бог. На все мои «почему» был один ответ – Бог. Он создатель и родитель всего. Каждая вещь и явление имеют смысл, потому что за ними стоял Бог. Такая логика вела меня в детские годы жизни.

И я так жил в спокойствии и гармонии через школьные годы. Вопрос о смерти сначала ушел на второй план, а затем и вообще исчез за «заботами» и «делами», в которых я проводил почти всю свою жизнь. Вместе со смертью на второй план ушел и Бог. Мне уже не требовались объяснения, почему и для чего мы делаем вещи, эти вещи сами стали ответами на все вопросы. «Меньше слов и больше дел». Вопросы рождаются от безделья, от лукавого. Они рушат «гармонию» и «порядок» и занимают слишком много драгоценного времени, которого и так не хватает. Таким образом, вопрос о смерти незаметно ушел для меня на второй план и больше не вставал передо мной до самого происшествия.

***

Я перебрался в Москву пять лет назад. Меня позвал мой университетский товарищ, переехавший сюда годом ранее. Он работал менеджером в магазине электроники. У меня тогда дела шли не очень, поэтому его предложение пришлось как нельзя кстати. Первые полгода после моего приезда мы с ним делили двухкомнатную квартиру. Затем я сошелся с одной нашей коллегой Светой Мироновой и переехал к ней. Поначалу у нас со Светой все шло хорошо, мы неплохо ладили, я даже задумывался о женитьбе. Однако в итоге ничего путного из наших отношений не вышло, мы начали постоянно ссориться и без конца предъявлять друг другу всевозможные претензии. В конечном счете, нам пришлось расстаться, и я съехал в комнату, где жил вплоть до происшествия.

Новый город – новая жизнь. Москва покорила меня своей широтой. Я вырос в маленьком городе, где не было ни метро, ни даже трамваев, только узенькие улочки и невысокие здания. В Москве я впервые увидел небоскребы и высотки. Красная площадь, Воробьевы горы, я был готов на все только бы быть частью всего этого. Здесь идет жизнь, все что случается – случается здесь. В то время как дома ничего не происходит. Если бы мой город исчез с лица земли, то ничего бы не изменилось, другое дело Москва. Москва заворожила меня. Я хотел как можно скорее влиться в ее ритм жизни.

Мой товарищ помог мне с трудоустройством. Вначале я работал с людьми, на должности «консультант – продавец». В разных точках, разбросанных по городу, я оформлял покупки, кредиты и рассрочки. Через два года меня перевели в офис, на закупки. Работа в офисе была намного легче. Я чувствовал, что вытянул счастливый билет, за два года из ничего я дорос до офисной работы с зарплатой пятьдесят тысяч. Я мог позволить себе что угодно, я часто посещал ночные клубы, ходил в кино и развлекательные центры, у меня всегда были новый телефон и компьютер. Я катался как сыр в масле, я шел по жизни по накатанной и всегда преуспевал. Я находил одобрение у окружающих и поддержку у родных. Я не мог представить, что может разрушить мою идиллию. Я был счастлив, жизнь была прекрасна. У меня была «карьера» и Света. Что может мне помешать? Я был окружен заботами и с легкостью с ними справлялся. Я жил в круговороте дел и обязательств, благодаря которым находил себя и смысл своей жизни. Особое удовольствие мне доставлял тот факт, что работая на закупках, я мог себе позволить первым приобрести только что вышедший телефон и другие новинки техники. По дороге на работу я мог выпячивать новый телефон в метро, как бы говоря: «у меня уже шестая модель, смотрите». Что еще нужно для счастья?

Итак, моя жизнь развивалась по плану, соответственно правильно. Родители были довольны. Со временем они все чаще говорили о женитьбе. Молодой и видный парень, с деньгами и неглуп, пора бы уже осесть и подумать о будущем. Я уже строил планы на будущее и решал, как буду жить в ближайшие годы, пока это проклятое происшествие не нарушило моих планов.

***

По-настоящему я пришел в сознание на третий день после операции. Врачи ничего конкретного не объяснили, только сказали, что минимум месяц мне предстоит провести в стационаре. Я тогда и не думал спросить, угрожает ли что-то моей жизни. Мысли о смерти давно покинули мое сознание, даже смертельное происшествие не сразу возродило их.

Я, как ни странно, был в приподнятом настроении. Я позвонил домой и на работу, мне нужно было объяснить свое отсутствие. Как оказалось, они уже все знали и пожелали мне скорейшего выздоровления. На работе говорили, чтобы я не волновался о длительном отсутствие, мое здоровье – приоритет. Я немного успокоился и начал привыкать к жизни в больнице.

Первыми меня навестили Серега и Женек с моего офиса. Мы, можно сказать, были друзьями. Каждую пятницу после работы мы заходили в бар, расположенный в подвале нашего здания. Оттуда мы выходили только на рассвете, нередко в компании каких-нибудь девиц. Серега с Женьком принесли мне фрукты и сок, передавали приветы из офиса и желали здоровья. Странно, но разговор у нас, в общем, не клеился. Во время нашей беседы они все время избегали моего взгляда, будто боялись смотреть на меня. Раньше мы перекричать друг друга не могли, каждый торопился вставить свои пять копеек в разговор. Сейчас же они говорили, как в школе, когда читают заученный доклад. Серега сидел на краю койки и смотрел в противоположном мне направлении, Женек вообще стоял у окна. Я тогда не мог понять, в чем дело, они как будто не хотели тут быть и со мной говорить. Мы были абсолютно разными людьми, словно впервые встретились. У нас не было общих тем, они рассказывали о своих кутежах, а я как старик жаловался на болезнь. Дыра разделила нас. Когда они ушли, у меня остался горький осадок. Неприятное ощущение закралось мне в душу. Я почувствовал, но еще не осознал до конца, что больше не один из них.

На следующих выходных приехала мать, она со слезами на глазах прижалась ко мне и приговаривала, что все будет хорошо. С ней все прошло еще хуже. Она относилась ко мне уже не как к подающему надежды будущему главе семьи, а как к старику или питомцу, с которым приходиться возиться, отвлекаясь от важных дел. Мать осталась ночевать со мной в палате и уехала на следующее утро.

Впервые я подумал, что могу не выздороветь, через две недели после операции. Меня перевезли в процедурную и переложили на стол. Мне закрыли вид шторкой, так что я не мог видеть свою рану. Около меня собрался консилиум: доктор Сергеев, меня оперировавший, еще один врач с нашей больницы (кажется Кириллов) и один незнакомый мне врач. Около них все время маячила медсестра и записывала каждое их слово. Я не слышал, о чем они шептались. Когда неизвестный доктор уходил, он обернулся, и наши взгляды встретились… Я понял, почему Женек избегал смотреть на меня. Доктор смотрел на меня по-другому, совсем не так, как смотрят на людей. Он смотрел на меня, как смотрят на мебель или неодушевленный предмет. Он словно видел перед собой пустую постель. Он смотрел сквозь меня. Я понял тогда, я больше не с ними. Я прочитал в его взгляде смертный приговор.

Я не спал следующую ночь. Неужели я умираю? За что? Я жил правильно. Сердце бешено колотилось в груди. Умирают старики, умирают персонажи в кино, умирают другие. Я? Ведь мне только тридцать, неужели мир может быть так несправедлив. Ведь есть Бог, есть Порядок и Правда. Так меня учили. Я не могу умереть, если я умру, значит, есть зло и несправедливость, значит – нет Бога, и тогда все было – ложь.

Кажется, такое состояние называют дереализацией. Я попал в страшный сон. Может быть, сейчас все кончиться, и я проснусь, или зайдет неизвестный доктор и с улыбкой на лице скажет мне, что меня разыграли. Быть может, он и не доктор совсем, а актер, и сегодня у него принимали выпускной экзамен. «Как бы вы оценили взгляд студента Иванова?» – спросил бы меня экзаменатор.… Нет, это все не то. Я понял, что начал сходить с ума.

Нужно отбросить глупости и готовиться к смерти. Но как? Меня научили, что смерти нет. Не могли же мне врать? Чтобы принять смерть я должен отречься от жизни. Я не в силах этого сделать. Для этого я должен был признать свою прошлую жизнь ложью. Как она может быть ложью, если все так живут? За что я наказан? Я ничего не выдумывал и следовал указаниям старших, более опытных людей. Не могут же они ошибаться? Тогда получается, что они врут. Все живут во лжи!? Ложь в том, что они убрали смерть из жизни, превратив ее в маскарад.

Их ложь заключалась в церемониях. Они окружили свои жизни ритуалами и делают вид, что не замечают их. Как, когда хоронили прабабушку. Или когда тебя отвели в школу, как они претворялись, что учат тебя жизни, что дают тебе шанс проявить свои способности. Как врали после операции прикидывались, что ты будешь жить, и что происшествия случаются с каждым.

Мне врали всю жизнь и я с радостью купился на ложь. Они врали, и я врал, делая вид, что верю им. Я сам виноват. Я перестал спрашивать, они отбили во мне желание спрашивать, и поэтому им ни к чему было больше врать. Как же больно от этих мыслей. Я жил во лжи и не мог повлиять на это. Я был рожден и воспитан в притворстве. Я с радостью присоединился к обману и сейчас жестоко наказан.

***

После окончания университета для меня наступил самый тяжелый период в жизни. До того времени я жил по распорядку. Я был в «стае», посещал школу, затем университет, ходил на дискотеки. Я всегда был в людях, я был один из многих. Я принадлежал к группам: Школьники, Молодежь, Студенты. В этих группах я находил интересы и смыслы жизни. И вот после института я оказался без группы, и, признаться, потерялся немного. Я плохо представлял, что делать, ведь теперь я сам должен был решать, как жить, никто больше не указывал мне ориентиров, не задавал заданий. Я остался в одиночестве, предоставленный самому себе, совершенно не понимающий за что взяться. Мой старый мир если не начал рушится, то, как минимум слегка пошатываться. На секунду я засомневался в правильности моей жизни. Мне казалось, у меня не было выбора. Я вынужден был следовать. А правильно ли следовать? Я не мог не выбирать, жизнь всегда ставила передо мной задачи. Я шел по ней, не мной проложенным путем. Но мне не хватало смелости заглянуть за натоптанную тропинку или попытаться проложить свою. Иногда мне казалось, что, возможно, вообще не надо никуда идти. В общем, тот раз был единственным, когда я засомневался.

Но обстоятельства не позволяли мне сидеть на месте. По настоянию родителей я отправился на поиски работы. У моей семьи не было больших связей, поэтому она не могла мне помочь в моих поисках. Родители только торопили и указывали на то, что другие уже давно работают и строят карьеры, пока я жаловался на отсутствие подходящих вакансий. Я скитался два года, сменяя по ходу несколько профессий. Пока, наконец, Олег не позвал меня к себе в Москву.

В Москве я снова нашел себе группу, на этот раз она называлась: «Молодой специалист». Больше не было вопроса «как жить?». Я снова взялся за работу, у меня опять появились задания и обязательства. В общем, все встало на круги своя. У меня в жизни появилась цель или, скорее, цели – задания на работе, оплата за квартиру. Эти вещи создали мою жизнь. На мне постоянно висели обязанности, и вокруг меня постоянно были люди. Мне снова было комфортно. Тревоги и сомнения исчезли. Тогда я окончательно перестал спрашивать. До этого я еще задавал себе вопросы «зачем» и «почему». Москва навсегда убила во мне вопрошателя. Москва убила меня.

***

Я потерял надежду неделю назад. Со мной не произошло никакого прозрения или трансцендентного духовного опыта, я просто в одно мгновение осознал, что это конец.

Я лежал на койке и долго не мог уснуть. Дождь стучал в окно, не позволяя мне отвлечься. Чтобы отвлечься, я думал о будущем, о том, как вернусь на работу, подсчитывал, сколько мне заплатят за больничный. Я все еще делал вид, что ничего не произошло и все вернется на круги своя. Однако рана ужасно ныла и не позволяла мне продолжать прикидываться. Желание увидеть рану завладело мной. Я не видел ее до этого, потому, я говорил себе, что боюсь вида своей крови. На самом деле я боялся увидеть. Я в тот момент находился в странном положении: доктор почти перестал ко мне приходить, медсестра делает уколы два раза в день, и все, больше никаких процедур не происходило. Я не знал, когда меня выпишут и насколько серьезно мое ранение. Я решил посмотреть на живот и саму оценить степень серьезности урона. Я стянул с себя одеяло и медленно начал отлипать пластырь. Перевязка въелась в живот, меня начинало мутить, мне казалось, я отлипал собственную кожу. Меня едва не вырвало. Мне это стоило больших усилий, но я наконец отклеил пластырь с одной стороны. Я слегка приподнял его, стараясь не отлепить всю перевязку. В палате было темно, и мне пришлось протянуть руку за телефоном. Я включил фонарь и направил его на живот… Я ужаснулся. Плоть. Отвращение нашло на меня. Я был искалечен. Мое тело, которое я так берег, мыл, брил, обдавал духами и натирал маслами, было изувечено. Я посветил этому телу жизнь, и вот сейчас у меня в животе находилась дыра, внутри которой была смесь из крови, зеленки, нитей и кусков кожи. Я посветил себя бренности. Я не чувствовал боли (видимо, мне давали наркотики), только отвращение и тошноту. Я увидел свою наготу и животность. Я – мясо.… Дыра отныне – моя единственная реальность. Смерть пробила во мне брешь и вытягивает меня через нее. Тогда я понял, что конец неизбежен и очень близок.

Я всю жизнь был этим телом и ни разу не заметил этого. Может быть, только раз, совсем ребенком, на похоронах прабабушки, когда я увидел смерть, до меня что-то дошло. На деле я тогда увидел жизнь. Между смертью и жизнью нет разницы, они – сестры садистки. Они вместе пытали меня, терзали и издевались надо мной. Я поверил в жизнь, доверился ей против смерти, а она оказалась союзницей смерти. Я принял ложь, только чтобы не видеть Правду, которая есть Смерть.

Я рыдал, вспоминая свою жизнь, и каждое мое всхлипывание болью отдавалось в животе. Я – ничтожество, обманывался и был рад обманываться с самого рождения до сего момента. Даже с дыркой в животе я прикидывался и льстил. Я вспомнил, как проявлял фальшивый интерес, когда Серега рассказывал одну из своих бредовых историй.

Я никогда не жил! Я потакал их желаниям, я хотел быть одним из них, я обманывался. Я учувствовал в их симуляторе, в мире людей, в мире, где ничего не по правде и не всерьез. Я «учился» – чему? Их абстракциям и небылицам. Они думают, что знают жизнь, и верят своим бредням. Они не научили меня главному – умирать. Мне сказали: смерти нет, мне запретили о ней думать. И вот сейчас она врывается в мою жизнь, она во мне, в этой ране, в моем теле и сознании, она моя жизнь, а мне говорили, что ее нет! Я и представления не имею как к ней относиться.

Я с самого детства не должен был верить никому. Ни родителям (они самые большие лжецы), ни бабушке, ни людям. Зачем меня принесли в мир? – думал я, лежа в палатке. Меня обрекли на смерть и страдания и ничего больше. Вся та жизнь, что вы ведете – обман. Вы живете в пузыре, который сами надули. Все, что я делал в жизни – обман. Я вспоминал, как сам хотел ребенка, семью. Как же я был глуп! Принести существо из ничего, заковать его в смертное тело и рассказывать ему небылицы о богах и странах, для чего?

Этот концерт и издевательство происходят уже миллионы лет, их нужно прекратить. Жизнь – вирус, распространение которого нужно остановить. Человечество безнадежно им заражено, его уже не спасти, люди обречены на пустые жизни. Круговорот жизни не остановить, люди так и будут рожать и умирать, пока астероид не разнесет землю в клочья или пока солнце не остынет. Они запрограммированы, они не осознают жизнь. Они ходят, думают, работают, живут, но не осознают. Да я сам-то начал осознавать только после ранения. Почему же я раньше не осознавал? – Я был отвлечен людьми. Они взяли меня в свою стаю, закрыли мое воображение в клетке. Они живут в своем мире, где они сами боги. Они создали себе идеалы и тотемы, которым поклоняются и которые отвлекают их от смерти-жизни. Я жил в их мире-пузыре и потому не мог заметить Жизнь.